Убей страх: Марафонец - Сергей Абрамов

«В общих чертах. Боль, страх, унижение, смерть — всё это суть составляющие любого Пути. Так захотел Сущий?»

«Книга Пути — Его Книга».

«Ага, у Книги, выходит, обнаружился автор… А не сказано ли там, дорогой Зрячий, зачем Сущему вообще нужны эти Пути? Зачем Ему гнать народ с давно насиженного места чёрт-те куда, ждать, пока он снова насидит новое место, и опять срывать его и швырять в Путь? Ведь не может Сущий делать что-либо просто так, верно? Есть же какой-то высший смысл в этих хождениях туда-сюда…»

«Есть, Бегун. Сказано в Книге: «Миры расходятся и сходятся, но больше расходятся, чем сходятся, и единообразие, положенное в основу Мироздания, нарушается, а Система теряет жёсткость. И только Пути связывают Миры вновь и возвращают им равновесие, положенное изначально — с началом Света. А кроме Бегуна, нет никого, кто может вести Путь так, как того хочет Сущий». Иногда употребляется другой термин, более общий — вместо жёсткости: равновесие…»

Чернова зацепила явно чужая, не из стилистики Книги, фраза: «Система теряет жёсткость». Она скорее — из какого-то учебника: по сопромату, например. Если Зрячий цитирует скрупулёзно точно — а как он ещё может, если ему просто вкладывают соответствующую цитату в мозг? — то в Книгу попала подсказка. Ключевое слово — Система. Система миров. Система ПВ. Генеральный Конструктор, оказавшийся на полставки Первым Писателем, неаккуратен: он проболтался. Или наоборот: снайперски точен и фраза про Систему — прямая подсказка Бегуну. Причём — запланированная.

Хотелось верить.

«Я уже слышал, что я — на все времена. Я уже слышал, что у Сущего есть Бегун и множество Зрячих. А ещё — Избранные: те, что принадлежат ведомым народам. Но этого страшно мало для того, чтобы держать Систему в равновесии — пусть даже неустойчивом… Ты знаешь, Раванг, сколько нас всего — тех, кто обслуживает Систему?»

«Сущий знает. Каждому из нас положено место в Системе и функция в ней. Одно место и одна функция — на все времена от Света до Тьмы. И не быть Зрячему Бегуном, как не стать Избранному Зрячим. Хотя…»

«Что — хотя?»

«Что-то говорит мне, будто Зрячие получаются как раз из Избранных…»

«А Бегуны?»

«Бегун — один на все времена. Ты сам сказал».

«То есть я один тащу все Пути? Неслабо, Раванг! Дух прямо захватывает… А сколько их было у Сущего до нынешнего моего Пути?»

«Одна смертная жизнь Бегуна — один Путь Бегуна, наверно, так. А сколько всего?.. Мне не дано этого знать, Бегун, а самому тебе вспомнить не дано. Может, другой Зрячий получит право сказать тебе истину. Если она существует…»

«А долго ли мне идти в этот раз?»

Показалось или нет — но Чернов явно услышал смех.

«Я всего лишь Зрячий, Бегун. Мне не позволено увидеть дальше моего взгляда. А мои человеческие знания малы и очень локальны. Как и твои… Кстати, я назвал себя, а как тебя зовут в нынешней жизни?»

Чернов помедлил с ответом, изо всех сил стараясь не позволить мысли оформиться и не дать Зрячему услышать её. Похоже, что удалось, потому что Раванг молчал и не опережал собеседника.

«Будешь смеяться, но — Бегун», — подумал или сказал Чернов.

«Странное совпадение…»

«Сам удивляюсь, — тоже изобразил смех Чернов, — но уж так вышло».

«Пора прощаться. Супервихрь уходит».

«Они у вас часты, такие вихри?»

«У нас таких вообще не бывает. Поэтому я и думаю, что мы с тобой оба попали в чужой и пустой мир. Только я вернусь к себе, а ты пойдёшь дальше по Пути».

