Largo - Петр Краснов

— К командиру прикажете? — оборачивая побелевшее от мороза лицо, спросил солдат.

— Вези прямо на вокзал.

На станции в зале I и II класса, где стоял длинный стол, накрытый белою в крахмальных складках скатертью, с искусственными пальмами на нем, с бутылками с пестрыми этикетками, с ведрами под серебро для замораживания шампанского и с чистыми приборами — барон потребовал себе чаю и бутербродов; он снял шинель, отослал ее солдату в бричку, развязал башлык и согревался в пустом зале. До заграничнаго поезда, который он решил подхватить, оставалось полчаса.

После езды в открытой бричке, ночной тряски, холода и дремоты, мерное покачивание большого пульмановского вагона, тишина в полусонных купе, с полуспущенными шторами, разбросанные несессеры, книги, раскрытые чемоданы показались каким-то небывалым уютом. Барон закурил сигару и погрузился в думы.

В губернском городе, где он вышел, на большой станции, в роскошной парикмахерской, он "навел на себя красоту". Побрился, помылся, переоделся в мундир, надел ордена, нацепил саблю, вынутую из замшевого чехла, надел каску и на извозчике поехал к дому генерал-губернатора.

Щеголеватый генерал-губернаторский адъютант из кавалерийских офицеров доложил барону, что приема больше нет и что "господину полковнику надо, записавшись, пожаловать завтра, ровно к одиннадцати".

— Вы будете первым.

— Скажите его высокопревосходительству, что тот-то, кто приехал защищать офицерскую честь — тот принимается без приема.

— Господин полковник, — пытался возразить адъютант, но барон его перебил: -

— Тот-то, кто ротмистр — тот исполняет приказание полковника.

Командующий войсками сейчас же принял барона. Командующий был генерал, лет шестидесяти, здоровый, крепкий, кряжистый, в меру полный. На нем был китель с двумя георгиевскими крестами и многими значками, короткие шаровары с широким желтым лампасом, заправленные в высокие, мягкие сапоги. Еще густые, темно-рыжие волосы были коротко, ежиком, по-солдатски пострижены. Рыжие большие усы уходили в пушистые подусники и сливались с бакенбардами, торчащими в две стороны. Красное, точно скомканное лицо освещалось живыми, быстрыми рыжими глазами. Весь он был порыв и стремительность. Таким он был, когда в 1900-м году мчался, делая более ста верст в день за боксерами в Гирин, таким был в Японскую войну, когда на прекрасном арабе завода Сангушко, шел во главе Забайкальцев выручать отряд на Ялу, таким же стремительным, бурным, гневным, распекающим, разносящим, хвалящим, благодарящим, всегда нежданным и неожиданным, немного оригинальным или играющим на оригинальность он был и теперь, когда был командующим войсками большого приграничного округа. Звали его в округе за его налеты, за желтые лампасы, за общий красно-желтый весь его облик — "желтою опасностью"…

Барон отлично учел, что только "желтая опасность" — может понять его и может стремительно, все взяв на себя, спасти Петрика.

Командующий войсками фыркнул, раздувая усы и коротко как бы заржал, что обозначало у него смех.

— Рад… Чему обязан внезапным посещением доблестного командира лихих Мариенбуржцев?

Желтые глаза метали золотистые искры огней. Он обеими пухлыми короткопалыми руками пожал тонкую с длинными пальцами породистую руку барона и, как только барон сказал ему, что он приехал, как командир полка, требовать освобождения из-под ареста штабс-ротмистра Ранцева, командующий войсками зафыркал и заговорил так быстро, что ничего нельзя было разобрать. "Бу-бу-бу… дрр… дрр… дрр"… неслось из-под рыжих усов с седеющими подусниками. Барон, казалось, и не старался понять, что ему говорил так скоропалительно его командующий.

Командующий рылся в массе синих папок с делами, валявшихся у него на громадном письменном столе, и не находил того, что ему нужно. Он стоял, и против него — прямой и тонкий, как Дон-Кихот в монокле и драгунском мундире, положив руку на эфес тяжелой сабли, стоял барон Отто-Кто.

— Он… убил… убил… убил… — наконец выкрикнул, заключая свою непонятную речь, генерал.

— Нэт… он не убил, — спокойно, медленно, раздельно произнося слова, сказал барон.

"Желтая опасность", казалось, был озадачен. Он откинулся, держась обеими руками за край стола. Желтые глаза вспыхнули красным огнем.

Опять раздалось бу-бу-бу… дррг… дррг… дррг…

Барон спокойно дождался конца этой скорой и непонятной ему речи и, когда генерал остановился, выпучив на него большие круглые глаза, барон начал медленно делать ему возражения.

