Антология осетинской прозы - Инал Кануков

— Чего с ним церемониться? В расхо-од!..

Главарь чуть заметно поморщился.

— Помолчи, Сидор. Мешаешь. Пошел бы, проспался..

У того, кого он назвал Сидором, на черкеске виднелись следы недавно снятых погон. Лицо его перекосилось от обиды:

— Это я-то мешаю?

— Да не шуми ты, не шуми. Здесь деликатный разговор.

— Ха, деликатный, значится… А чего ним деликатничать с ними? Они же большевистские лазутчики все. И энтот пришел пронюхать, где цэ мы располагаемся? Знаем мы ихнего брата! В расхо-од!

Он решительно шагнул вперед, вынимая из кобуры тяжелый черный кольт, но встретившись с гневно сверкнувшим взглядом главаря, попятился.

С минуту главарь молча смотрел на него, думая о чем-то своем, затем, повернувшись к Афако, неожиданно спросил:

— Скажите, мой дорогой гость, когда вы выехали из Назикау?

— Четвертого дня.

— Четвертого дня? — не мог скрыть своего удивления главарь.

— Да, а что?

— Нет, нет, ничего… Просто так…

— Да, не завидую я вам, — проговорил Афако и в свою очередь спросил: — Скажите, а что у вас случилось… четвертого дня?

Хозяин быстро посмотрел на гостя и вдруг отвел взгляд.

— Словили наших. Троих… Идиоты! Раззявы!

— И, говорят, словили-то почти безоружные… Простые путники…

— Да, а что?

— Нет, ничего… Просто так… Ну, я, пожалуй, пойду. Меня ждут.

— Куда вам торопиться? Мост-то пока не наведен.

— К нашему приезду наведут.

— Кто, эти босяки? Голытьба?

Афако порывисто встал.

— Мы, кажется, не поймем друг друга…

Главарь тоже встал. Неожиданно проговорил:

— Хорошо, мы вернем вам коней, так и быть, только с одним условием…

— Каким?

— Если к вашему прибытию мост наведут, я сбрею бороду. И сгоню к теснине, к святилищу, дважды по двенадцать отборных коней. Для голытьбы.

Афако с нескрываемым любопытством посмотрел на собеседника.

— То есть сдадитесь властям.

— Да. При вашем посредничестве. Сам бог послал мне вас.

— А если нет?

— Тогда вы высылаете сюда, к теснине, двух отборных быков. Помянем ваш проигрыш. Пусть попируют мои орлы, а дальше…

Афако не сводил с говорившего взгляда. Похоже, что не шутит. Хитрить ему, вроде, не было расчета. Сдается, не так уж хороши его дела.

— Я принимаю ваше условие. Только чтоб игра была честная.

Каждый поднял рог и выпил.

Вот и вся история…

А ему, Афако, уже виделась многолюдная, многоликая сходка в Назикау, возбужденно-радостные и молчаливо-сосредоточенные лица сельчан, с одинаковым нетерпением ожидающих от них, полномочных посланцев своих, важных вестей из города о скором переселении на равнину… И это чувство, чувство глубокого удовлетворения от сознания исполненного долга не покидало его до самого Назикау…

Перевод автора

Владимир Секинаев

СЧАСТЬЕ УАРЗЕТЫ

Главы из повести

Драматизм человеческого существования, видимо, заключается в том, что пока человек полон радости, где-то за пределами его ощущений возникают обстоятельства, которые, подобно камню, брошенному с горы, влекут за собой лавину, чтобы вскоре внезапно обрушиться на его голову.

Если бы слышала Уарзета, о чем говорили ее отец и Хазби, пока сидела она на педсовете, радость ее умерли бы, еще не родившись.

Бека угощал уважаемого гостя. Для нужного человека стол у него всегда накрыт. Бека понимал, что Хазби явился в качестве свата. Только странный это был сват. Он не расхваливал жениха, не кичился его родней, не обещал невесте никаких особых благ. Ходатай обычно льстив, а от этого так и веяло холодом. Сразу видно серьезного, знающего себе цену человека. Единственное, чего он добивался, — это получить определенный ответ: да или нет. Ловко увертываясь от прямого ответа, Бека плетет словесную паутину, которая сделала бы честь любому искушенному дипломату. Наконец, когда у Хазби от речей хозяина в голове замутилось, точно с похмелья, а от собственных речей окостенел язык и он собрался восвояси, Бека неожиданно сказал:

— Будь по-твоему, Хазби. Я согласен.

Его крайне удивило, что вместо радости на лице свата отразились растерянность и даже недовольство. Чем он, Бека, не угодил уважаемому гостю? Разве он сказал «нет»?

