Отечественная научно-фантастическая литература (1917-1991 годы). Книга первая. Фантастика — особый род искусства - Анатолий Бритиков

Патрульных заботит лишь то, чтобы мир вышел из пелен истории таким, каким его создал Господь бог для англосаксов. Узость Национально-культурного патриотизма переплетается с фаталистическим отношением к истории. Рациональное предостережение о непредвидимых и поэтому, возможно, опасных последствиях «исторической самодеятельности» подавлено ретроградным охранительством западной цивилизации.

Умней и человечней рассказ Бредбери «И грянул гром». Самое ничтожное изменение в прошлом может привести в будущем к катастрофическим последствиям. «Наступите на мышь — и вы оставите на Вечности вмятину величиной с Великий каньон… Вашингтон не перейдет Делавер. Соединенные Штаты вообще не появятся».[376] И все же Бредбери гипертрофирует случайность. Ничтожный случай приравнен к роковой неизбежности. Стихийная взаимосвязь биологической жизни перенесена на жизнь социальную, в которой такую большую роль играет разумное начало. Бредбери возвышает предостережение до крика, потому что не верит в разум и добрую волю своего общества.

Марк Твен не опасался вторжения в исторические обстоятельства: гуманистическая традиция XIX в. еще не успела разочароваться в человеке. Великий сатирик с сочувствием относился к творческим усилиям героя своей повести «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура» поднять бедную и примитивную жизнь средневековья до уровня современной цивилизации. Но у мастерового Янки, человека дельного и доброго, не хватило сил вытащить средневековую колымагу на железную колею. Вся выстроенная и выстраданная им цивилизация, все эти фабрики и пароходы — все сгинуло без следа, словно и не было. И дело не в злобе волшебника Мерлина. Во имя чего приведены были в движение поршни паровиков? Люди не поняли этого механического счастья. В свою сатиру на феодализм Твен вложил горечь несбыточной мечты переделать заново неудавшийся железный век.

Трудолюбивый Янки, торопясь развести фабричные пары, не затруднялся пристрелить заупрямившегося болвана-барона. Герои Стругацких могли бы делать это куда лучше. Кроме того, что у них есть неотразимые молнии, они владеют искусством рукопашного боя, к какому в Арканаре придут лишь через столетия. И хитроумный дон Рэба недоумевает: «Сто двадцать шесть дуэлей за пять лет! И ни одного убитого…».[377] Арата, союзник и брат, тоже не понимает. Благородный мятежник просил оружия, и он знал, каким оружием обладают «боги».

«— Нет, — сказал Румата, — Я не дам вам молний… Вы живучи, славный Арата, но вы тоже смертны; И, если вы погибнете, если молнии перейдут в другие руки, уже не такие чистые, как ваши, тогда даже мне страшно подумать, чем это может кончиться…

— Вам не следовало спускаться с неба, — сказал вдруг Арата. — Возвращайтесь к себе. Вы только вредите… Вы внушаете беспочвенные надежды… Раньше я вел каждый бой так, словно это мой последний бой. А теперь я заметил, что берегу себя для других боев, которые будут решающими, потому что вы примете в них участие… И впервые Румата подумал: ничего нельзя приобрести, не утратив, — мы бесконечно сильнее Араты в нашем царстве добра и бесконечно слабее Араты в его царстве зла…» (с.315-316).

В 20-30-е годы советским фантастам представлялось, что для успеха освободительной борьбы в каком-нибудь XVIII в. не хватало малого — пулемета, пары — другой гранат. Для Гусева в «Аэлите» нет вопроса: браться или не браться за оружие. Ход событий во Вселенной ему видится прямым продолжением атаки на Зимний дворец. В романе Зуева-Ордынца «Сказание о граде Ново-Китеже» (1930) экипаж самолета, потерпевший аварию над тайгой, попал в русский город, с XVIII в., который проспал среди непроходимых болот. Многое оказалось не столь уж далеким: в Ново-Китеже острая классовая борьба. Советские люди приняли в ней участие, но пулемет, который мог обеспечить победу, вышел из строя. «Исторические экспериментаторы» едва выбрались домой. Для писателя это был спасительный выход. Иначе пришлось бы давать сюжету отнюдь не приключенческий поворот. Как Ново-Китежу перешагнуть два столетия? Пулемет, будь он трижды исправен, не решил бы этой проблемы, да фантаст ее и не ставил.

