Жена тигра - Теа Обрехт

Именно здесь более шестидесяти лет назад Марко стал свидетелем гибели деревенского аптекаря. Он специально привел меня на околицу деревни, чтобы показать это место. Парович постучал по стволу дерева своей тростью, отступил от него на несколько шагов и молча указал на могучие ветви, чтобы я поняла, представила себе, как действовал здесь палач, зеленоглазый парень из соседней деревушки, расположенной чуть южнее Галины. Оккупанты, неторопливо продвигавшиеся по горным долинам, попросили — нет, силой его никто не заставлял! — этого молодого человека исполнять приговоры в тех селениях, куда они будут заходить. Казни подвергали главарей сопротивления и прочих подстрекателей, но иногда и самых обычных людей, просто оставшихся верными своим принципам, а значит — репрессируемых нынешним законом. Этим преследованиям снова подвергся и аптекарь, хотя все понимали, только вслух об этом не говорили, что именно он спас деревню от жены тигра, стал причиной ее смерти.

Аптекарь — этот достойный, но очень уж безобразный человек, как говорил Марко Парович, проводя рукой по своему лицу, — стоял на каменной ограде возле кукурузного поля с петлей на шее и думал: «Почему они меня просто не пристрелили?» Он еще надеялся, что они все-таки так и поступят. По словам Марко, в деревню тогда явился отряд человек в шестьдесят. Немцы назначили двенадцать исполнителей казни, которые так и не явились на повешение. Они по-прежнему торчали в таверне, пили и курили, стряхивая пепел в грязные лужицы подтаявшего снега возле их сапог. Повесить человека согласились другие — те, чей язык Марко Парович отлично понимал, чья ненависть была так хорошо знакома аптекарю. Эти люди согнали к месту казни всю деревню — смотреть, как аптекарь будет извиваться в петле на манер зверя, угодившего в силки. Это был еще один из первых многочисленных и совершенно бессмысленных примеров наказания непокорных.

Марко не помнит, присутствовал ли при этом мой дед, но, скорее всего, он там был. Мальчик стоял вместе со всеми в толпе, широко раскрыв глаза, утратив последнюю надежду и чувствуя себя жертвой предательства, о котором уже успел догадаться. Он не произнес почти ни слова с тех пор, как утром, после его последнего визита в дом мясника, жену тигра нашли мертвой на крыльце. Весь тот день дед проплакал, а когда стал искать помощи, оправдания своего невольного греха, увидел перед собой лицо Мамы Веры, доброе, но строгое.

Она сказала ему:

— Что ж, сделанного не воротишь, а остальное предоставь Господу.

После войны Мама Вера поклялась ему в том, что никогда никому ничего не расскажет и всегда будет с ним рядом. Это очень поддерживало его в жизни. После войны они уехали из деревни и начали новую жизнь. В то лето, когда Мама Вера умерла, мой дед уже успел стать врачом, как и хотел.

Но Марко хорошо помнил, с каким невероятным спокойствием держался аптекарь в последние мгновения своей жизни, до того как тот наемный палач пинком столкнул его с ограды. Взгляд приговоренного был тверд и решителен, но из него напрочь исчезла всякая воинственность, любое желание сопротивляться. Причины этого никто из присутствующих так толком и не понял, впоследствии все только и говорили, что о его ответственности перед другими и о благодати самопожертвования, снизошедшей на аптекаря.

— А ведь его тогда даже на церковном дворе не похоронили, — сказал мне Марко, опираясь на трость и обводя свободной рукой пространство перед церковью. — Уже после войны мы его останки туда перенесли.

— А девушка где похоронена? — вдруг спросила я.

— Какая девушка? — удивился Марко.

— Та, которую женой тигра называли.

— Да какая разница? — Он изумленно развел руками.

Глава тринадцатая

Река

На полпути к вершине человек, за которым я упорно следовала, решил передохнуть. Я тоже остановилась и спряталась за низкорослым, истерзанным ветрами деревцем, склонившимся над дорогой. В носу у меня застряли запахи лаванды и шалфея. Незнакомец стоял посреди дороги, покачиваясь с пятки на носок, и с любопытством озирался вокруг. Отчего-то я была уверена, что он то и дело посматривает в мою сторону, он знает, где я прячусь, и пытается решить, как ему быть. Я как-то и не подумала о том, что делать, если он сейчас повернется и пойдет прямо ко мне. Впервые мне пришло в голову, что зря я, видно, не сняла с себя свой белый врачебный халат и не оставила на винограднике громко шуршавший рюкзак. Я замерла, стараясь не двигаться, а незнакомец все поворачивался из стороны в сторону. Он будто исполнял в темноте какой-то медленный, тягучий танец, переступая с ноги на ногу, опустив плечи и как-то странно извиваясь всей верхней частью туловища. Я даже усмехнулась, невольно вспомнив, что фра Антун говорил мне про мору, которая приходит к скрещению дорог за душами мертвых.

