Глас Времени - Александр Малашкин

Ракурс меняется, поворачиваясь относительно ведущего еще на несколько градусов, и теперь на заднем фоне видны скалистые вершины, заросшие густым лесом.

«Сегодняшний день войдет в историю и станет днем окончания величайшего противостояния, днем памяти и примирения всех народов. – Летающая телеаппаратура крупным планом показывает лицо ведущего. – Возможно, кто-то подумает, что я оговорился. Нет, я сказал – «всех Народов». Третий рейх, с сегодняшнего дня ставший мировым государством, отныне отходит от ведения расовой политики. Расовые доктрины отправляются в печь и предаются забвению…»

«После того, как эти доктрины в свое время отправили в печь столько народу. И после того, как из всего многообразия народов остался один» – с грустью подмечает Иосиф.

Он хочет выключить устройство массовой пропаганды, но в последний момент картинка на экране кардинально меняется. Что-то резко уносит камеру вверх, сглаживает переход, и зритель видит раскалённый песок пустыни. В верхнем углу появляется надпись: «Afrika». Иосифу кажется знакомым цвет этого песка: это тонко, но оттенки одной пустыни почти неуловимо отличаются от другой. Он понимает, что был здесь. Недавно, когда ему пришлось увидеть самую страшную картину в своей жизни…

Он подходит ближе к экрану и жадно вглядывается в каждый пиксель. Стеной тянется высокий забор. Иосиф замечает несчетное количество автоматических пулеметов и камер наблюдения, направленных внутрь периметра. На экране лагерный комплекс, в котором ожидали смерти миллионы людей. В момент Большого Отбытия всех их должны были массово убить.

– Вы что, хотите показать горы трупов?! – вскрикивает Иосиф. Его голос эхом разносится по пустой комнате. – Какой мерзкий пропагандистский прием – продолжать очернять врага сразу же после его поражения!

Но вместо этого на экране появляются счастливые лица людей. Камера летит вдоль бесконечных казарм, возле которых толпятся люди «исчезнувшей» цивилизации. Да, они ужасно измучены, истомлены заточением, неизвестностью, страхом, но, тем не менее, счастливы. Создается впечатление, словно они до сих пор не могут поверить, что им каким-то чудом удалось выжить.

Раздается щелчок – входит Хорст. На нем парадная форма. Он застает Иосифа уставившимся в телеэкран.

– Ну что, доволен? – громко произносит вошедший, заставляя его вздрогнуть.

– Выходит, они все живы?! – не оборачиваясь, восклицает Иосиф.

– Все, да не все. Дослушай новости до конца. А хотя лучше послушай-ка меня, потому что нам пора выдвигаться.

– Минутку. Я хочу сам всё увидеть.

Хорст разводит руками, подходит к столику и наливает себе яблочный сок.

– Здесь сказали, что ваши шпионы взломали систему защиты концентрационных лагерей и за минуту до массового убийства отключили микроволновые установки.

– Наши шпионы, Иосиф, наши! – поправляет Хорст. – Не забывай, что ты теперь один из нас.

– Всё никак не могу свыкнуться с этой мыслью.

– Это действительно так. Но спасти удалось не всех. Те, кто погиб, находились за пределами лагерей, жили на своих прежних местах, просто у них под кожу были вшиты специальные ампулы с ядовитым веществом, которые в определенный момент раскрылись и уничтожили своих носителей по всему свету. Таковых было около двадцати тысяч. Сам понимаешь, чтобы обезвредить этот механизм, нам понадобились бы колоссальные ресурсы, которых у нас попросту нет. Да и не все захотели бы лишаться этого смертоносного приборчика. Ведь многие пошли на его вживление добровольно. Кстати, именно так закончило свою жизнь и всё руководство этого печального мира.

Иосиф думает о Фиче и вдруг понимает, что ему совершенно безразлично, как сложилась его судьба.

– Всё, сворачивайся, – распоряжается Хорст, выключая телевизор. – Правительственный транспортник ждет только нас двоих.

И вот опять лабиринты, бесконечные мышиные тропки. Иосиф следует за Хорстом. С ними свита из четырех человек – личные помощники фельдмаршала. Каждый из них отвечает за отдельный вид войск: сухопутный, водный, космический и информационный. У каждого в руках по чемоданчику. Хорст, красивый и важный, в белом парадном кителе, бойко печатает шаг. На пути им встречается лифт, они заходят в его просторную кабину и мчатся на самый верх, где поджидает красивый остроносый корабль с черной свастикой на белоснежном борту.

