Новочеркасск: Книга третья - Геннадий Семенихин

— Тут? — с наигранной беспечной улыбкой переспросил Дронов, указывая глазами на чемодан. — Ах, тут. Тут моя запасная роба.

— Вас ис дас роба? — с некоторым недоумением переспросил солдат.

Дронов сделал перед собою неопределенный жест, развел широко руками.

— Одежда, — сказал он с нажимом. — Ферштейн, Михель, одежда. Пиджак, брюки, костюм, ботинки. Ферштейн, Михель? Может быть, показать?

— Найн, найн, — замахал руками солдат и заулыбался: — Ком, ком арбайтен. Я верыо. Гросс Иван ист гут Иван. Зо?

И Дронов пошел дальше. Отирая пот свободной рукой, он смешливо подумал: «Если есть бог, то спасибо ему за то, что отвел беду».

Встретившись с Костей, он поставил чемодан на землю и тяжко вздохнул:

— Пособи, видишь, какой тяжелый. Я же не Иван Поддубный в конце концов, чтобы такой вес так долго нести.

— Я думал, он заставит вас открыть, — покачал головой помощник. — Готовился уже на него броситься.

— Чудак, — улыбнулся Иван Мартынович. — Я угадал это, на твоем же лице все было написано.

— Да ну? — всполошился Костя. — Вы хотите сказать, что я не умею собой владеть?

— Конечно. Лицо разведчика всегда должно оставаться непроницаемым.

— Учту, командир, — усмехнулся помощник.

Обогнув эшелоны, которыми были заняты все станционные пути, они зашагали к зданию депо и месту стоянки К-13. Веревкин обратился к Дронову по имени-отчеству, что делал в самых редких случаях.

— Иван Мартынович, — начал он тихо, — давайте мне ваш тяжеленный чемодан. Немного понесу, а потом возвращу, если из сил выбиваться стану. Между прочим, производил вчера рекогносцировку. В составе, что справа от нас, есть два неопломбированных вагона.

— Какой же ты молодец, Костя, — тихим напряженным голосом похвалил Дронов. — Стратег, а не помощник. Ведь это то самое, что нам и нужно. Предварительный план остается в силе. Ты открываешь дверь, я тотчас же ныряю в проем и все готовлю к взрыву. Как только запалю бикфордов шнур, немедленно разбегаемся в разные стороны, как и уговорились. Ты уходишь через реку в Заплавскую, я домой, как будто бы ничего не случилось. Ясно?

— Ясно, Иван Мартынович, — подтвердил Веревкин. — Вот эти два порожних вагона.

— А двери ты у них открывать не пробовал?

Веревкин опустил на горячий межрельсовый песок черный чемодан с тяжелым грузом.

— Нет, командир. Опасался внимание привлечь.

— Ну и верно поступил, — одобрил Дронов. — Осторожность всегда должна быть с нами. Как спички в кармане у курильщика. Я понаблюдаю, а ты попробуй посильнее плечиком поддеть дверь.

Костя подошел к пульману, поплевал на руки, крякнул и плечом попробовал распахнуть дверь, подняв вверх задвижку. Ролик не двинулся под дверью с места. Костя поднатужился, синие жилы натянулись на его лбу, но опять никакого движения.

— Я сейчас вздохну и в третий раз попробую, — сказал он виновато.

— Эх ты, силач, — укоризненно сказал Дронов, — а ну отойди, попробую сам, а ты наблюдай за окружающим.

Иван Мартынович на ладони не плевал. Он сжал задвижку в могучей правой руке, и, жалобно пискнув, ролик двинулся в пазах.

— Вот видишь, Костя, как надо работать на Адольфа Гитлера, чтобы он к нашей фирме не имел никаких претензий — похвастался Дронов. — Еще рывок — и пожалте-с в пульман.

Но дверь не пошла дальше. Чего только ни делал Иван Мартынович: и двумя руками толкал ее, и плечом — ни на сантиметр.

— Не тратьте силы, командир, — вполголоса отсоветовал Веревкин, — переходите ко второму вагону.

Дронов послушно кивнул головой, подошел ко второму вагону и повторил все свои действия в той же последовательности. Заржавевшая скоба издала громкий неприятный звук и ударилась о дерево. В утренней тишине, сковывавшей замерзшую, лишенную движения и грохота колес станцию, звук этот им обоим показался громче зенитного выстрела. Оба напряженно огляделись по сторонам.

— Порядок, — тихо проговорил Веревкин. — Можно действовать дальше. Я на стреме.

Дронов снова подошел к двери. Под напором его могучего плеча эта дверь, окрашенная в красный цвет, подалась еще на какие-то сантиметры. В глубине вагона Дронов увидел гору снарядов, упакованных в решетчатую, наспех сколоченную деревянную тару, и, глядя на их белые и красные головки, с тоской подумал: «Сколько же в них человеческих смертей!»

Ленивая тугая тишина застыла над станцией. Он заметил, как на железную крышу вагона осела серебряная паутина бабьего лета.

