Тайна Воланда - Ольга Бузиновская

(Имя-отчество фиолетовой дамы — Мария Александровна — намекает на знаменитую Марию из Александрии, написавшую алхимический трактат о «Маргарите» — жемчужине).

Воробьяниновская теща умирает под фиолетовым одеялом, а сам предводитель дворянства заведует генеалогическими древами. «Теперь вся сила в гемоглобине». И далее: «Замолчали и горожане, каждый по-своему размышляя о таинственных силах гемоглобина». Не идет ли речь о чудесных свойствах «живой крови», которые передаются по цепи рода и способствуют возвращению «филиусов»?

Из многочисленных горных селений, расположенных на Военно-Грузинской дороге, Ильф и Петров упомянули только Сиони: на иерусалимской горе Сион находится могила Давида. А поворотным пунктом маршрута стал Тифлис: отсюда начинается возвращение героев в Москву. (Все получилось так, как «предсказывал» эпизод с испытанием мотоцикла: вперед и назад. И заметьте: колеса этой «машины времени» — «давидсоновские»!). Но возвращению предшествует многозначительное возлияние в тбилисском ресторане: «Кислярский посадил страшных знакомцев в экипаж с посеребренными спицами и повез их к горе Давида». И далее: «Заговорщики поднимались прямо к звездам». 

14. «В БЕЛОМ ПЛАЩЕ С КРОВАВЫМ ПОДБОЕМ»

«Казни не было», — говорит булгаковский Иешуа. И Воланд подтверждает: «…Ровно ничего, из того, что написано в евангелиях, не происходило на самом деле никогда». Это, конечно, не новость: мусульмане, к примеру, убеждены в том, что Иисус был одним из пророков, но на кресте не умирал. В «Коране» написано: «…Они не убили его и не распяли, но на их глазах его заменили двойником». Некоторые мусульманские комментаторы называют имя «дублера» — Симон из Сирены. Между тем, мотив подмены — один из главных в булгаковском романе: шахматный офицер надел мантию короля. Николай Иванович прельстился обнаженной хозяйкой, а «получил» домработницу, таинственный иностранец приходит к Ивану под видом мастера, червонцы превращаются в этикетки — и так далее… Мелькнула «говорящая» фамилия — Подложная, — а в конце романа прикинулся убитым Бегемот. И, наконец, эпизод в Торгсине, воспроизводящий подмену жертвы: гражданин в сиреневом пальто выдавал себя за иностранца и за это сильно пострадал. «Симон из Сирены»? В первых вариантах романа Воланд появляется на Патриарших в сиреневом берете, но позднее Булгаков заменил его серым, — словно исправив какую-то ошибку. Но сигнальный цвет перешел не только к поддельному иностранцу, но и к окну мастера, возле которого появляются «одевающиеся в зелень кусты сирени». «Необыкновенно пахнет сирень!» — говорит гость Ивана. А далее — про «сумерки из-за сирени» и про «сугробы, скрывавшие кусты сирени».

Мастер ушел в прошлое и… заменил Иешуа?! Сиреневый иностранец — пародия на Воланда: даже акцент у него внезапно пропадает, как у незнакомца на Патриарших. Очевидно, нам подсказывают, что легенду о замене Иисуса Симоном из Сирены не следует понимать буквально: она знаменует совсем другую подмену, куда более фантастическую! Обратите внимание на голос Иешуа на допросе у Пилата: «…донесся до него высокий, мучающий его голос». Голос самого прокуратора — «сорванный, хрипловатый». На столбе голос Иешуа резко изменился: «Га-Ноцри шевельнул вспухшими губами и отозвался хриплым разбойничьим голосом». И опять:

«Хрипло попросил палача…». Это повторяется на последней странице романа: Пилат беседует с Иешуа, у которого опять «хриплый голос» — как у Пилата! А в главе «Погребение» казненный Исшуа снится Пилату. «Мы теперь будем всегда вместе, — говорил ему во сне оборванный философ-бродяга, неизвестно каким образом вставший на дороге всадника с золотым копьем. Раз один — то, значит, тут же и другой. Помянут меня, — сейчас же помянут и тебя! Меня, — подкидыша, сына неизвестных родителей, и тебя, сына короля-звездочета…».

Освобожденный мастером Пилат (то есть сам мастер!) вышел на таинственную дорогу, ведущую в прошлое, встретил Иешуа и… стал им? (Иисус: «Я семь путь, истина и жизнь»). Воланд напутствует его: «По этой дороге, мастер, по этой!»

Дорога — на Голгофу?!

