Боги мёртвого мира - Darknessia

его жена, подняла голову от шитья и теперь хмуро глядела на него выцветшими глазами.

— Ничего. Просто мысли.

Веда хмыкнула и вернулась к работе. Последние солнечные лучи пробивались в комнату мимо вечнозеленой хвои и серых крыш близлежащих построек. Бьёркин засмотрелся на жену. Ее угловатый силуэт на фоне окна словно шаль окутало сияние, седеющие пряди выбились из тугой косы.

— Ну, что ты? — Долгий взгляд мужа не остался для Веды незамеченным. Когда Бьёркин покачал головой, женщина отложила шитье и кивнула на бумаги, которые просматривал король. — Что пишут?

— Ничего хорошего.

Десятки отчетов, и каждый из них вызывал негодование. Бьёркин швырнул бумаги на стол и откинулся в кресле, потирая уставшие глаза. Дом — единственное место, где он мог себе позволить выглядеть тем, кем он являлся: стареющим воином, которого может утомить простое чтение. Веда без лишних слов налила портвейн в два стакана и протянула один из них супругу.

— Что, опять нападения?

— Опять. — Бьёркин сделал первый глоток, покатал напиток на языке. Портвейн имел вкус лета — яркий и сладкий. Потом отпил снова. — Сожгли поле. Двенадцать акров ржи. Поджигателей пока найти не удалось, а это значит, что в скором времени мы лишимся еще одного поля.

— Значит, нужно больше дозорных.

— Нужно. А еще нужен Экко. У него это ловко получается, находить преступников по их следам. В прошлый раз ему хватило трех дней, чтобы переловить группу предателей. Печально осознавать, что, когда он в отъезде, дела в Лорнии почти не сдвигаются с места.

Веда поджала губы и ничего не ответила. Хмурая морщинка пролегала между ее бровей и не разглаживалась, даже когда Веда улыбалась. Но годы совместной жизни научили Бьёркина различать настроение супруги.

— Угнетает меня другое. Я просто не понимаю, как могут люди — северяне — предавать свой народ? Как можно променять благополучие миллионов человек на деньги или власть, или что еще им могут посулить эти южные подонки? — Каждая фраза удавалась громче предыдущей, а спокойное до этого лицо монарха исказил гнев. — Во времена, когда нам особенно необходима сплоченность, они сеют своими действиями сомнения в умы порядочных граждан. Во времена, когда нам необходимо напрячь все свои силы перед мощным ударом, они ослабляют нас. Неужели эти ублюдки не осознают всю тяжесть своего преступления? Уничтожение полей не заставит нас отступиться, это лишь означает, что сотни тысяч людей будут вынуждены урезать свой рацион. А ведь народ и так голодает. Дети голодают! Как можно этого не понимать?

Последние слова он чуть ли не выкрикнул. Больная тема, тревожные мысли, что не дают заснуть по ночам.

— Муж. — Веда многозначительно перевела взгляд на двоих детей, которые все это время тихо играли в дальнем конце комнаты. Обе девочки замерли, со смесью испуга и интереса глядя на отца.

— Да, ты права, прости.

Бьёркин пару раз глубоко вздохнул, чтобы успокоиться. В такие моменты он особенно ценил невозмутимость и железную выдержку жены, которую по незнанию можно было принять за безэмоциональность.

Они выпили в тишине. Веда плеснула в стаканы по новой порции и тихо сказала:

— Может, они понимают, но их это не заботит.

— Какой тварью надо быть, чтобы собственный кошелек заботил тебя больше, чем жизни сотен людей!

— Это свойственно людям, ставить свои нужды превыше чужих.

— Обычно этим страдают изнеженные южане, которым не нужно бороться за свое существование. Природа и погода благоволят им, они живут в достатке, им не нужно думать о пропитании или заморозках. Поэтому они придумывают себе глупые проблемы: раздувают мелкие ссоры, спорят из-за каждого акра. Люди-одиночки, которых никто другой не заботит. Север же всегда был более сплочен. Мы знаем не понаслышке, что в одиночку на Севере не выжить. И мы умеем думать о других. По крайней мере, мне так казалось.

Король устало прикрыл веки и запустил пятерню в копну непослушных волос. Когда он затевал все это, Бьёркин, конечно, готов был столкнуться с некоторым сопротивлением со стороны своих подданных, ведь перемены пугают, но он и помыслить не мог, что это примет такие масштабы.

— Угроза меняет мысли каждого из нас. Особенно когда это угроза жизни твоих детей.

— Хочешь сказать, предатели таким образом пытаются защитить свои семьи? Подставлять при этом под удар сотни чужих семей — звучит уж как-то слишком… эгоистично.

— Каждый поступает так, как считает правильным. А как бы поступил ты?

Бьёркин не ответил. Его действия говорили сами за себя: ради собственных детей и ради их светлого будущего он готов был развязать войну и отправить на смерть тысячи своих и чужих людей, у которых тоже были семьи. Простое, но такое меткое замечание жены заставило всколыхнуться подавленное чувство вины, и монарх запоздало осознал, насколько лицемерно прозвучали его слова. Усилием воли удалось снова заглушить тонкий виноватый голосок в голове, перекрыть его твердой уверенностью благих намерений. Война, как часто твердил он сам себе, это единственное, что спасет народы Севера от вымирания. А люди, что погибнут в сражении, отдадут свои жизни на благо собственных детей и на благо всего народа.

Король Бьёркин допил остатки портвейна, и Веда снова наполнила его стакан.

— Не сомневайся в правильности своих решений. Если люди почувствуют твои сомнения, они и сами начнут сомневаться.

— На такой случай у меня есть средство: стоит представить наших детей, и все сомнения тут же уходят. Если мы можем повлиять на наше будущее, если мы хотим, чтобы наши дети жили в том мире, о котором мы можем только мечтать, то вот он, шанс сотворить судьбу своими руками.

Веда немного помолчала, хмуро окинув взглядом лицо мужа, а после и детей, которые привыкли к скучным вечерним беседам взрослых и не обращали на них внимания. Женщина тихо произнесла, тщательно отмеряя каждое слово:

— Главное, чтобы никто другой не творил свою судьбу нашими руками.

— Ты имеешь в виду Ройля Экко?

В ответ Веда приподняла острую светлую бровь, и в этом жесте можно было уловить все недоверие, неприятие и опаску, с которой женщина относилась к королевскому советнику. Бьёркин устало вздохнул и сделал несколько глотков. По правде сказать, Ройль и ему не нравился. Нравился он разве что молоденьким девицам. Не счесть, сколько раз они с женой поднимали тему доверия за все то время, что Ройль состоит на службе.

— Ты же знаешь. Это было не его решение, а только мое. Он и слова о войне не говорил. Я знаю, ты думаешь, что он мог каким-то образом оказать на меня воздействие. Но не забывай, он еще молод, и учиться ему