Сатурн почти не виден - Василий Ардаматский

— Довольно ординарное происшествие. Красные все время охотятся за своими изменниками, — устало сказал Зомбах.

— Он не был зачем-нибудь нужен Мюллеру или, может быть, наоборот, он мешал ему?

— Ни то и ни другое. Мюллер считал его хорошим, надежным работником. Предпочитал его вот этому Крамеру.

Да, Канарису очень не понравилась эта история. И хотя, судя по всему, ничего особенно тревожного в ней не было и, очевидно, красные действительно разделались с тем человеком, случай, как говорится, не первый и не последний, а все же от каких-то безотчетных подозрений Канарис освободиться не мог.

— Я хотел бы посмотреть материалы гестапо по этому случаю… — сказал он.

— Хорошо. К утру они будут у вас, — недовольно отозвался Зомбах.

Канарис ночевал у Зомбаха. После ужина они прослушали по радио из Берлина последнюю фронтовую сводку и обзор новостей за день. Сводка была сугубо оптимистическая. Почти вся она была посвящена прорыву к Волге. Захвачено огромное количество пленных и вооружения. Танковые колонны и моторизованные части стремительно вонзаются в разрушенную оборону русских и ведут бои на уничтожение окруженных группировок вражеских войск.

— Интересно, как все это близко к действительности? — тихо спросил Зомбах.

— Думаю, что очень близко, — ответил Канарис. — У Геббельса есть стандартный прием: если на фронте плохо — сводка короткая и туманная. Но обязательно фигурирует какой-нибудь фельдфебель, совершивший сногсшибательный подвиг. Нет, нет, это наступление к Волге до сих пор действительно выглядит успешным. — Канарис поднял руку и пригнулся к радиоприемнику.

В обзоре печати передавалось заявление Черчилля по поводу событий на русском фронте. Британский премьер сказал, что он всей душой с русскими союзниками, ведущими тяжелые сражения.

«Русские предпочли бы иметь сейчас не душу Черчилля, а нечто более существенное», — съязвило берлинское радио.

Канарис рассмеялся.

— Вот это сказано точно!

— Но все же караваны из Англии в Россию, я слышал, прорываются, — заметил Зомбах.

— С огромными потерями. С такими потерями, когда эти караваны уже несущественны для хода войны; более того, это отрезвляет англичан, и они смотрят на эти усилия своего правительства весьма критически. У нас есть сведения, что последнее время Черчилль искусственно задерживает отправку каждого каравана. Быть с русскими всей душой, но никак иначе — это, конечно, его мечта. Я убежден, если мы возьмем Сталинград и двинемся на Москву, эта хитрая лиса наглухо уйдет в нору.

— А Рузвельт?

— Тут дело сложней. Эти загребалы хотели бы приобрести русский рынок, а заодно английские колонии, и Кремль на этот счет делает им авансы. Тут-то и имеется трещина между Америкой и Англией. Черчилль прекрасно понимает, что без Америки он — голый король. И если Москва зашатается, лиса, поджав хвост, бросится к ним. Вот посмотрите.

— Мне вообще кажется, что этот тройственный союз противоестествен и уже потому непрочен.

Канарис вздохнул.

— Все это, Пауль, не так просто. Идет колоссальная игра, противники еще не выбросили все козыри на стол, и нам надо быть начеку. А мы-то поставили в этой игре все. — Канарис улыбнулся. — И потому самое лучшее для нас с вами — лечь спать с надеждой и верой в нашего солдата. От этого сейчас зависит все. Я лично в него верю.

Глава 41

Городским жильем Маркова стал глубокий подвал старого каменного лабаза. В первые дни войны он был разбит прямым попаданием фугаски. Марков мог благодарить подпольщиков за это удивительно подходящее убежище для его городской базы.