В повести Владко «Потомки скифов» (1939) советские археологи обнаружили во внутренней полости Земли маленький изолированный мир. Тысячелетие назад природа заперла здесь скифское племя. По-видимому, Владко ставил перед собой скромную цель: дать этнически-культурную экспозицию прошлых веков. Но столкновение с социальными противоречиями оказалось неизбежным. Заступаясь за обездоленных, наши современники дали волю своему гневу. Однако сами угнетенные еще не сознают в должной мере классовой несправедливости, и археологи вступили в конфликт со всем архаическим укладом жизни. События сложились так, что уже некогда заботиться о потомках скифов — спасти бы собственную жизнь. Археологи с трудом выбрались на поверхность. Отверстие, конечно, завалилось…

Китежане затерялись в лесах, скифы навечно остались в подземелье. Игра воображения окончилась, и занавес можно опустить. Художественным инстинктом стремясь к более реалистическим мотивировкам путешествий в прошлое, фантасты не преодолели, однако, игрового подхода к самой истории. Ответственность за встречу с прошлым растворялась в заманчивой безграничности приема: можно послать героя куда угодно, можно позволить вести себя как угодно. В рассказе Брюсова «В башне» русскому человеку XX в. приснилось, что он в плену у тевтонских рыцарей. Пленник храбр с тюремщиком, ему легко «рассмеяться в лицо суровому рыцарю»: «…я уже знал, что проснусь и ничего не будет».[378]

Герои Стругацких не могут выйти из игры, ибо взяли на себя ответственность за эту цивилизацию. И как раз поэтому не могут поднять оружие. Они связали себя, как они говорят, Проблемой Бескровного Воздействия на историю. Впрочем, эта формула не передает сложности их задачи: они не уклоняются от борьбы, но сознают, что от оружия зависит лишь малая доля исторического движения. Они пришли сюда, «чтобы помочь этому человечеству, а не для того, чтобы утолять свой справедливый гнев» (с. 170).

Арата Горбатый, мститель божьей милостью, храбр, умен и живуч, и ему, быть может, удастся сравнять с землей баронские замки. Волна крестьянского бунта, возможно, забросит его на трон, и он будет править добро и мудро. По доброте раздаст земли сподвижникам. А на что земля без крепостных? «И завертится колесо в обратную сторону. И хорошо еще будет, если ты успеешь умереть своей смертью и не увидишь появления новых графов и баронов из твоих вчерашних верных бойцов» (с.317).

Герои Стругацких вооружены сказочной техникой, они синтезируют золото на нужды повстанцев из опилок — и это почти божественное могущество упирается в то, что народ Арканара все-таки сам должен сделать свою историю. Они — только родовспомогатели, они могут содействовать прогрессивному и препятствовать реакционному, но не должны лишать народ самостоятельного исторического творчества, ибо только в нем и пересоздает человек самого себя. Они могут — и все-таки не должны завалить Арканар изобилием, ибо дармовой хлеб развратит, и история будет отброшена вспять. Они не должны широко применять воздействие на психику, ибо тогда это будут искусственные, лабораторные люди. А человечество — не подопытное стадо. Люди сами вольны выбирать себе все на свете и особенно — душу. Трудно быть Богом.

Беседа разведчика-историка Антона-Руматы с ученым врачом Будахом, в которой земной «бог» отвергает одно за другим предложения: всех накормить, сделать всех добрыми и т.д., — драматичнейшая сцена бессилия силы. Ибо Будах, перебрав все, о чем он попросил бы бога, если б тот был, и на все получив от Антона-Руматы разумное «нет», сказал: «— Тогда, господи… оставь нас и дай нам идти своей дорогой.

— Сердце мое полно жалости, — медленно сказал Румата. — Я не могу этого сделать»(с.3И).

(Не этот ли эпизод имел в виду Немцов, утверждая, что Стругацкие против помощи отсталым народам?[379]).

Трудно и, вероятно, опасно вмешиваться, но и не вмешаться нельзя. Коммунары будущего были бы недостойны предков, если бы не отважились провести корабль чужой истории через гибельные рифы и мели. Но они были бы отъявленными авантюристами, если бы обещали каким-нибудь «большим скачком» перенести отсталую цивилизацию в обетованный мир коммунизма. Для Немцова здесь нет проблем. Но марксисты знают, что история не уравнение с одним неизвестным. Ее диалектика редко позволяет сказать «да» или «нет». Не так наука пролетарской революции учит с величайшей ответственностью определять момент воруженной борьбы (когда народ уже не может жить, а угнетатели уже не могут управлять по-старому). В.И.Ленин учит использовать периоды спада не только для подготовки новой революционной волны, но и настойчиво искать в этот период мирных путей социального освобождения. Повесть Стругацких с большим драматизмом предостерегает от псевдореволюционной игры с историей.