Темные тайны - Гиллиан Флинн

В полиции я не распространялась о роли Кристал в истории со мной, поэтому там не знают, что она пыталась меня убить, и хотят допросить ее о пожаре. Я не намерена стучать еще на одного члена моей семьи — ни в коем случае, даже если на сей раз этот член семьи виновен. Я пытаюсь убедить себя, что девочка не настолько испорчена. Это могло быть временное помешательство под влиянием любви. Но с другой стороны, с ее матерью в прошлом такое тоже случилось, и это привело к гибели моей сестры.

Я очень надеюсь, что больше никогда не увижу Кристал, но если увижу — у меня, слава богу, имеется оружие.

— Ты действительно не будешь ей вредить?

— У меня есть кое-какой опыт в том, что, желая поступить правильно, можно все окончательно испортить.

— Ты сейчас о маме? — спросил Бен.

— Нет, о себе.

— Это можно сказать обо всех нас.

По ту сторону кабинки Бен прижал ладонь к стеклу, я припечатала свою ладошку туда же со своей стороны, и мы с братом соединили руки.

Бен Дэй

Наши дни

Стоя во дворе тюрьмы, он вдыхал запах дыма, плывшего высоко над головой, и вспоминал дым осенних костров из своего детства: в полях зажигали огонь, и он нестройными линиями бежал по земле, выжигая ненужные остатки. Как же ему когда-то не хотелось считаться мальчишкой с фермы — а сейчас он думал только о ферме и о земле. И о воле. По ночам, когда сокамерники похрапывали и пукали во сне, он прикрывал глаза и видел у своих ног бескрайние поля сорго с коричневыми бусинками, похожими на девчачьи украшения. Видел холмы Канзаса с их плоскими мрачными верхушками, словно ожидающими своего койота, который ночами будет на них выть, задрав морду к небу Или представлял, как ноги утопают во влажной земле и появляется ощущение, что земля засасывает, не отпускает. Пару раз в неделю голова шла кругом, и он был на грани истеричного смеха. Он в тюрьме. С пожизненным сроком за убийство членов своей семьи. Справедливо ли это? О пятнадцатилетнем Бене он теперь думал почти как о совершенно другом человеке, как о собственном сыне, и иногда ему хотелось придушить мальчишку, мальчишку без стержня, у которого не было его нынешних ощущений, — и он представлял, что трясет его за плечи до посинения.

Но иногда он испытывал гордость.

Да, в ту ночь он повел себя как нытик и хлюпик, как отвратительный и подлый трус, он позволил случиться тому, что случилось. Он был до смерти напуган. Но потом в нем что-то словно встало на место. Он хранил молчание и спас Диондру — свою женщину. И ребенка. Свою вторую семью. Тогда ночью он не смог заставить себя выскочить из комнаты и спасти маму и Дебби. Он не сумел остановить Диондру и спасти Мишель. Сумел лишь держать рот на замке и мириться со своей участью. Не высовываться и принять судьбу. Вот это он сделать сумел.

О нем и узнали-то потому, что он стал именно таким. Сначала все его посчитали жалким придурком, который якшается с нечистой силой, от него шарахались, даже охранники в тюрьме поглядывали на него с опаской. Постепенно он превратился в доброго, мягкого заключенного, чьи действия когда-то неверно истолковали. К нему приезжали женщины, он старался быть немногословным — пусть сами представляют, о чем он думает. Как правило, они были уверены, что у него добрые мысли. Иногда мысли были действительно добрыми. А иногда он думал о том, что случилось бы, если бы в ту ночь все повернулось по-другому. У них с Диондрой появляется визгливый малыш где-нибудь в западной части Канзаса, Диондра льет злые слезы в пропахшей прокопченной клетухе мотеля, которую они сняли на неделю. Он бы ее убил. В какую-то минуту он точно бы это сделал. А может, в один прекрасный день схватил бы ребенка в охапку и сбежал куда глаза глядят, и они с Кристал жили бы себе да поживали, она бы закончила колледж, он бы занимался фермерством, и, как дома, у них всегда была бы включена кофеварка.

Так, может, настало время уступить свое место в тюрьме Диондре? Он бы вышел на волю и нашел Кристал, обязательно бы нашел — она не может надолго исчезнуть, этот ребенок все время рос под присмотром. Он нашел бы ее и начал о ней заботиться. Так было бы здорово сделать что-то помимо того, чтобы держать рот на замке и мириться с судьбой.

