Тиберий: третий Цезарь, второй Август… - Игорь Князький

Вотиен Монтан был осужден за оскорбление величия, но кара оказалась относительно мягкой. Он был отправлен в ссылку на Ба-леарские острова. Место от Рима, конечно, изрядно удаленное, но по природе и климату благодатное. Там хулитель Тиберия и прожил до своей естественной смерти в 28 г.

Дело это было прямо никак не связано с партией Агриппины. Похоже, Монтан был злоязычник-одиночка, каких всегда и везде во все времена предостаточно. Есть, правда, предположения, что самые грязные наветы, им оглашенные, были заимствованы как раз у круга лиц, близких в свое время к Юлии Старшей, а затем к дочери ее Агриппине, где их и сочинили, и старались распространить.{551}

Связывал ли сам Тиберий злословие Монтана с кругом Агриппины — неизвестно. Вскоре, правда, процесс об оскорблении величия коснулся человека из ближайшего окружения вдовы Германика. Известный оратор-обвинитель, заодно и доносчик Домиций Афр обвинил в развратном поведении и прелюбодеянии двоюродную сестру Агриппины и близкую подругу ее Клавдию Пульхру. К этим обвинениям Афр присовокупил обвинения куда более страшные: ворожба и злоумышление на принцепса. Агриппина немедленно расценила процесс как направленный против нее самой. Потому она отправилась к Тиберию без всякого предупреждения. Цезаря она застала за жертвоприношением Августу. Обстоятельство это она тут же использовала. Вскипев от гнева, Агриппина в лицо Тиберию заявила, «что не подобает одному и тому же человеку заниматься закланием жертв божественному Августу и преследованием его потомков. Не в немые изваяния вселился его божественный дух: она — его действительное и живое подобие, порожденное божественной кровью, и она понимает свою обреченность и облачается в скорбные одежды. Незачем прикрываться именем Пульхры; ведь единственная причина ее преследования заключается в том, что она неразумно избрала Агриппину предметом своего поклонения, забыв о печальной участи, постигшей по той же причине Созию».{552}

Нельзя было высказаться откровеннее. Значит, только она, Агриппина, действительное живое подобие Августа, ибо в ней, кровной его внучке, течет та же божественная кровь. Отсюда простейший вывод: Тиберий — незаконный правитель, потому и преследует потомков Августа, что осознает это. Сильнее уколоть Тиберия было нельзя. Он, прекрасно все поняв, дал достаточный и меткий ответ. Взяв Агриппину за руку, Тиберий процитировал греческий стих:

«Не в том ли я повинен, дочь моя, что не царица ты?»{553}

Ответ был «не в бровь — а в глаз». Агриппине более сказать было нечего. На процессе Пульхра и Фурний были осуждены. До-миций Афр, столь удачно обвинение поддержавший, утвердился в славе первостатейного оратора. Сам Тиберий счел нужным Афра поощрить, сказав, что тому присуще природное красноречие.

Случившееся так потрясло Агриппину, что она сильно занемогла. Тиберий, не желая, очевидно, доводить отношения с ней до полного разрыва, навестил больную… Агриппина встретила его слезами. Сначала плакала молча, затем пошли упреки, закончилось все просьбой. Просьбой явно для принцепса неожиданной. Вдова Германика просила облегчить ее одиночество. Она еще достаточно молода, женщина во цвете лет, потому и просит императора дать ей мужа. Для порядочной женщины не может быть иного утешения помимо брака. А в государстве найдутся достойные люди, кои не сочтут для себя зазорным взять в жену вдову Германика вместе с ее детьми. Тиберий был раздосадован. Он навестил больную невестку, делая жест примирения, а она отвечает новой дерзостью. От слов своих, что только она истинная наследница божественного Августа, она не отказывается, а ко всему этому желает еще и мужа. Ясно, что муж сей может быть только из одной из знаменитейших римских семей. Той, в ком течет божественная кровь, — предмет ее исключительной гордости, ронять свое достоинство браком с человеком много ниже ее по знатности не пристало. А если у такой одержимой жаждой высшей в империи власти женщины появится достойный ее супруг, то вот вам и семья, достойная править Римом! Тем более что сыновей ее он сам признал законными наследниками.

На сей раз Тиберий предпочел промолчать и удалился, презрев просьбу несчастной больной, в коей и недуг не ослабил властолюбия.

Отношения свекра и невестки продолжали обостряться. И не по вине Тиберия.