А Хазби думал: «Черт бы тебя побрал, старого дурака. И меня заодно с тобой за то, что я взялся за это дело. Разве я не знал, что зло совершает тот, кто старается угодить всем? Вот положение-то». Он вдруг решил: «Да ну их. Возьму сейчас и выложу все начистоту. Не стоит связывать судьбы Уарзеты и Мухарбека. Люди они разные. Она девушка образованная, умная… А он и выпить любит, и умом не очень-то богат, и характер у него дурной. Не обрадуется Уарзета такому мужу…»

Но Хазби тут же отказался от своего намерения. Попробуй заикнись, у Бека глаза на лоб вылезут. За сумасшедшего сочтет. «Зачем же, — скажет, — ты сидел тут битых два часа, упрашивал меня?» Нет, такими вещами шутить нельзя. Совершил одну глупость, незачем удесятерять ее.

«Подвел меня Бека. Я-то думал, он умнее, думал — откажет.. Эх, не надо было соваться в эти дела», — с такими тяжелыми сомнениями отправился Хазби к Алдатовым, чтобы сообщить о согласии отца Уарзеты.

Как только Хазби ушел, Бека почувствовал нечто вроде раскаяния. До сих пор он и слышать не хотел о замужестве дочери. Словом не удостаивал сватов, поворачивал их с порога. Что же заставило его сейчас согласиться?

Конечно, Хазби не чета другим сватам. Человек умный, пустого дела не затеет и слов не кидает на ветер. Знал Каурбек, кого послать. Ну что ж, значит, наступило время для Уарзеты, такова воля бога.

Об одном не подумал Бека: о том, что, возможно, дочь сама выбрала себе жениха, возможно, любит кого-то. Такая мысль показалась бы ему нелепой. Его дочь полюбила без ведома и согласия отца? Но это бесчестие! Он настолько был уверен в непогрешимости членов своей семьи, в том, что никто из них никогда не преступит адатов, что не замечал увлечения Уарзеты студентом Майрамом.

А не заметить это мог только слепой. Для Фаризат, по-женски чуткой и проницательной, сердечная тайна дочери давно перестала быть тайной. Открытие это не огорчило Фаризат. Воспитанная на адатах, она все же понимала, что только с любимым человеком можно найти счастье.

На днях Фаризат попробовала поговорить с мужем об Уарзете и Майраме. И раскаялась. Бека улыбнулся змеиной улыбкой и разразился упреками:

— Вон оно что! Дочь моя хочет сбросить уздечку! Ей пришла охота вывернуть наизнанку освященный дедами осетинский обычай?! А ты, значит, состоишь у нее в подручных?! Вместо того, чтобы взгреть дочь как следует, она, смотрите, улыбается, словно совершила за день тысячу добрых дел!

Однако Фаризат не потеряла присутствия духа. Слава богу, не старые времена, чтобы рта не раскрыть.

— Я тебя хорошо знаю, отец. Если даже все люди земли начнут танцевать симд[40] вперед, ты один потянешь назад. Раньше девушки неграмотны да бесправны были, вот за них и думали родители. А к чему нашей Уарзете твоя уздечка, коль она больше тебя знает?

Бека хлопнул ладонью по столу:

— Кончай свою дурацкую болтовню! Я папаху пока не на чурбак надеваю, а на голову! Из ума пока не выжил! Если Уарзета завела какие-то шашни, то, значит ступила на кривую дорожку, и надо проучить ее. А если тебе что-то показалось и ты тут болтаешь со скуки, то я возьму палку и выбью из тебя дурь!

И вот сейчас, недоумевая по поводу согласия, которое он дал Хазби, Бека понял, что на его решение повлиял этот разговор с женой. И он, Бека, тысячу раз прав. Если девушка начала заглядываться на парней, ее надо выдать замуж, а не ждать, когда она опозорит твое доброе имя.

Он позвал жену и сообщил ей о своем решении.

Фаризат изменилась в лице:

— А… а ты спросил Уарзету?

— Что? — грозно насупился Бека. — Ты опять за свое?!

…Уарзета сразу заметила, что мать расстроена. Лицо ее было печальнее обычного, она старалась не встречаться с дочерью глазами. Накрывая на стол, роняла то нож, то ложку и при этом каждый раз не забывала посылать проклятия неизвестному врагу.

— Мама, в тебя сегодня демон вселился, — улыбнулась Уарзета.

Фаризат покосилась на спину мужа, курившего у окна трубку, замахнулась на него ложкой, однако голос ее прозвучал смиренно:

— Пожила бы ты двадцать два года вот с этаким каменным идолом, поняла бы, что я еще слишком спокойна.

— Из-за чего же вы поссорились?

— Мы с ним давно ссоримся. Проживи он хоть две жизни, вот настолечко не изменится: вечно он будет считать, что его слово — закон. Господь дал ему крылья, да прикрепил их ниже поясницы — вот у него в глазах весь свет и перевертывается вверх ногами.

Уарзета засмеялась.