Но уже думая об этом, он понимал, что не стоит замахиваться столь глобально. Он усвоил в своей жизни урок — не строить грандиозных планов. Он родился одиночкой и знал это точно. В детстве, юности и, конечно, сейчас. Иногда ему казалось, что он всю жизнь пробыл в ссылке, далеко от места, где должен был находиться, и что, как солдат, тоскует по дому. По дому, в котором никогда не бывал.

Если он выйдет на свободу, он, наверное, все-таки отправится к Либби. Либби, которая похожа на мать, похожа на него, струны ее души настроены на ту же волну, и у них общие воспоминания. И возможно, всю оставшуюся жизнь он проведет, вымаливая прощение у младшей сестры, заботясь о ней и ее оберегая. Когда выйдет из тюрьмы. На что еще можно надеяться…

Это все, чего он хочет…

Либби Дэй

Наши дни

Узелки колючей проволоки вокруг тюрьмы отсвечивали желтым. Я шла к машине и думала обо всех тех, кто пострадал — вольно или невольно, заслуженно или несправедливо, безвозвратно или только слегка. Мама, Мишель, Дебби. Бен. Я. Крисси Кейтс. Ее родители. Родители Диондры. Диана. Трей. Кристал.

Можно ли хотя бы что-то хотя бы для кого-то из них исправить? Могут ли затянуться раны?

Я остановилась на заправке, чтобы уточнить, как добраться до трейлерного парка Дианы. А я, черт возьми, ехала к ней! Глянув в зеркало на стене туалетной комнаты, я пригладила руками волосы и нанесла на губы слой помады — я ее почти украла, но потом все же оплатила в кассе (впрочем, продолжая сомневаться, правильно ли поступаю). Потом поехала через весь город и добралась наконец до ее трейлерного парка, окруженного выкрашенным в белый цвет деревянным забором с желтеющими повсюду нарциссами.

Есть-таки на свете хотя бы один симпатичный трейлерный парк.

На его территории я быстро нашла ее жилище, затормозила неподалеку и троекратно посигналила — как когда-то делала она, подъезжая к нашему дому. Я увидела широкий зад — в небольшом палисаднике она возилась с тюльпанами. Огромная женщина с копной волос стального цвета.

Она обернулась на мой сигнал и быстро-быстро заморгала.

— Тетя Диана, — сказала я, выбравшись из машины.

Твердым, размашистым шагом она пересекла дворик с озабоченным выражением лица, а подойдя близко, возвышаясь надо мной, подхватила меня и сжала в объятиях с такой силой, что из меня, кажется, вышел весь воздух, потом пару раз ощутимо потрепала по спине, отодвинула от себя на секунду и снова прижала к груди.

— Я знала, что ты сумеешь, Либби, я знала, — бормотала она мне в волосы, обдавая теплым прокуренным дыханием.

— Сумею что?

— Чуть больше постараться.

Я провела у Дианы два часа, пока мы, как водится, не исчерпали все возможные темы для разговора. Она снова нетерпеливо прижала меня к себе и велела приехать в воскресенье: нужно помочь ей установить новое покрытие на стол и ящики в кухне.

Я не сразу вернулась на шоссе, а медленно поехала в том направлении, где когда-то находилась наша ферма, пытаясь найти это место по памяти. Весна еще не окончательно вступила в свои права, но я опустила стекла и доехала до начала длинной проселочной дороги, которая вела к ферме, полагая, что там теперь или сплошь торговые центры, или идет грандиозное строительство. Но перед глазами возник старый металлический почтовый ящик со сделанной от руки надписью сбоку: «Мюллеры». Наша ферма снова была фермой. Вдалеке по полю шел мужчина, еще дальше у пруда женщина с девочкой смотрели, как в воде весело плещется собака. Девочка размахивала руками — ей было скучно.

Несколько минут я наблюдала за этой картиной, стараясь себя контролировать, чтобы снова не оказаться в Черной дыре. Но в голове ни криков, ни выстрелов, ни дикого крика встревоженной сойки. Я сидела в машине и слушала тишину. Наконец мужчина меня заметил и махнул рукой. Я махнула в ответ, но тронулась с места, когда он совсем по-соседски направился в мою сторону. Я не хотела с ним знакомиться, не хотела себя называть — хотелось быть для него всего лишь женщиной, которая возвращается к себе домой вон туда по вон той дороге.