Сеян, внимательно наблюдая за происходящим, в нужное время подлил масла в огонь. Верные ему люди, разыграв доброжелательство к несчастной гонимой Агриппине, дружески предупредили ее, что во дворце Тиберия яд для нее изготовлен и потому первый же обед за императорским столом может оказаться для нее последним. Интригуя так против вдовы Германика, Сеян не столько угождал Тиберию, вовсе не настроенному на полный разрыв с невесткой, сколько защищал свой интерес. Он успешен только при Тиберий. Если же властолюбивая внучка Августа добьется с помощью своих совсем не малочисленных сторонников в сенате и народе высшей власти для одного ли из своих сыновей или для возможного мужа, с коим будет царить, как сам Август с Ливией, то карьера Сеяна обречена. Потому он искренне по-своему защищал власть Тиберия от малейших на нее покушений. Способов же выбирать не приходилось.

Провокация замечательно удалась. Приглашенная к столу Тиберия Агриппина, сидя хмуро и молчаливо, не прикоснулась ни к одному из кушаний, а в довершение всего передала рабам фрукты, предложенные ей самим Тиберием. Это было уже прямое публичное оскорбление правящего принцепса. Тиберий молча снес грубость Агриппины. Но затем он обратился к присутствовавшей на обеде Ливии Августе, сказав, что не должно удивляться, если он примет суровые меры по отношению к той, которая обвиняет его в намерении ее отравить. Мать Тиберия пыталась сохранить мир в семье и потому старалась примирить сына с невесткой. Тиберий дал ей понять, что Агриппина сама вынуждает его к суровым мерам. Что же, Сеян блистательно воспользовался недалекостью Агриппины, ее неумением скрывать свои чувства. Трагический раскол в семье Цезарей становился грозной действительностью. Наступало время, справедливо оцениваемое как «династическая катастрофа».{554}

Наступление этой катастрофы предвидела Ливия, и потому она, пусть и не испытывая особо добрых чувств к Агриппине и ее потомству, но, действуя в интересах всей семьи Юлиев-Клавдиев и династии, как могла сдерживала растущую враждебность сына к вдове Германика. Но отношения матери и сына теперь сами оставляли желать лучшего. Слово Светонию: «Ливия, мать его, стала ему в тягость: казалось, что она притязает на равную с ним власть. Он начал избегать частых свиданий с нею и долгих бесед наедине, чтобы не подумала, будто он руководится ее советами; а он в них нуждался и нередко ими пользовался. Когда сенат предложил ему именоваться не только «сыном Августа», но и «сыном Ливии», он был этим глубоко оскорблен. Поэтому он не допустил, чтобы ее величали «матерью отечества» и чтобы ей оказывали от государства великие почести; напротив, он не раз увещевал её не вмешиваться в важные дела, которые женщинам не к лицу, — в особенности, когда он узнал, что при пожаре близ храма Весты она, как бывало при муже, сама явилась на место происшествия и призывала народ и воинов действовать проворнее. Вскоре вражда их стала открытой…»{555}

Повод для этого печального поворота дел в отношениях матери и сына кажется малозначительным. Ливия попросила Тиберия зачислить в судейскую декурию одного человека, только-только получившего римское гражданство. Тиберий не возразил, но не без ядовитого остроумия предложил, чтобы в списке против имени нового члена декурии стояла памятка: «по настоянию матери». Ливия не пожелала придать делу шуточный оборот, предложенный сыном. Она пришла в негодование и немедленно огласила некоторые старые письма Августа, где тот писал о жестокости и упрямстве Тиберия. Тиберий почувствовал себя безмерно оскорбленным. Во-первых, тем, что она хранила эти письма так долго, во-вторых, столь злостным их против себя обращением. Этого он матери уже никогда не мог простить. Находиться и далее с ней под крышей Палатинского дворца Тиберий более не желал, и это обстоятельство могло стать решающим в его удивившем весь Рим поступке: добровольном отъезде из столицы, каковую за тринадцать лет правления он практически не покидал, лишь иногда выезжая в окрестности, но не далее близлежащей области Кампания.

В Кампанию он выехал и на сей раз. И здесь произошел случай, резко укрепивший его и без того немалое доверие к Луцию Элию Сеяну.

Со своими приближенными, сопровождавшими его в поездке, Тиберий остановился близ Таррацины на вилле, носившей название «Грот». Оно было дано ей из-за находившейся на ее территории естественной пещеры. В пещере этой и было устроено пиршество. В разгар его внезапно случился обвал и на пирующих посыпались камни. Несколько человек остались под завалами, остальные так быстро разбежались, что совсем позабыли о своем пожилом императоре, который, замешкавшись, из грота выбраться не сумел и едва тоже не попал под град камней. От тяжелых травм, а может и от гибели спас старика Сеян, мужественно закрывший его своим телом и сам при этом пострадавший. Подоспевшие воины-преторианцы спасли и принцепса, и своего префекта претория. Тиберий не мог не оценить решительность, мужество и преданность Сеяна. Кому после этого должен был он более всего доверять? Конечно же, Сеяну! Из Кампании путь Тиберия лежал на остров Капрею.