«Но зачем Сущему было приводить нас в пустой мир? Для чего? Чтобы продемонстрировать силу смоделированного им Супервихря? Жестокость ради жестокости?.. Разве Сущий не добр по определению?»

«Сущий добр, и сделанное им не противоречит этому постулату. Жестокость всегда очистительно, Бегун. Слишком многое налипает на человека за короткое время его земного существования. Он, человек, даже не ведает, насколько нечист. А Сущий знает. И Путь — не просто чья-то дорога Оттуда Туда или Туда Оттуда, но — Выбор. Бегун ведёт в Путь лишь тот народ, который избран. Чья роль в мире настолько важна, насколько Сущий определил её важной. Значит, Путь — это род очищения. И конец Пути надо встречать чистым, налегке — с лёгкой ясностью итога… Удачи тебе, Бегун, терпения и силы. Сказано в Книге: «Боль приходит и проходит, а Путь — навсегда».

И начался стремительный и жутковатый полёт вниз, этакая хроника пикирующего бомбардировщика: свет, свет, блики, блики, синее, синее, жёлтое, много жёлтого… И вдруг — резкая остановка, миллисекундная потеря сознания и — ясность. Очищение, как предположил Зрячий-Раванг…

Солнце катилось к горизонту. Небо было чистым-пречистым и голубым, как застиранная майка солдатика-первогодка. Чернов стоял по колени в воде — целый и невредимый, руки-ноги — при нём, даже вефильская одежонка не истрепалась в горних высях, вода оказалась неширокой и мелкой речушкой с какими-то кустами на одном берегу и чистым зелёным полем на другом, а за полем, в километре всего, виднелись знакомые стены Вефиля.

Сдвиг принёс их в хорошее место. Самое оно для очередного бунта против Бегуна. Самое оно для воплощения желания остановиться, осесть, не искать от добра добра. Есть вода, есть корм для скота, есть земля для плодов…

Вода в речке была прозрачной до песчаного дна и чертовски холодной: ноги ломило. Чернов побрёл к берегу, выбрался на поле, упал на траву, уставился в небо. Показалось: из-за солнечного краснеющего диска выглянул чей-то глаз.

Я сошёл с ума, сказал себе Чернов и заснул.

А когда проснулся, пришёл вечер — синий и звёздный, как задник в театральном спектакле про Синюю Птицу счастья. И температура, как говорится, «за бортом» вряд ли превышала плюс двадцать по Цельсию, и нежный ветерок ещё и смягчал эту температуру — оптимальнейшую для измученного жарой организма, и трава на поле была густой и сочной на вид, и вдалеке, совсем рядом с Вефилем, открылся лес, даже, скорее, лесок, прозрачный, пронизанный закатным солнцем, в котором — издали да на контражуре не очень ясно! — угадывались то берёзки, то сосёнки, а воздух был чистым и пахнул чем-то цветочным, медовым, пряным. Короче, в рай попал Чернов и не удивился бы, если б из того лесочка навстречу ему вышли голые Адам и Ева. А история про Эдем где-то между Тигром и Ефратом — миф и не более. Среднеевропейские просторы со взвешенным климатом — вот место, которое Сущий определил человеку для жизни.

Выходило, что человек этот и есть Чернов. Выходило, что Сущий таки подслушал диалог двуединого Разумного Взгляда и подарил Бегуну желаемое. Но опять всё тот же вопрос: кем желаемое? Если вефильцами, то здесь — конец Пути. А Чернов представлял себе дом вефильцев как раз в Междуречье: чтоб немного пустыни, немного воды, немного гор, не слишком много зелени, ну и сады, конечно, фрукты, вино, рыба в воде. То есть всё минимизировано под среднего потребителя. А окружающий сейчас Чернова мир явно максимализирован (есть такой термин?..) под сверхпотребителя, каковыми с большой радостью могут стать неприхотливые пока вефильцы. И ведь захотят, и ведь станут: к хорошему быстро привыкаешь…