Вот в чем была наша ошибка: мы решили, что все «мастера» уходят в прошлое по своим же следам. Вероятно, этот путь действительно существует, — судя по тому, сколько пророчеств уже сбылось. Но пятиться назад, переигрывая череду своих собственных жизней — это слишком долго. Есть «запасной выход». На него прямо указывает «Баня»: герои пьесы улетают на невидимом кресте Чудакова, который они сами затащили на «Голгофу» верхнего этажа. Действующую модель Голгофы изображает и Булгаков: на балу Маргариту «устанавливают» на возвышении, и тысячи гостей поднимаются к ней, чтобы поцеловать ее колено. Перед «восхождением на Голгофу» Маргарита принимает кровавый душ. Очищение… души? Библия подтверждает: «Душа тела в крови, и Я назначил ее вам для жертвенника, чтобы очищать души ваши, ибо кровь сия душу очищает». Пилату мерещится чаша с темной жидкостью — с ядом. как он ошибочно полагает. — но это и есть «кровь сия». Через двадцать веков он, наконец, выпивает эту чашу — «отравленное» фалернское вино, присланное Воландом. «Прошу заметить, это то самое вино, которое пил прокуратор Иудеи», — говорит Азазелло. Но внимательный читатель, несомненно, помнит, что прокуратор с Афранием пили не «Фалерно», а тридцатилетнюю «Цекубу» — белое вино. Может быть. имеется в виду красное вино из разбитого кувшина, расплескавшееся на полу? И здесь загвоздка: фалернское — тоже белое! Причем Булгаков об этом отлично знал: в его черновиках есть соответствующая запись про «золотистое фалернское». Похоже, что писатель допустил неточность намеренно, — чтобы мы обратили внимание на вино Воланда. «Вино нюхали, налили в стаканы, глядели сквозь него на исчезающий перед грозою свет в окне. Видели, как все окрашивается в цвет крови».

«— Здоровье Воланда! — воскликнула Маргарита, поднимая свой стакан».

Свершилось: того, кто был Пилатом, настигла спасительная чаша. Он находит лунную дорогу, встречает своего «седока» Иешуа и становится им — в самом прямом смысле! Пилат идет «путем крови», быстро поднимаясь в прошлое по цепи жизней — вплоть до того момента, когда он предстанет перед самим собой на балконе дворца Ирода Великого. И, конечно, новый Иешуа сделает все, чтобы прокуратор послал его на смерть. Но Пилат уже предчувствует то, что ему придется совершить: «Ты полагаешь, несчастный, что римский прокуратор отпустит человека, говорившего то, что говорил ты? О, боги, боги! Или ты думаешь, что я готов занять твое место?»

Наверное, это похоже на эскалатор метро в «спальном» районе, — ранним утром, когда толпа спускается по правой стороне, а по левой поднимается редкая череда усталых фигур. Но однажды какой-нибудь чудак справа очнется и вспомнит, что ему надо наверх. Немедленно!.. Он может просто побежать обратно — если достанет сил сопротивляться встречному движению. Но лучше проделать рискованный кульбит и оказаться слева. Это лишь символическая картина, подобная той, которую мы видим в последней главе булгаковского романа: Понтий Пилат — «человек в белом плаще с кровавым подбоем» — бежит по лунной дороге обратно в Ершалаим, чтобы стать Иешуа, «занять место» на столбе и завершить очищение. Он неизбежно вмешивается в ход событий. Именно поэтому судьба Иешуа Га-Ноцри — «нищего из Эн-Сарида» — почти не соотносится с рассказами евангелистов: он на шесть лет моложе, по крови — сириец, не помнит родителей. От своего единственного ученика он рад бы отделаться. В этом варианте истории мертвое тело Иешуа не отдано Иосифу Аримафейскому, — его тайно похоронили в какой-то долине — в одной могиле с разбойниками.

В романе о втором пришествии Иисуса («Отягощенные злом») Стругацкие описывают платяной шкаф: «Есть в Приемной такой, вполне доступный, и в нем полно одежды. На все возрасты и на все вкусы. Там можно найти мужской костюм-тройку, совершенно новый, ни разу не надеванный. А рядом будет висеть мятый плащ-болонья, с рукавом, испачканным уличной засохшей грязью, и в кармане плаща найдется смятая пачка „Примы“ с единственной, да и то лопнувшем сигаретой. В шкафу можно обнаружить и школьную форменную курточку с заштопанными локтями, и великолепное мохнатое пальто с плеча какого-то современного барина, и полный кожаный женский костюм с отпечатками решетчатой садовой скамейки на заду и на спине, и целый кочан разноцветных мужских сорочек, нацепленных на одну распялку…».

(Распятие для «примусов» — «на все возрасты и на все вкусы»? Именно поэтому из десятка популярных сортов папирос Стругацкие выбрали «Приму»).

Перед домом, где поселился Иисус, мы видим «доски со страшными торчащими гвоздями». На гвозде театральной кладовки повисает Буратино — перед тем как навестить черепаху (черепаха — Лысый Череп — Голгофа!) и стать директором нового кукольного театра. Из черепа пьет Маргарита, а лысый Берлиоз перед смертью мечтает о Кисловодске: не предчувствует ли он губку с уксусом — чуть подкисленной водой, — которую ему дадут на Голгофе?