Затем взошла луна, и на склоне горы сразу стали четко видны деревья, возле которых лежали черные тени, и нахохлившиеся скалы вдоль дороги, по которой тот человек опять стал неторопливо, точно катясь вперед, подниматься к вершине. Я выждала, когда он исчезнет за поворотом, и двинулась следом за ним. Мне все время казалось, что некая сила будто заваливает меня назад, пытается опрокинуть и крутая вершина вот-вот рухнет прямо на меня. За очередным поворотом дорога сперва превратилась в тропу, затем свернула вправо, и я, судя по звуку, оказалась в сухом русле мелкой речонки, пробившейся сквозь плоскую, исхлестанную ветрами щеку горы. Мы все дальше уходили от города, и я уже с трудом различала далеко внизу полоску пляжа, светящуюся рекламу мороженого и террасы ресторанов. Огни залива светлыми кляксами расплывались на воде, а вокруг монастыря, там, где находился сад фра Антуна, лежал черный прямоугольник тьмы.

Незнакомец по-прежнему ровным шагом шел по руслу реки, вдоль тонкой полоски воды к некоему подобию бревенчатой лестницы, ведущей наверх по все расширявшемуся открытому пространству. Мне теперь негде было от него спрятаться, и я шла за ним в открытую, надеясь, что он не обернется и не посмотрит на меня. Ветер затих, цикады, похоже, тоже легли спать, вокруг стояла почти абсолютная тишина, если не считать легкого скрипа речного песка у меня под ногами да еле слышного звона, который издавали при ходьбе застежки моего рюкзака. Порой в траве шуршали какие-то твари, занятые своими делами.

Тот человек ушел уже далеко вперед и передвигался какой-то странной неровной походкой, словно с трудом пробирался по глубокой воде. Он шагал, чуть наклонив голову и бесшумно ступая по земле большими ногами, голова его при этом слегка покачивалась. В общем, в этом человеке не было ничего такого, что указывало бы мне на необходимость тащиться за ним следом. Я и впрямь разок остановилась и несколько минут не двигалась, чувствуя, что башмаки мои уже промокли насквозь. Он все продолжал идти, постепенно удалялся от меня, и я всерьез подумала, не повернуть ли все-таки назад.

Вдруг человек, идущий впереди, низко наклонился, исчез из поля моего зрения, затем снова выпрямился и, слегка пошатываясь, двинулся дальше. Я теперь довольно сильно отстала от него и тщетно пыталась разглядеть, что же впереди, в темноте, заставило его споткнуться. Там явно что-то помешало ровному, непрерывному движению этого человека. Когда я подошла ближе, оно медленно появилось из темноты мне навстречу. Это была ржавая металлическая цепь, протянутая поперек реки и подвешенная к двум деревьям, росшим на противоположных берегах. Цепь слегка поскрипывала, и вскоре я разглядела на ней знакомый красный треугольник с надписью «Мины». У меня тут же отпали все сомнения, которые были раньше, — насчет дедовских историй, моего собственного душевного здоровья, нелепости этой ночной прогулки по горам в темноте. Теперь я была абсолютно уверена в том, что впереди идет тот самый бессмертный человек, безумие, охватившее меня, — всего лишь результат встречи с ним. Это была та самая разновидность временного помрачения рассудка, которая некогда заставила моего деда привязать к ногам данного типа тяжеленный угольный брикет, а потом бросить его в пруд. Именно временное безумие заставило меня перекинуть через цепь рюкзак, проползти на четвереньках по минному полю, потом снова подняться на ноги и продолжить преследование.

Бессмертный человек тем временем вошел в небольшой лесок, и я на минутку остановилась, не зная, как мне поступить и стоит ли идти дальше. Он ведь мог и спрятаться за какое-нибудь дерево, а потом смотреть, как я буду ощупью пробираться в темноте. Я наступлю на какую-нибудь мину и взлечу на воздух, фонтаном разбрызгивая кровь, Гавран Гайле подберет меня вместе с другими на перекрестке и уведет с собой. Впрочем, я могла просто заблудиться в темном лесу и проторчать там до утра, но уже проделала такой долгий путь, что отступать было поздно. Я вошла в лес, где не было видно ни зги, и меня сразу окутала мертвая тишина, а старые сосны с толстенными стволами и острыми, длинными, как ножницы, иглами обступили со всех сторон. Идти стало тяжелее, я задыхалась и вскоре поняла, что снова начался подъем, причем довольно крутой, да и по руслу реки, в котором заметно прибавилось воды, идти стало тяжеловато. Очень стараясь, чтобы тот человек впереди не услышал моего сопения, пока мы находимся в этом лесу, я попыталась успокоиться и дышать ровнее. Русло реки извивалось среди сосен, ноги постоянно оскальзывались на мокрых камнях, покрытых толстым слоем опавших игл, а под башмаки то и дело попадались шишки, треск которых звучал, на мой взгляд, прямо-таки оглушительно. Мне все время казалось, что вот я подниму глаза от речного ложа, высматривая, куда поставить ногу, и обнаружу, что чуть не налетела на этого незнакомца, который уже остановился и поджидает меня. В такой темнотище я, разумеется, давно уже ничего не видела впереди, но ясно представляла себе, как он стоит в своей шляпе и держит в руке маленькую кофейную чашечку, глядя на меня нетерпеливо и не слишком одобрительно. На его лице отчетливо виден острый нос и большие, ничего не прощающие глаза, а губы изогнуты в той вечной улыбке, о которой столько раз упоминал мой дед.