Другая страна - Джеймс Болдуин

На пустынной Пятой авеню совсем не было телефонных будок, и Вивальдо, миновав погрузившийся в тишину высокий многоквартирный дом, вышел на Шестую авеню и, заскочив в первый попавшийся бар, тут же бросился к телефону. Набрав номер ресторана, он довольно долго ждал, прежде чем услышал в трубке раздраженный мужской голос. Вивальдо попросил позвать Иду Скотт.

– Она сегодня не работает. Сказала, что неважно себя чувствует. Попробуйте позвонить ей домой.

– Спасибо, – поблагодарил он, но мужчина уже повесил трубку. Вивальдо словно окаменел, он не испытал никаких чувств, даже удивления, но ему пришлось-таки привалиться к стенке будки, чтобы справиться с леденящей слабостью и головокружением. Потом, собравшись с духом, он набрал собственный номер. Там никто не отвечал.

Выйдя из телефонной будки, Вивальдо оказался в баре, обычном баре для рабочего люда, в зале работал телевизор – показывали чемпионат по борьбе. Он заказал двойное виски и облокотился на стойку. Его окружали люди, которых он знал с детства, почти с пеленок. Как будто вернулся домой после долгого, принесшего одни разочарования путешествия, вернулся, чтобы узнать, что за это время стал чужаком. Они не смотрели на Вивальдо, или так только казалось, впрочем, таков был стиль этих людей; но если они и не замечали обычно всех деталей, все же видели гораздо больше, чем полагали другие. Стоявшие рядом два негра в рабочих одеждах, похоже, заключили пари, кто победит в поединке, но за его развитием следили как-то вяло. Они шумно беседовали, подшучивая друг над другом – улыбка не сходила с их лиц, – и часто заказывали спиртное, то взрываясь громким смехом, то вновь переключаясь на чемпионат. Большинство же мужчин, рассеянных поодиночке вдоль стойки, стояли, молча уставившись в телевизор или просто о чем-то думая. В глубине бара располагались кабинки. В одной сидели две негритянские супружеские пары: пожилые муж и жена и совсем юная парочка. В другой – потягивали пивко трое на вид беспутных юношей; а в третьей – мужчина с необычной внешностью, возможно, перс, накачивал спиртным смазливую девицу с косичками. Супружеские пары о чем-то серьезно беседовали, пожилая негритянка, подавшись вперед, что-то доказывала остальным с большим пылом; юноши громко ржали, исподтишка посматривая на смуглолицего мужчину и смазливую девушку, – если этим вечером не случится чего-нибудь необычного, они, как всегда, отправятся к кому-нибудь на хату и будут там дрочить на глазах друг у друга. Седовласый бармен в очках на располневшем лице следил из-за стойки за телевизионным матчем. Вивальдо тоже перевел взгляд на экран, где два рыхлых мужика, далеко не первой молодости, тузили друг друга на ковре, время от времени их сменяла на экране чувственно улыбающаяся блондинка, рекламирующая мыло, но зрелище на ковре было более чувственным, чем ее оскал. Один из присутствующих, по виду бесполое существо с мощной челюстью, вдруг жадно, с нервическим удовольствием сделал несколько затяжек, а потом снова уставился на экран телевизора, где продолжали бороться, издавая стоны, мужчины, которым давно пора было лежать в постели – возможно, даже друг с другом.

Где она? Где? С Эллисом, конечно. Но где? В ресторан она позвонила, а ему – нет. Она скажет: «У нас ведь не было никаких планов, дорогой. Я знала, что ты встречаешься с Кэсс, и была уверена, что вы поужинаете вместе». Где она? Да пошла она к черту! Скажет: «Дорогой, ну не надо так. Представь, что я устраиваю тебе скандал всякий раз, когда ты задерживаешься, пропускаешь с кем-то по рюмочке. Я доверяю тебе, и ты должен доверять мне. А что, если я действительно стану певицей, тогда мне придется видеть множество людей, как ты тогда будешь к этому относиться?» Она доверяет ему только потому, что ей наплевать на него, пошла она к черту! Черт бы ее побрал. Черт бы ее побрал.

О, Ида… Она скажет: «Когда ты ушел, позвонила мама, она просто потеряла голову. Отец подрался с кем-то, его сильно порезали, я только что вернулась из больницы. Мама хотела, чтобы я осталась у нее, но я знала, что ты будешь волноваться, и поспешила домой. Им не нравится, что я живу у тебя, может, они со временем привыкнут, но пока, думаю, отец именно из-за этого стал таким вспыльчивым. Он еще не успел оправиться после смерти Руфуса, ты ведь знаешь, дорогой. Налей мне, пожалуйста, чего-нибудь, я просто валюсь с ног».

Черт бы ее побрал. Черт бы ее побрал.

Она скажет: «Вивальдо, ну как ты можешь так думать? Ведь ты знаешь, как я люблю тебя!» В голосе ее будет слышаться волнение, на глаза навернутся слезы. Внезапно, хотя он знал, что сам придумывает все эти объяснения, в нем ожила надежда, горло свела судорога, он отмел прочь все сомнения. Может быть, она все же любит его, может быть… но тогда почему они не могут достучаться друг до друга? Возможно, тут во многом его вина, он не умеет отдавать, не умеет любить. Любовь – страна, о которой он ничего не знает. Он даже неохотно признал, что, может быть, и не любит Иду. Может, только потому, что она не белая, он и осмелился предложить ей себя. Возможно, в глубине души он надеялся, что она не посмеет презирать его.

Если она догадывается об этом, гнев ее может быть страшен, и ему никогда не удастся покорить ее.

Вивальдо вышел из бара и снова оказался на улице, не зная, что ему делать, зная только одно – домой он не пойдет. Ему хотелось поделиться своей болью с другом, мужчиной, но у него не было друзей, разве что Руфус. Вивальдо хотел позвонить Эрику, но передумал. Что он знал теперь о жизни Эрика? А вникать в нее сегодня просто не мог.

Он шел куда глаза глядят. Понимая, что неспособен сегодня вечером сидеть в кино, прошел из конца в конец 42-ю улицу, этот громадный синюшный шрам на лице города, а затем по пустынной Шестой авеню добрался до Гринич-Виллидж. Ему опять пришла в голову мысль позвонить Эрику, но он тут же отогнал ее. Он повернул на восток, в сторону парка, певцов там сегодня не было, только неясные тени мелькали среди деревьев, а когда он выходил из парка, туда проследовал полицейский. Теперь он шел по Макдугал-стрит. Здесь попадались смешанные, черно-белые парочки – вызывающе белые, декоративно черные, – а живущие тут итальянцы взирали на них с ненавистью, они вообще ненавидели всю местную богему, которая принесла району дурную славу. В конце концов эти итальянцы хотели всего-навсего считаться примерными американцами, и разве можно осуждать их за веру в то, что не шляйся здесь так много