Некроманты (сборник) - Вячеслав Бакулин

Оно начало медленно протягивать к Ольге руки.

– Объявляю вальс! – громко сказала девушка и положила ладонь на плечо чучела.

Чёрные тени в такт танцевали на стенах.

Зимнее солнце вставало всё позже, Ольга работала ночами и совсем перестала его замечать. Ей казалось, мир заполнила бархатная тьма. Теперь она знала все её оттенки, умела говорить с ней, радовалась её обществу. Это было совсем не страшно и очень интересно. Жизнь в городе еще теплилась, но Ольгу она теперь мало интересовала.

Её волновало другое. Источник темной силы будто иссякал, что-то мешало её воцарению. Весы замерли в зыбком равновесии. Ни туда – ни сюда. А Ольга теперь знала свою сторону. Вот и этот гвардеец – кто он будет? Защитник своей невесты или её погибель? Ольге было всё равно, но чёрные язычки так забавно лизали ей руки.

Всего-то одна капелька из пальца. Пусть у них будет так же, как было у неё. Митя, мама… Это справедливо. Никто не будет счастлив, никто не спасётся.

Никто.

Ольга задремала к утру, но выспаться снова не удалось: разбудил стук в дверь.

– Кого ещё нелёгкая принесла…

Ольга накинула поверх костюма халат, пригладила волосы и с лампой в руках спустилась к дверям.

На улице ждали двое солдат. Рядом лежали носилки, в них – кто-то неподвижный, в холщовом мешке.

– Доброй ночи, барышня. Мы к таксидермисту Свешникову.

– Отец спит. Он двадцать часов работал, будить не стану – даже не просите. – Патрульные переглянулись. – Но могу принять тело, если поможете отнести в подвал. – Ольга показала на носилки. – А завтра отец с ним разберётся.

Патрульные кивнули. Сначала друг другу, потом – Ольге.

– Вы только передайте, что это хороший парень. Герой, можно сказать.

– Для меня это не имеет значения, – Ольга осеклась, прикинув, не сболтнула ли лишнего. Зачем кому-нибудь знать, что последнее чучело таксидермист Свешников закончил в августе, а она – два часа назад.

– И всё же. Он герой, барышня. Знаете, если город переживёт зиму – это всё благодаря ему. Их вообще-то трое было, но вернулся только он. Дополз, вернее. Они знали, что на смерть идут. Зелёные совсем, их ведь и не просил никто. Эх, юность-дурость. Месяц лежал, уже думали, выкарабкается. Но нет…

– Там, понимаете, очаг в старой шахте, – перебил второй патрульный. – Лезло из неё всякое. Такое, знаете, не опишешь даже. И не подойти никак. Кто сам валится замертво, кого потом в лесу ходунком находят. А эти орлы старые маркшейдерские карты отыскали, пробрались и взорвали шахту.

– Наглухо завалили! Там теперь хоть бы и вам с собачкой прогуляться можно. У вас есть собачка? Никакой опасности. Только дыра в земле дымится.

Патрульные втащили тело в дом и поволокли в подвал. Спешка выдавала страх. Мало кто решался по своей воле и без необходимости войти в дом таксидермиста. Матёрые и угрюмые патрульные выглядели испуганными мальчишками.

– Это пока. Рано ещё выводы делать.

– А чего ж рано?

– Ну, мы пойдём лучше. Вам необязательно знать эти подробности, барышня. Главное – спите спокойно, теперь можно. Теперь лучше будет. Завтра ротный батюшка к вам подойдёт. Бумаги, все другие дела. Вы уж отцу передайте, что отличный малый в этом мешке лежит…

Патрульные торопливо поднялись по ступеням, чуть погодя хлопнула дверь. Ольга развернула мешок и зашипела громко, горько:

– Так это был ты? Ты нам помешал? Из-за тебя я как проклятая шью этих остолопов?

Задохнулась от негодования, остановилась. Перекинула через плечо чёрную косу, помолчала немного.

Положила под голову мертвеца подушку, поправила на его шее окровавленный, когда-то ярко-красный шарф и продолжила уже тихо-тихо, словно стала на минуту прежней Олей, нежной романтической дурочкой:

– Митя… Я знала, что это ты, я всё поняла. Минуту назад. Ты узнал, что придётся погибнуть, и побоялся оставить меня с болью в сердце. Поэтому были эти глупые слова и дурацкие танцы под окнами. Ты хотел мне сказать, что жизнь будет продолжаться и в ней остаётся место радости и счастью. Но знаешь что? Это было жестоко и глупо. Разве любви прикажешь?

Ольга взяла скальпель.

В её черной как смоль косе, доходившей до самого копчика, появилась светлая прядь.