— Тот-то кто носит… имеет шесть носить, офицерский мундир Мариенбургских драгун и вензеля Его Велишества — тот-то так нэ убивает.

Барон сделал паузу. Это была слишком длинная для него речь. "Желтая опасность" пронизывал барона огнями своих глаз.

— Ну, — поощрил он барона.

— Тот-то, кто — стреляет на дуэли… — барон показал рукою, как целят из пистолета и стреляют. — Рубит саблей, — барон повысил голос и взмахнул рукой, как бы рубя саблей.

— В запальчивости и раздражении! — выпалил командующий. — Застав с любимой женщиной.

— У нэго нэт любимой женщины, — повторил внушительно барон Отто-Кто. — Он любит свой польк!

"Желтая опасность" снова опешил.

— То есть? Как это — нэт?

— Он мне сказал, что нэт. Тот-то, кто носит погоны и сказал — нэт, — тот-то, значит, — нэт.

— Все равно — задушил… В минуту гнева. Каждый из нас может задушить в состоянии экстаза, невменяемости…

— Задушить… да… Если тот подлец… мерзавец… может… Но рэзать на куски?.. Заворачивать, упаковывать, разносить по городу? — Тот-то, кто — нэ может.

Это было сказано так внушительно, твердо и убедительно, что "желтая опасность" растерялся и несколько минут, долгих минут, они стояли друг против друга, глядя один другому в глаза и молчали.

— Хорр-шо, — сказал командующий, сел в большое кресло, схватил широкий блокнот и стал писать на нем размашисто и быстро. Еще правая рука его продолжала писать на блокноте, когда он левой надавил на пуговку электрическаго звонка.

Вошел адъютант. "Желтая опасность", не глядя, протянул назад руку с листками к вошедшему и пробормотал скороговоркой:

— Коменданту Столина… Военному прокурору… Сейчас…

Адъютант вышел и понес листки начальнику штаба, так как только тот один умел разбирать своеобразные иероглифы, какими писал генерал. Отправив телеграммы, командующий успокоился и рукою показал все еще стоявшему барону Отто-Кто, чтобы он садился. В глазах погасли огневые искры и они стали добрыми и размягченными.

— Вы понимаете, барон, что я сделал?

— Я ошень понимай. Тот-то, кто служит Государю, тот может так делать.

— Да, благодарение Господу Богу, что у нас Государь, иначе… самоуправство… заступничество за офицеров — убийц.

— Он нэ убийца.

— В общественном мнении, питаемом газетами, он убийца и его освобождение поднимет разговоры… а там еще Дума!.. Запросы.

— Тот-то, кто служит Государю, тот-то не думает о Думе…

— Да… Государь… Государь… Только с Государем правда. Только он может выправить ошибки правосудия… И я напишу Его Величеству…

— Пишите — тот-то кто — нэ убил… Тот-то, кто шестный офицер…

"Желтая опасность" уже скрипел пером по бумаге. Иногда он поднимал голову на Отто-Кто, фыркал и снова продолжал писать.

— В России, — сказал он, окончив писать, — где такая пылкая, невежественная и жадная до всякой сенсации общественность… где толпа так много позволяет себе совать нос туда, где ее не спрашивают, как быть без сдерживающего начала Императорской власти? Возьмите дело Дреллиса… Не вмешайся Государь — и невинно убитый мальчик так и остался бы просто жертвой. Убийцы не понесли бы наказания… Ваш офицер Ранцев… Толпа натравила на него следствие, толпа так же натравит на него суд — и новая жертва необузданности и анархизма Русского темперамента. Я пишу Государю: "умоляю, Ваше Величество, сделать распоряжение, чтобы по этому делу прекратился добровольный розыск газет. Вся обстановка убийства показывает, что его не мог совершить офицер, да еще такой, как штабс-ротмистр Ранцев, всего два месяца тому назад получивший, из рук Вашего Императорского Величества приз и имевший счастье видеть и беседовать с Вами"…

— Ошэнь карашо! Тот-то, кто беседовал, кто видел, тот-то неспособен на грязный поступок.

— "Я уверен" — продолжал все быстрее и быстрее писать "желтая опасность", — "что преступление раскроется и убийца будет найден, как найден убийца Ванюши Лыщинского, которого, если бы не Ваше соизволение"…

— Соизволение, ошень карашо!

— Не ваше соизволение — никогда бы не нашли, и я надеюсь, что Ваше Императорское Величество поймете и оцените опять мое самоуправство, самоуправство верноподданнаго Вам Ламайзы-дзянь-дзюня и простите меня"… далее, читая, генерал уже так заторопился, что барон Отто-Кто только и слышал: — бу-бу-бу… дррг… дррг… дррг…"…