В конце прошлого века этот лабаз на окраине города выстроил купец-мучник Синюшин. До сих пор глухой переулок, в самом конце которого стоял лабаз, именовался Синюшиным, а небольшая открытая площадка перед ним называлась Мучным рынком, хотя со времени революции на этом рынке не было продано или куплено ни одного фунта муки. Купец Синюшин построил свой склад по всем требованиям крепостного сооружения — его кирпичные стены были метровой толщины. Фугаска взорвалась внутри склада. Какой она была мощности, неизвестно, но последствиями взрыва было только то, что две противоположные стены оказались как бы сдвинутыми с цоколя фундамента и обрушились, образовав живописный кирпичный курган, по бокам которого возвышались две уцелевшие стены с узкими окнами-бойницами. Однако подвал от взрыва нисколько не пострадал. Для чего купец Синюшин сооружал этот подвал, было непонятно. Складом муки он быть не мог, потому что по длинному и узкому подземному ходу протащить в подвал мешок с мукой стоило бы огромного труда. Обложенный кирпичами, этот яйцеобразный в разрезе ход был чуть больше метра в высоту, а в ширину и того меньше. Человек среднего роста передвигался по нему, согнувшись и цепляясь за стенки. Из подвала можно было выбраться наружу и по другому ходу, который выводил вас на крутой склон оврага, заросший крапивой и бурьяном. В последние годы овраг был местом городской мусорной свалки, и этот второй выход из подземелья подпольщики обнаружили, только забравшись в подвал. Теперь выход был расчищен и искусно замаскирован. Сам подвал представлял собой тесное помещение с низким сводчатым потолком. Марков мог стоять выпрямившись только в центре подвала. Словом, не понять, для чего купец Синюшин выстроил это подземное сооружение с двумя ходами. Осмотрев его, Марков, смеясь, сказал:

— Остается предположить, что купец знал, что будет эта война и нам понадобится именно такое помещение…

Вот здесь и поселились Марков, Савушкин, Галя Громова, Коля и четверо бойцов Будницкого, несших охрану базы.

В обязанности Коли, кроме помощи Гале, входили все хозяйственные работы, и он истово выполнял их. В помещении всегда были идеальная чистота и порядок. Кроме того, он должен был встречать и провожать всех приходящих на базу. После сигнала внешней охраны о прибытии ожидаемого человека Коля отправлялся на поверхность. Не так-то просто отыскать в развалинах начало входа в подземелье, нелегким делом было и передвижение по узкому спиральному лазу.

Сегодня Марков ждал Добрынина. Коля уже ушел ему навстречу. Галя в своем закутке вслушивалась в эфир, ожидая связи с Москвой. Марков думал о делах Добрынина, и спокойствия не было у него на душе. Конечно, у Добрынина работа сложилась неудачно. Больше месяца он без всякого дела просидел в деревне, ожидая, пока Рудин подключит его к себе в качестве агента «Сатурна». Потом несколько месяцев у него была, в общем, пассивная роль передатчика донесений из партизанского отряда. Наконец он попал в город, подключился к Кравцову в операцию с молодежью, начал работать активно, смело, но тут же последовал приказ срочно свернуть операцию. И снова сложное, рискованное дело было поручено Кравцову, а Добрынину было приказано начисто выйти из игры, получше врасти в город и… снова ждать какого-то неизвестного своего дела. Словом, обдумывая сейчас положение, в которое попал Добрынин, Марков не мог не учитывать внутреннее его состояние. Добрынин был крайне подавлен всей своей предыдущей деятельностью.

Добрынин сам стал искать полезные знакомства, считая, что это и есть выполнение указания Маркова — получше освоиться в городе. И однажды он познакомился с человеком, который спекулировал в городе медикаментами. Он оказался фельдшером санитарной службы при одном из штабов бандитской власовской армии, который находился в пяти километрах от города, в поселке сожженного в первые дни войны кожевенного завода. Когда Добрынин узнал, где работает его новый знакомый, он на свой страх и риск решил немедленно воспользоваться этим знакомством, чтобы проникнуть к власовцам. Он выдал себя за бывшего лейтенанта артиллерии Красной Армии Сорокина, якобы уничтожившего в окружении все свои документы. Сделать это ему было нетрудно, потому что он действительную служил в артиллерийских войсках.

Иван Фоломин — так звали фельдшера — познакомил Добрынина с нужными людьми. В поселке кожевенного завода, кроме офицерского госпиталя власовцев, находился интендантский штаб, занимавшийся снабжением власовских частей артиллерийскими снарядами, оружием и обмундированием. Штаб, видимо, испытывал острую нужду в грамотных артиллерийских офицерах, и Добрынина, что называется, с ходу, на веру зачислили в группу артснабжения и присвоили ему звание старшего лейтенанта. Вопрос о должности и звании в первом же разговоре с Добрыниным мгновенно решил серый с перепоя и тоже наверняка липовый полковник Полухин.

— Был, говоришь, лейтенантом? — спросил он. — Будешь у нас старшим. Про снаряды что-нибудь знаешь? Вот и хорошо. А то ведь какая штука у нас получается. Снаряды у нас всякие: и от Советов, и от немцев. Какие к каким пушкам — знать надо. И нам все время шею мылят, что мы не то засылаем. Будешь за этим глядеть…