Вино из Атлантиды. Фантазии, кошмары и миражи - Кларк Эштон Смит

этой печальной улыбки и зловещего овала ее милых щек. Она тоже воплощала в себе зло, и красота ее была красотой Лилит. Женщина напоминала растущий на краю преисподней цветок с алыми лепестками и ароматом меда, но сэр Родерик вдруг понял с гибельным восторгом человека, готового броситься в пропасть, что она была той единственной, кого он мог бы полюбить, если бы знал. А затем, в какой-то миг безумного, головокружительного смятения, ему почудилось, будто он действительно знал ее и любил, хотя и не помнил, где и когда это было.

Странное замешательство прошло, и сэр Родерик принялся изучать окованные медью книги. Они были написаны на варварской латыни времен упадка, и речь в них в основном шла о методах и заклинаниях для вызова демонов: Ахеронта, Амаймона, Асмодея, Ашторета и бесчисленного множества других. Сэр Родерик содрогнулся при виде любопытных иллюстраций, украшавших страницы; впрочем, долго их разглядывать он не стал. Весь дрожа, охваченный подлинным страхом, словно перед шагом в бездну, он взял в руки пожелтевший пергамент.

Близился вечер, в низкие окна библиотеки косо падали янтарные лучи солнца, а в них танцевали пылинки. Сэр Родерик не замечал, как угасает свет, и последние слова прочел уже в сумерках, но они оставались отчетливыми, подобно огненным рунам. Даже закрыв глаза, он продолжал видеть их перед собой:

«И сэр Родерик Хагдон был отныне объявлен наисквернейшим колдуном, а жена его Элинора – бесчестною ведьмою… И обоих сожгли на костре на площади Хагдона за прегрешения их против Господа и человека. И дела их колдовские сочли столь позорным пятном на всем рыцарстве Англии, что никто больше никогда о том не поведает, и бабка не расскажет своим внукам, на коленях у нее сидящим. И ежели Богу будет угодно, память о сем позоре исчезнет навеки, ибо не должно никому помнить подобное зло».

Дальше, в самом низу страницы, виднелось короткое загадочное примечание, сделанное более тонким почерком:

«Были среди толпы те, кто утверждал, будто видел, как сэр Родерик исчез в тот миг, когда взметнулось к небу пламя, и сие, ежели есть правда, собою являет лишь еще одно пагубное доказательство его связи и его сделки с Диаволом».

Сэр Родерик долго сидел в сгущающихся сумерках. Он был совершенно разбит, растерян и потрясен до глубины души биографической заметкой, которую только что прочитал, – заметкой, написанной неизвестной рукой столетия назад. Вряд ли кого-то обрадовала бы подобная жуткая находка в собственных фамильных архивах, но одного лишь факта, что повествование касалось первого сэра Родерика и его жены, леди Элинор, было недостаточно, чтобы объяснить то душевное смятение и ужас, в котором нынешний сэр Родерик сейчас пребывал. Каким-то непостижимым образом он ощущал, что давнее пятно на имени Хагдонов имеет непосредственное отношение к нему самому. Его охватило сильное волнение, он чувствовал, что теряет ощущение собственной личности, он плыл без руля и ветрил в море кошмарного замешательства, путаных мыслей и грозными валами накатывающих воспоминаний. В этом необычном состоянии, машинально повинуясь некоему импульсу, он зажег торшер рядом с креслом и принялся перечитывать манускрипт.

Повествование в непринужденной манере, свойственной современным историям, начиналось с рассказа о первой встрече двадцатитрехлетнего сэра Родерика с Элинор д’Авенант, впоследствии ставшей его женой.

На сей раз, читая рукопись, новый баронет вдруг испытал своеобразную галлюцинацию: ему показалось, будто старинные письмена колеблются и расплываются у него на глазах и под черными строчками на пожелтевшем пергаменте возникают реальные образы. Страница разрослась, гигантские буквы померкли, затем словно исчезли в воздухе, а картинка позади них была уже не просто изображением, но самой сценой, на которой разыгрывалось описываемое действо. Словно повинуясь словам заклинания, комната исчезла, как исчезает спальня для уснувшего в ней человека, и сэр Родерик обнаружил, что стоит под лучами яркого солнца на ветреной пустоши. Вокруг жужжали пчелы, в нос бил аромат вереска. Сознание его раздвоилось: каким-то образом он понимал, что все еще читает старинную хронику, но во всем остальном его личность слилась с личностью первого сэра Родерика Хагдона. С неотвратимой неизбежностью, без удивления или изумления, он обнаружил, что очутился в давно ушедшей эпохе и обрел чувства и воспоминания давно умершего предка.

«И сэр Родерик Хагдон, будучи в цвете своей юности, тотчас же влюбился в прекрасную Элинору д’Авенант, едва повстречавшись с нею апрельским утром на хагдонских вересковых лугах».

Сэр Родерик понял, что на лугу он не один. По узкой тропинке среди зарослей вереска к нему шла женщина. Хотя она была одета в обычное платье того времени, отчего-то она казалась чуждой и экзотичной на фоне знакомого английского пейзажа. Перед сэром Родериком была та самая женщина с портрета, который новый сэр Родерик нашел в запертой комнате фамильного особняка. (Но об этом, как и о многом другом, он сейчас совершенно забыл.) С томным изяществом ступала она среди простых цветов, и красота ее напоминала красоту роскошной и зловещей лилии из сарацинских земель. Он никогда еще не видел женщины столь странной и столь прекрасной.

Шагнув в жесткую траву, он с рыцарской учтивостью поклонился, когда женщина проходила мимо. Она слегка кивнула в знак признательности; на губах ее мелькнула непостижимая улыбка, а темные глаза загадочно блеснули. С этого мгновения сэр Родерик стал ее рабом и поклонником; пока она не скрылась за холмом, он не отрываясь смотрел ей вслед, чувствуя, как в сердце разгорается неукротимое пламя, как в душе просыпается жаркое желание, смешанное с любопытством. Он двинулся дальше, с простодушным восторгом размышляя о таинственной красоте той, которую только что лицезрел, и ему казалось, будто вместе с воздухом родной земли он вдыхает некий пряный, томящий, чуждый аромат.

В своем странном видении сэр Родерик, казалось, прожил – или заново пережил – события целых пяти лет. Где-то в иной реальности некая иная его часть перечитывала строки, что подробно описывали эти события, но сам он осознавал это лишь изредка и весьма смутно. Погружение в ход повествования было столь полным, будто он напился из Леты, позволяющей заново прожить жизнь, и предвидение будущего, известного тому сэру Родерику, что сидел в кресле, читая рукопись, нисколько его не беспокоило. В точности так, как там было написано, он вернулся с верескового луга в Хагдон-холл, храня в сердце образ прекрасной незнакомки. Расспросив о ней, он узнал, что она дочь сэра Джона д’Авенанта, недавно посвященного в рыцари за дипломатическую службу и поселившегося в имении возле Хагдона, которое прилагалось к его титулу. У сэра Родерика появился двойной повод нанести визит новым соседям; а