— Сколько же тут смертей, — повторил он вполголоса, но так тихо, что Костя Веревкин не разобрал слов.

Однако и тот думал созвучно с Дроновым, потому что сказал:

— Ох, как много тут всякой всячины, командир. И снаряды, и бомбы, и ящики с патронами. Да ведь если бы все это на углу нашей Московской и Платовской взорвать, от нашего старинного Новочеркасска рожки да ножки остались бы.

И Дронов еще раз подумал об этих неразбуженных смертях и представил мгновенно, как оживут эти бомбы и снаряды, как помчатся к целям, как, рассекая воздух, обрушатся на окопы с озябшими защитниками Сталинграда, как будут в кровавое месиво превращать людей.

— Ладно, Костя, мемуары потом. Давай чемодан, — сказал он вместо ответа и шире распахнул дверь.

Могучими руками он перекинул свое тяжелое тело в вагон и сразу принял из рук помощника тяжелые кассеты о динамитом. Отыскав глазами в пространстве между снарядными ящиками свободное место, он поставил туда чемодан и про себя усмехнулся: «Ну, что же? Сила на силу, и увидим еще, чья возьмет!»

С тоской посмотрел Дронов на черный чемодан, будивший самые светлые мысли. Едва ли хотя бы один путеец на огромном протяжении железнодорожных линий от Новочеркасска до Владивостока обходится без него. И завтрак, наскоро приготовленный женой, и бритвенный прибор, и сменная пара белья на тот случай, если придется ночевать где-нибудь вдали от родного дома, — все укладывается в него.

Сейчас ничего этого в дорожном чемодане не было. Дронов отстегнул и поднял крышку. Матово блеснули аккуратно прилаженные друг к другу заряды динамита.

— Наблюдай повнимательнее, Костя.

— Есть, командир. Пока все в ажуре.

Дронов встал на колени на выщербленный пол вагона, приладил бикфордов шнур к взрывному устройству. Чиркнула спичка, секунду-две дрожало пламя в его руке, а потом на конце бикфордова шнура засветился глазок.

«Вот и амба, — подумал Иван Мартынович. — Вот и отрезаны все пути отступления к нерешительности. Дело сделано».

И странно, от этой мысли стало вдруг спокойнее. Дронов выскочил из вагона, быстро поставил дверь на свое место. В уши плеснулся чуть надтреснутый от волнения голос помощника:

— Командир, пора смываться.

Они крепко обнялись, положили друг другу головы на плечи, уткнувшись лицами в пропотевшие одежды. Дронов вполголоса повторил:

— Шагай по своему маршруту, Костя. Перейди реку и сразу в Заплавскую.

Лицо Веревкина вдруг осветилось какой-то совершенно неуместной ко всему происходящему ухмылкой, будто тиком порожденной, и, смахивая рукавом слезы, он хрипловато ответил:

— Прости, командир, если что не так меж нами было. Удачи вам, командир!

И у Дронова тоже глаза повлажнели.

— Прощай, Костя, нужно спешить. Бикфордов шнур горит коротко.

— Не надо «Прощай», — возразил помощник. — Надо говорить «До встречи».

— До встречи, Костя, — поправился Дронов.

Низко наклоняясь, под вагонами прошел Иван Мартынович через все станционные пути, оставляя позади себя более десятка эшелонов с боеприпасами, и быстро покинул пределы станции.

Взбежав на пригорок, он оглянулся назад, пораженный внезапной мыслью: «А вдруг не взорвется? Вдруг с запалом что-нибудь случится? Или капсула не сработает?» Но другого выхода нет, надо как можно скорее покидать опасную территорию. Бикфордов шнур будет еще гореть достаточно по времени для того, чтобы добежать до своего ветхого жилища, спрятаться в нем и отсидеться.

Широким шагом, напрягая ноги в коленях, преодолевал он крутой подъем на пути к дому. Ярко и мирно светило в этот день солнце с голубого осеннего неба, будто подбадривало: «Иди скорее, Дронов. Спеши». И шаг его становился шире. Уже метров двести оставалось до обитаемых их семьей низов, когда Дронов остановился как вкопанный, не в силах преодолеть страха.

Двое мальчишек на вытоптанной площадке остервенело резались в футбол. Один стоял в воротах, другой бил по ним одиннадцатиметровые штрафные. Оба вспотели от усердия и охрипли от крика.

Дронов остолбенел от неожиданности. Все до этого шло хорошо, как у дирижера в слаженном оркестре, и вдруг такая нелепая неожиданность. Всего несколько минут до взрыва, всего несколько минут. А что будет после того, как он грянет. Невидимая волна, сокрушая все на своем пути, ударит в бугор, и горе этим мальчишкам, обреченным на верную гибель. Их ничто не спасет. Будто раскаленный гвоздь неожиданно стали забивать Дронову в душу. Молниеносная память из далекого мира детских лет вырвала немеркнущую в ней картину.