Ловушка уверенности. История кризиса демократии от Первой мировой войны до наших дней - Дэвид Рансимен

и банки, могут столкнуться с быстрой и неожиданной утратой доверия к ним. В этот момент демократическая способность приспосабливаться, скорее всего, столкнется с нехваткой доступных вариантов действия. Ни одна работоспособная демократия не примет решения поддерживать чрезмерно дорогостоящую систему социального страхования, если уже пройдена та стадия, на которой она еще способна платить по долгам. Однако демократия может попасть в ситуацию, в которой она будет поддерживать свою систему социального страхования после прохождения этой точки, в которой надо было сделать выбор. Мы просто не знаем, насколько крепкой демократия покажет себя в таких обстоятельствах.

Как я уже сказал, следующий финансовый кризис должен произойти примерно через 40 лет. Но только в том случае, если до этого не случится чего-то плохого.

Экология

Почему демократии сделали так мало для решения проблемы изменения климата? Прошло много саммитов, было множество предупреждений от экспертов и обязательств, взятых на себя политиками. Однако решающих действий почти не было. Одно из объяснений в том, что наука, описывающая климатическое изменение, слишком сложна, чтобы демократическое общество могло ее понять. Большинство людей, если они сталкиваются с чем-то сложным, отступают к тому, что им самим кажется понятным. Последствия изменения климата в полном масштабе не будут ощущаться еще долгое время; пока не наблюдается четкой картины явного перелома. Тогда как ближайшие издержки действий, необходимых для решения этой проблемы, можно почувствовать уже теперь, в виде налогов на потребление энергии или замедления роста. Если есть выбор между смутной угрозой будущей катастрофы и ясной угрозой сегодняшнему благосостоянию, демократии всегда будут голосовать за то, чтобы избежать последней.

Это традиционная жалоба на демократию: люди просто не знают, что для них благо. Демократии отдают приоритет непосредственным результатам, а не будущим, простоте, а не сложности, инстинктам, а не науке. Открытость демократических обществ не только поощряет свободный обмен идеями; она также создает пространство, в котором расцветают антинаучные предрассудки. Эту мысль высказал еще викторианский юрист и историк Генри Мейн в одной из самых известных претензий XIX в. к наступающей эпохе демократии. В состязании науки и демократии наука всегда будет проигрывать. Он писал:

Постепенное проникновение масс во власть является самым что ни на есть дурным знаком для любого законотворчества, основанного на научном мнении, для понимания которого требуется усилие ума, а для подчинения ему – самоотречение [Maine, 1886, р. 98].

Однако это трудно согласовать с историей XX в. Западные демократии поддерживали развитие науки и техники; демократическое общество с большим или меньшим успехом подчинилось их прогрессу. Именно автократии в конечном счете подавляли науку, поскольку не могли приспособиться и воспользоваться выгодами, которые она сулила. Автократические режимы загрязняют окружающую среду больше остальных, являясь крупнейшими расточителями природных ресурсов. Со временем демократии начинают применять свои ресурсы с гораздо большей пользой, поскольку они стали намного изобретательного.

Но есть и альтернативное объяснение. Демократии не смогли перейти к действиям не потому, что они глупы, а потому что знают, что они не глупы и, когда потребуется, предпримут необходимые действия. В 2007 г. в фильме «Неудобная истина» Эл Гор отверг представление о том, что проблема изменения климата слишком сложна, чтобы демократии могли понять, как ее решить. К концу фильма Гор напоминает своей американской аудитории о том, что демократии справились со всеми серьезными вызовами, что были брошены им в прошлом.

Способны ли мы, американцы, на великие дела, даже если они трудны? Способны ли мы стать выше себя и истории? Наша история показывает, что у нас есть эта способность. Мы образовали нацию. Мы сражались в революции и принесли на эту Землю нечто новое, свободную нацию, гарантирующую личную свободу. Америка приняла моральное решение о том, что рабство недостойно и что мы не можем быть наполовину свободными, а наполовину рабами. Мы, американцы, решили, что женщины, конечно же, должны иметь право голоса. Мы разгромили тоталитаризм и выиграли войну – одновременно на Тихом и Атлантическом океане. Мы провели десегрегацию в наших школах и истребили такие болезни, как полиомиелит. Мы высадились на Луну, что является лучшим примером возможностей, открывающихся, когда мы проявляем себя с лучшей стороны[96].

Эту душещипательную концовку Гор замышлял как призыв к оружию: мы сделали все это, поэтому мы, конечно, можем сделать и то. Но ее можно прочитать и в противоположном смысле. То, что мы сделали это, может навести на мысль, что мы разберемся с проблемой, когда понадобится, поскольку мы уверены, что в прошлом нам всегда удавалось действовать сообща. И это как раз может стать рецептом катастрофы, если изменение климата (в отличие от задач, перечисленных Гором) требует предупредительных действий.

Одна из опасностей избыточной уверенности состоит в предположении, будто любая сложность, с которой вы сталкиваетесь, всего лишь воспроизводит какую-то другую, которую в прошлом вы уже преодолели. Гор не единственный, кто попал в эту ловушку. Проблему изменения климата обычно сравнивают с «полетом на Луну», ее называют «величайшим» вызовом поколения или же уподобляют таким технологическим и инновационным задачам, как истребление какой-то болезни. Надеются на то, что знакомые координаты подтолкнут нас к действию. Риск возникает в том случае, если изменение климата не подпадает ни под одну из этих категорий. Воодушевляться историческими сведениями – значит усложнять понимание того, отличается ли этот случай от других. Если он отличается, мы, возможно, узнаем об этом только тогда, когда будет уже слишком поздно.

Другой риск заключается в том, что, когда мы сваливаем в одну кучу достижения демократий в решении былых проблем, мы игнорируем то, насколько разными они были. Решение проблемы изменения климата, возможно, потребует сочетания тех форм демократической приспособляемости, которые не слишком ладят друг с другом. У стабильных демократий есть две основные силы, которые они используют при появлении угрозы самому их существованию. Первая – это способность сплотиться, когда угроза становится слишком большой, чтобы ее можно было игнорировать, например, когда мы оказываемся под прямым ударом. Вторая – это способность продолжать эксперименты и адаптироваться к возникающим задачам, так что ни одна угроза не становится чрезмерной. В первом случае демократии выходят навстречу угрозе, но только тогда, когда та становится действительно серьезной. Во втором – они обходят ее.

В случае изменения климата две эти возможности играют друг против друга. Оптимисты стоят на том, что проблема эта будет решена технологическими инновациями (см., например: [Ridley, 2010]). Они указывают на то, что в прошлом неоднократно высказывались предупреждения о неминуемой экологической катастрофе, которые впоследствии никак не подтвердились. У открытых обществ нет недостатка в пророчествах о погибели. В 1860-х годах Британию предупреждали, что она разорится, когда кончится