Дарья Зарубина

Я буду ждать тебя в зимнем лесу

Здесь холодно. И все тысячи душ, что толкутся в ожидании второго шанса возле узловатого ствола своего дерева, за сотни лет не согрели этот мертвый лес даже на градус. У каждого из них, еще не мертвых, но уже не живых, изо рта вырывается облачко пара. Как на той стороне, в реальности, где остались их семьи, работа, друзья, долги. Они кажутся живыми, но одним усилием воли ты можешь выключить всех, сделать лес пустынным и гулким, как январская полночь в анфиладе городских дворов. Лесное тело – это всего лишь иллюзия, и в то же время – еще одна оболочка, которая может умереть, сойти с ума, испугаться, погладить по косматой голове пса, внезапно вынырнувшего из-за дерева и усевшегося у ее ног. Она до конца осознает себя человеком, покуда розовый лед не поглотит по молекуле упавшее в снег тело, не затянет искристый бриллиант Дворца в свои чертоги тех, что покрепче. Хотя – все это мираж. И хорошему некроманту не составит труда сделать невидимыми толпы мечущихся фантомов. Тогда исчезает ад, и остается только лес. Зимний лес и одинокий пес, бегущий по опавшей хвое.

Толпа заполнила площадь до самых витрин магазинов, занимавших первые этажи. Зеваки отчаянно пытались пробиться поближе к помосту, расталкивали локтями ленивых любителей бесплатного шоу, но замирали, натыкаясь на плотно сомкнутые ряды сектантов. Это были в основном женщины – подчеркнуто-кроткие, напряженно-улыбчивые. Но их благостный вид никого не обманывал – сунься кто оттеснить одну из них, и остальные накинутся на чужака, как голодные чайки. Одинцов помнил из детства, как такие же женщины без возраста часами сидели в очередях к врачам районных поликлиник или в банках в день пенсии и готовы были разорвать любого, кто попытается без очереди получить от жизни положенный ему кусок – нет, не пирога – хлеба. Лучшей защиты Воскресший Отец выдумать не мог – не станет полиция под внимательными взорами телекамер СМИ и телефонов блоггеров приближаться к кротким сектанткам в белоснежных платках. Двинься опера чуть ближе – и тотчас заголосят «Убили!», «Прощайте, бабоньки, устраняют меня. Не вернусь уже», «Сохраните, не дайте искалечить, не позволят мне возродиться, так хоть Отец Воскресший в мое тело доброго человека переселит!».

Игорь почувствовал, как сжал кулаки стоявший рядом Лешка Лысов. В толпе то здесь, то там видны были напряженные лица оперов и экспертов-некромантов. И некроманты, и оперативники в форме ходили редко, в гражданском держались естественно. Оружие перед операцией заставили сдать – выдали шокеры. А то случись, запаникует кто, откроет стрельбу, даже если вернуть потом удастся всех, адвокаты, нанятые сектантами, выколотят себе такие привилегии, что сегодняшний цирк с публичным воскрешением покажется детской шалостью.

Одинцов наблюдал за толпой, отмечая малейшие признаки нетерпения. Сторонники «Праведного воскресения» ожидали своего вождя, противники, затаившиеся до времени, – удачного момента начать потасовку. Полицейские изводились от бессильного негодования. Вот он, преступник, маньяк, а взять не за что. Все воскрешения Келин проводит по правилам – с разрешениями от родных, все переселения и подселения возвращенных в чужое тело – с необходимыми бумагами, хозяином этого тела подписанными. Много месяцев целые отделы копали вглубь и вширь – искали хоть что-то, позволяющее упрятать маньяка-некроманта за решетку. Келин был умен, осторожен. И невероятно силен.

Немудрено, что в конце концов Воскресший Отец почувствовал себя неуязвимым. Иначе как решился бы он на столь открытую демонстрацию своих сил.

– Ну, где ты, гадина? Где?! – прошипел рядом Лысов так тихо, что услышал только Игорь.

Некроманта на помосте все еще не было. Несколько крепких парней уже установили по центру косой крест с ремнями для рук, ног и головы, закрепили рядом тонкий белый столбик с ременной петлей на вершине – для жертвы. Однако она, видимо, таковой себя вовсе не считала. Центр всего шоу, Марина Кашурина, девятая из гражданских жен Евгения Келина, того, что называл себя Воскресшим Отцом, сидела под столбиком на низком деревянном табурете. Как васнецовская Аленушка склонив голову набок, молодая женщина скользила лучистым синим взглядом по лицам и белым платкам подруг в первых рядах, словно искала кого-то.

– Дочку выглядывает, – словно прочитав мысли Одинцова, буркнул за спиной кто-то из молоденьких оперов.

И тут тошнота подкатила к горлу. Одинцов зажмурился, стараясь унять приступ. Слишком напряжены были нервы у всех, вот и дала о себе знать проклятая «болезнь некроманта». Усилием воли эксперт заставил отступить серые сполохи, замелькавшие перед глазами, а когда открыл их – действо уже началось. По толпе прокатился вздох – Келин, в длинной черной мантии, прошел по помосту и дал знак помощникам подготовить Марину.