Дорога надежды - Анн Голон

Она смотрела, как они спускаются по дороге, хрупкие фигурки в черных капюшонах. Они шли, еретики из еретиков, быть может, безумные, но безоружные…

И Анжелика, опустошенная, опустилась на скамью возле стола.

— О! Абигаль, умоляю вас, скажите, что вы о них думаете?

Ответом ей было рыдание. Подняв глаза, она увидела, что ее подруга закрывает лицо руками. Юная кальвинистка из Ла-Рошели пыталась сдержать рыдания.

Наконец она подняла голову.

— Да простит мне Господь за то, что я осуждала их. Я думала… думаю, что это о них Он сказал: «Я посылаю вас, как овец среди волков…» note 15.

Глава 25

Английский корабль, увозивший Рут и Номи, возвращался в Лондон, и Анжелика хотела еще раз убедиться, что он сделает остановку в Массачусетсе.

— Будьте спокойны, миледи, — заверил ее капитан, — в этом сезоне каждое судно, пересекающее Атлантику, обязательно заходит в Бостон запастись яблоками. Они там самые красивые, самые большие и совершенно не портятся в пути. Поэтому мы загружаем их как можно больше, чтобы сохранить здоровье команды. Но яблоки Салема вполне достойны своих бостонских собратьев, так что, высадив ваших дам в целости и сохранности, мы купим яблоки в этом порту.

Лодка, доставлявшая пассажиров к стоящему на рейде кораблю, удалялась, покачиваясь на белых гребнях волн; в этот день море было неспокойно. Три женщины с трудом различались среди красных офицерских мундиров, а скоро даже высокие, украшенные галуном треуголки скрылись из виду.

Странно, но так уж устроено, что именно среди этих грубых морских волков бедные пуританки находились в наибольшей безопасности. Никто никогда не слышал, чтобы пираты и флибустьеры, высаживаясь на берег запастись пресной водой и свежими продуктами, грубо обходились с добродетельными женщинами из религиозных общин, разбросанных по побережью Северной Америки. «Мы были беднее самых бедных, — рассказывала миссис Вильямс, бабушка Розы-Анны, — и свирепые морские разбойники, ярко разодетые, еще издали завидели нас, в наших темных платьях с белыми воротничками. Но они даже не помышляли причинить нам зло, а некоторые даже подарили нам драгоценные безделушки, сочувствуя нашей нищете…»

Времена изменились, но существовал еще неписаный кодекс чести, согласно которому флибустьеры никогда не нападали на набожных бессребреников с побережья, а капитаны защищали до последнего взятых на борт пассажиров.

Шлюпка уменьшалась и скоро совсем скрылась за высоким мысом.

Младенцев также принесли на берег попрощаться, но быстро унесли, ибо задул сильный ветер.

Взрослые группами возвращались в поселок.

Анжелика подумала о Самуэле Векстере. Рут была права, считая, что его болезнь гнездилась прежде всего в душе, а вовсе не в теле. Разговор с иезуитом окончательно подорвал его силы, и на следующий день он слег в постель.

Перед отъездом Анжелика зашла навестить старика, и нашла его в горячке. Он лихорадочно повторял обвинения, брошенные ему в лицо его гневным собеседником: у него не хватило хладнокровия отвести их от себя.

— Но мы же нашли общий язык, — стонал он, — язык, которым мы оба владели с легкостью, а именно латынью. Как это я раньше не додумался…

— Не придавайте этому большого значения, сэр Самуэль, я присутствовала на многих теологических диспутах между сторонниками Реформы и католиками, на латыни и на иных языках, и они никогда не кончались ничем хорошим. Ни одна из сторон никогда не уступает другой.

Более всего огорчило старика то обстоятельство, что в гневе он стал богохульствовать. За гораздо меньший проступок какому-нибудь бедняку просто отрезали бы язык.

— Эти иезуиты очень ловко и незаметно выводят нас из себя. Губернатор Оранжа прекрасно отомстил нам, послав его в наш город. Я предупрежу Андроса. Голландцы никогда не упускают возможности вставить нам палки в колеса.

— Англичане захватили Нью-Амстердам и земли Новой Голландии.

— Но сами они никогда бы не добились такого процветания этого края, как это сделали мы.

Разговор с Анжеликой немного приободрил его.

Они подождали, пока корабль под всеми парусами не приблизился к линии горизонта. Анжелика размышляла о важных словах, сказанных ей Рут; ей надо как следует обдумать их. Но не теперь, позже: когда она вернется в Вапассу.

Рут сказала ей: «Ты необыкновенная женщина». Она говорила о власти, о тайной силе, которой обладала Анжелика и которую чародейка Мелюзина признала в ней с самого детства. Но в детстве весь окружающий мир умещается у тебя на ладони. Жизнь делает поправки, пренебрегает одним, забывает о другом. «Мой путь иной…» С какой горечью произнесла Рут: «Я могла бы вылечить мою бедную мать…» Эти слова словно эхом прозвучали в голове Анжелики, ибо ее также мучила совесть, когда она думала о юном Эммануэле:

«Я могла бы его спасти… обязана была выставить свою силу против силы, вставшей передо мной… когда ты еще не готов, всего можно ожидать, особенно когда нет желания во всем разобраться досконально, когда занавес еще не поднят. Все предпочитают видеть то, что находится перед глазами».

Она шла вместе с постепенно редеющей толпой, не замечая, что большинство провожающих направлялись в таверну возле форта, которую содержала госпожа Каррер с детьми.

Пролетела стая птиц и, с громким писком покрутившись в поисках удобного для приземления места, с шумом и хлопаньем крыльев улетела. Птицы, словно ураган, часто налетали стаями на поселок, на короткое время затмевали солнце, а потом снова улетали вдаль. Анжелика заметила, что птицы словно высказывали свое отношение к событиям, происходящим в Голдсборо: к прибытиям и убытиям кораблей, к рождениям и сражениям. Но это были лишь ее собственные предположения. Никто, кроме нее, не усматривал в их появлении никаких совпадений. Все привыкли к этим тучам птиц, как привыкли к обнльным уловам, к мехам, что приносят индейцы, к бурям…

Аяжеяика смотрела на птиц и вспоминала слова Амбруазины: «Я начала ненавидеть птиц и море только потому, что вы их любите». Можно ли сильнее выразить свою ненависть, зависть и ревность к другому существу?

Мысли ее снова вернулись к двум женщннам-целительницам, которые уехали и унесли с собой свой секрет любви и нежности. Их ноги ступали по этому песку. Невозмутимое море отступало, оставляя после себя пустынное пространство, простирающееся до самого горизонта и сплошь покрытое коричневыми водорослями, а затем возвращалось, рокочущее, трепещущее, двигаясь сначала украдкой, затем преходя в аллюр и галоп, бросая к небу и швыряя о скалы снопы пены. Все жили под его охраной и боялись его капризов, одни с любовью протягивали к нему руки, другие с ненавистью потрясали в его сторону кулаками.