Раннее утро. Поднимающееся солнце окрашивает природу насыщенными цветами, лишая её сумеречного портфолио. Слышится шум прибоя. Птицы приступают к своему неугомонному щебетанию. Мартин Борман в синем махровом халате стоит на пороге двухэтажного домика. По ступенькам крыльца навстречу идет Лабберт в неприметном гражданском костюме.

– Доброе утро, мой дорогой друг! – протягивает руку Борман. – Что-то сегодня ты рано.

– Всю ночь не мог уснуть. Когда впереди важный день, у меня это плохо получается.

– Только тебе это ничуть не вредит, – кивает Борман. – Что ни день, ты все моложе и моложе. Пять месяцев назад, увидев тебя на лестнице бункера, я думал, передо мной какой-то дед, но теперь… Ты что, нашел секретный эликсир молодости?

Лабберт не знает, как ответить на вопрос. Разумеется, никакого раствора он не находил. Просто после того, как он отправился на спасение Гитлера и как перестал возглавлять Антарктические поселения, подступающие признаки старости, беспощадно мучавшие его еще с 39-го, вдруг как-то быстро отступили. Приступы паники, головокружение и прочие неприятные симптомы словно смыло водой. Он стал расслабленным и временами блаженным. И это ему сильно нравилось, словно он принимал наркотики, не принимая их.

– Ну, проходи, – приглашает Борман слегка задумавшегося друга. – Твои приступы внезапного выпадения из реальности уже пугают меня. В такие минуты так и хочется дать тебе по башке.

– Молчал бы, старый пес, жующий овес! – отвечает Лабберт, входя в дом и скидывая ботинки.

– Ты тоже его жевал, – Борман хлопает Лабберта по плечу. – В Португалии, когда жрать нечего было. Но мы и овсу были рады.

– Зато теперь ты ешь за двоих, – Лабберт похлопывает Бормана по животу, и тот непроизвольно отскакивает.

– Проходи на кухню, помолодевший болван, я и тебя угощу, – хохочет Мартин, уклоняясь от повторного шлепка.

В окна кухни бьет свет нового дня. Дом невелик, и весь первый этаж преимущественно отдан этому универсальному помещению, где, помимо прочего, готовят пищу. Лишь по утрам в доме пахнет морем, в остальное время – сигаретным дымом и корицей. Лабберт замечает на столе печатную машинку и разбросанные листы.

– Что это, Мартин? Ты взялся писать мемуары?

– Да брось! Я что, по-твоему, настолько стар? Это мой политический труд, где я, как заместитель главного лица в государстве, рассматриваю и нахожу решение житейских проблем. Вот уже третий час пишу о том, как правительство должно реагировать на острые шуточки со стороны народа. Такие интересные мысли приходят! Ты, например, знал, что ординарные меры наказаний в таких случаях действуют только во вред? Нужно, напротив, подогревать этот тонкий сарказм в сердцах людей и раздувать его до абсурда, чтобы им самим становилось стыдно. Это большая работа. Когда мы доберемся до Антарктиды, мне будет что показать фюреру.

– Не хочется тебя огорчать, но показать готовую работу ты не успеешь. Это случится сегодня, друг мой! – торжественно возвещает Лабберт.

– Как?! – подпрыгивает Борман.

– Со мной связались. Сегодня вечером за нами прибудет транспорт.

– Наконец-то я смогу показать средний палец нашим мытарствам! – Борман открывает шкафчик и достает бутылку вина. – Забудем же о кофе, давай лучше выпьем местной дряни! Ведь такой повод.

– Да ну тебя, пьянь подзаборную! Ты же знаешь, я шесть лет не делал ни глотка. Всё, собака, споить меня пытаешься…

Борман наливает себе вина, а Лабберту кофе.

– А ведь какой путь мы проделали, старина! Бежать из разрушенного Берлина через всю Европу на запад, минуя Францию, Испанию, задержаться в Португалии, прятаться и в итоге оказаться здесь, на другой стороне этого гребаного мира, с бокалом вина в руке. Ну, не счастье ли?

– Удача. Простая маловероятностная удача. А если говорить серьезно, то связи и деньги. Без этого у нас ничего бы не вышло, и очень скоро мы оказались бы на скамье подсудимых.

Борман соглашается.

– Если сегодня мы попадем на Антарктиду, я задам кое-кому вопросы, – тоном, в котором слышится злость, говорит он. – Точнее, вопрос будет всего один: какого черта нас бросили?!

– Тоже бы хотел знать. Мы ведь почти вернулись, до корабля оставалась какая-то сотня метров. – Лабберт машинально тянется к своей ноге, в которую той ночью попала американская пуля. В том месте иногда появляются боли. Здешний врач говорит, что это последствия несвоевременно оказанной помощи, но уверяет, что при правильных упражнениях через год боли обязательно прекратятся.