Самая страшная книга 2016 (сборник) - Анна Железникова

– Ты вот что, кореш, – тщательно подбирая слова и следя, чтобы они звучали уважительно, проговорил Бекас– Про то, что было с этими отморозками в карантине, забудь. Я о них позабочусь.

– Уже поздно. О них позаботится мироздание.

– Пусть так, – согласился Бекас– В барак придешь правильным пацаном, годится?

– Видите ли, мне это безразлично.

Бекас вздрогнул вновь. Уродливая гримаса исчезла. Паренек опять улыбался, еще дружелюбнее и приязненнее, чем прежде.

– Верю, – кивнул смотрящий. – Значит, договорились? Побудешь пока при мне. Кличку тебе дадим… – Он на секунду задумался: – Гаврош, был такой пацан, правильный. Договорились?

– Как скажете.

Новоокрещенный Гаврош, безмятежно улыбаясь, кивнул. И тогда Бекас проделал немыслимое. Смотрящий ни за что не поверил бы, скажи ему кто-нибудь, что он на такое способен. Он протянул вчерашнему петуху руку.

– Северной ночью не дремлет конвой, – тянул развалившийся на шконке чернявый остролицый блатной по кличке Табор. – Звезды блестят иконами. Над полосой, между жилой и производственной зонами.

– Сдается мне, косяка Бекас упорол, – рассудил накачанный, с изрытым оспой лицом Дюбель. – Пластинку смени, – прикрикнул он на певца. – Прима, ёптать, цыганская. Так вот: какой из Гавроша пацан? Прописку не проходил, понятий не знает. Ходит, ёптать, по жилке, скалится, рот, ёптать, до ушей.

Жилкой называли воспитанники жилую зону колонии, промкой – производственную. С попустительства смотрящего расхаживал по ним Гаврош без конвоя. Присматривался. В медчасть заглянул, покрутил башкой, осклабился по-дурацки и сгинул. На кухню замахнул, понюхал, что в котлах, опять-таки осклабился и был таков. На промке не перетруждался, стараниями Бекаса сел на козырную должность кладовщика вместо освобожденного по УДО блатного.

– Небо в клетку, поле в клетку, а над полем воронье, – сменил пластинку Табор, – я попал на малолетку, детство кончилось мое…

– Темнит смотрящий, – поддержал Дюбеля истеричный, дерганый Питон. – Я таких, как этот Гаврош, на шампуре вертел. Ржавый сказал, в карантине его петухом назвали. Сатана назвал, при всех. Ржавый думает, может, Зверь его опустил.

– А Рублик сказал – не было ничего. Ну да он, ёптать, теперь начальство, соврет, дешево возьмет, – отозвался Дюбель. – А со Зверя с Сатаной больше не спросишь. Маляву разве что вдогон послать, только пока та малява, ёптать, дойдет, пока вернется…

Особым приказом начальника колонии старшину карантина вместе с подручным отправили на взросляк. Блатные шептались, что отправили, дескать, с подачи смотрящего, но толком никто ничего не знал. Старшиной кум поставил Рублика, но поговаривали, что долго тот не продержится – хиловат для такой работы.

– А в вагоне, прокуренном кайфом, малолетки за жизень трендят… – Табор оборвал песню на полуслове. – Малявы, щмалявы… Не в том дело, пацаны. У Гавроша душа двойная.

– Это как – двойная? – вылупился на цыгана Питон.

– Да так. Будто туз в шулерской колоде, который масть меняет. Червы или бубны козырем – рядится в красное.

А пики или трефы – его из рукава уже черным тянут. Ромалэ такие вещи чуют. Не верите? Зря.

С минуту все молчали.

– Ты его и спроси, – решил наконец Дюбель. – Вон он как раз сюда топает. Напрямки спроси, в лоб. Кто такой, ёптать, чем дышит и за какие заслуги не в своей масти ходит. А мы послушаем…

– У пацанов, Гаврош, до тебя разговор есть, – спрыгнул со шконки Табор. – Непоняток с тобой шибко много. Разъяснишь?

– Как так получается, например, – поддержал цыгана Питон, – что тебе дозволено без конвоя по колонии шастать? Любой на твоем месте уже в карцере бы пыхтел, а тебе хоть бы хрен.

– Какое вам до меня дело, – улыбаясь, словно лучшим друзьям, не то спросил, не то заметил Гаврош. – Вам о себе следует подумать.

– Ты, ёптать, за жалом следи, когда со старшими по масти базаришь, – с угрозой бросил Дюбель. – А то жало, ёптать, и вырвать можно.

Улыбка внезапно слетела с Гавроша, будто ее стерли. Рот растянулся во всю ширь ставшего грубым, жестоким и дерзким лица.

– Вырвать можно сердце. Тебе пока не за что, – ткнул он пальцем в цыгана, – твоя чаша еще недостаточно полна. Зато вы двое… У вас плещется через край.

– Ты что гонишь, гад? – побагровел от ярости Дюбель. – Ты что, ёптать, несешь, шняга?!

– А ты не расслышал, блатной? На тебе загубленные души. На тебе единоутробные сестры, ты их насиловал с детства. На тебе мальчишка, повесившийся здесь, в туалете. А на тебе еще больше, – обернулся Гаврош к Питону. – Если мироздание оставит вас жить, за вами потянутся трупы. Десятки…

Гаврош не договорил. Страшный прямой в лицо швырнул его на спинку шконки. Кирзовый ботинок вломился в пах, сложенные замком кулаки – в висок.

– Хорош, пацаны, – оттаскивал корешей Табор. – Хорош, говорю, до смерти же забьете!

Дюбель, хрипя от натуги, отвалился в сторону.

– Гад такой, ёптать, – бормотал он, с ненавистью глядя на корчащегося на полу измаранного кровью подростка. – Мне не жить, говоришь, падла? Это тебе, ёптать, не жить!

– Неделя карцера, – определил Табор, с трудом удерживая вырывающегося из рук Питона. – И чего вы взбеленились, пацаны? Ночью бы втихаря разобрались.

– Бросьте, бросьте, – поднял окровавленное лицо с пола избитый. – Зачем откладывать до ночи? Я рад, что все решилось уже сейчас.

Он с кровью выхаркал крошево зубов и безмятежно, приязненно улыбнулся.

– Еще двое, – устало пробормотал дежурный. – Ну и куда их?

Камеры в пересыльной тюрьме ломились от заключенных.

– В девятнадцатую, к беспредельщикам, – посоветовал напарник. – Ночь как-нибудь перекантуются.

– Опустить могут, – засомневался дежурный. – Эти-то двое вроде как красные. В сопроводиловке написано: «Сотрудничали с органами охраны правопорядка».

– Да ничего с ними не случится, – махнул рукой напарник. – На них не написано, что сотрудничали. А если даже опустят, невелика важность. Петухом больше, петухом меньше…

– Назовитесь, – велел новоприбывшим сидящий по-татарски на нарах жилистый, с ног до головы растатуированный зэк. – Кто по масти? Как в нашу хату залетели?

– На малалэтке сыдэли, да, – робко отозвался Реваз Гаглоев. – Тэпэр на зону вэзут.

– Срок подошел, – переминаясь с ноги на ногу, добавил Сатана. – Вот и…

Дерзости и спеси ни в одном из них не осталось.

– А я их знаю, Жиган, – подался к растатуированному молодой парень с изуродованной ожогом щекой. – Это ссученные, на карантине сидели, из пацанов признания выбивали и сливали ментам.