Пятиэтажная Россия - Евгения Пищикова

А вот обратный пример — благополучнейшего союза.

В Красноармейске поженились сын мэра города и дочь наиболее влиятельного городского предпринимателя. И хотя семья, принадлежащая к титульному сословию, породнилась с нетитульной семьей (налицо неравенство), праздник был отмечен замечательно. В день свадьбы вся выпивка в городе отпускалась бесплатно. Правда, давали только по одной бутылке в руки. Оцените варварское великолепие жеста. Предлагаю учредить новый орден — орден Почетного региона. И присваивать за такого рода прекрасные дела.

И все же вопросов еще очень и очень много. И главный — а народ-то где? Где мои простые семьи? Работники по найму — и все?

Ведь главная моя задача — понять, с какой же сословной стратой я столкнулась десять лет тому назад. «Простая» семья оказалась больше, крупнее, интереснее, чем можно было себе представить. Если исследователь провел эксперимент на себе, должен он хотя бы понять, с каким явлением встретился?

Как живут эти семьи последние десять лет, откуда деньги берут, и в чем главная военная тайна тихой гражданской войны, которую «простое» сословие ведет «против всех»? В какое сословие оно делегирует своих детей, к какому социальному лифту подталкивает? Где сословие мелких лавочников? Пол России приторговывает по мелочи, а сословия нет.

А интеллигенция что же? Только одними свободными профессиями образованцы не обойдутся. Куда делся тип интеллигентной старухи? Раньше был. Была Вероника Маврикиевна, и каждому телезрителю было понятно, чем она отличается от Авдотьи Никитичны. Нынче же на экране царят «новые русские бабки» — какие-то там Матрена и Цветочек. Оба актера, изображающие старух, — утомительные глупцы. Оба транслируют одинаковый образ — малограмотной деревенской скабрезницы.

Тип интеллигентной старухи уничтожен массовым мундиром бедняка — недорогой одеждой с рынка?

Все же мне кажется, что сословия сословиями (тем более если их появление институализирует государство), но что-то, напоминающее один хотя бы класс, в обществе есть. И он, как ни набило оскомину это определение, все же средний. И это — мое городское мещанство, простые семьи. Так получилось, что средний класс в России — внизу. На дне. Офисные самураи совсем не средние — у них нет образа жизни, который они хотели бы сохранить. Они хотят заработать денег и уехать. Среднего класса ведь не может не быть. Если есть первый и третий классы жизни, не может не быть второго. Если современная социофилософия как данность использует мысль, что средний класс нельзя вырастить, она обязана согласиться с тем, что его нельзя уничтожить. Я имею все основания предполагать, что он благополучно и без перерыва функционировал все время существования советского и российского государства и в полном объеме своей очевидной массовости представлен и сейчас. В среде городского мещанства легко обнаруживается внятная корпоративная философия, там ощущают себя общностью. Там выжили, погрузившись в свой внутренний мир. Он у них — коллективный. Эта общественная прослойка отделена от государства, незаконопослушна? Нет, они законопослушны в той мере, в какой это вообще возможно в нашем государстве. Платят подати, хотя уже много лет на самообеспечении.

И жизненных сил у этой страты чрезвычайно много. А тайна у них самая обыкновенная. Они способны работать только на самих себя, поскольку их основная идея — выживание и регенерация в любых условиях.

В этом смысле крайне занимательна цитата из г-жи Берберовой: «„Честь дороже жизни“?! Никогда не понимала, что это значит. Как может быть что-нибудь дороже жизни? Все равно, как если бы дырка была дороже бублика. Сравнивать жизнь с чем-нибудь, все равно как множить яблоки на груши». Это крик души типичного мещанина, человека среднего сословия (как бы Берберова ни считала себя утонченной натурой, тут классический случай сословной принадлежности по принципу мировоззрения). Дело не в том, что люди среднего класса бесчестны, они честны. Сами с собой. Они твердо знают — пока галантерейщик идет брать Бастилию, его братья по оружию идут брать галантерею. Этот урок запомнился. Не делай другому ничего дурного, и тогда он ничего дурного не сделает тебе.

Труд каждого во благо всех? А мы уж хотим труд всех во благо каждого. Нам уж нужно хорошее будущее порционно, а не целым куском. От целого куска ничего не отхватишь. Нам, пожалуйста, в нарезку.

Прошлой зимой, под Новый год, я была в командировке в Ельце. Днем меня везли на какой-то сельскохозяйственный объект, и проехали мы мимо поселковой пятиэтажки. Поставлена она, надо сказать, была удивительным образом — в полном смысле слова в чистом поле. Холодно, зябко, тучи низкие, пороша сеет. Поле выгнутое, лысое. И посреди серый дом о четыре подъезда со всеми подробностями обычного хрущобного жилья — балконы, забитые ерундой, облупившиеся окна. Плоская крыша. Дом-сирота. Печаль и печаль.

А вечером везли меня обратно — с сельскохозяйственного объекта. Темно, идет снег, выезжает машина на это голое поле, а там стоит невообразимо прекрасный дом. Золотой улей, налитый теплом. Горит каждое окно, в окнах видны елки с гирляндами, и снежинки, вырезанные детьми из бумаги и наклеенные на стекла. И дом еле слышно гудит — посреди темноты, посреди пустыря. Это было такое острое переживание, такое пронзительное чувство гордости за людей, которые живут в этой сиротской пятиэтажке… Они устоят, что бы ни случилось. И праздник у детей будет. И если жизнь ради жизни — главный подвиг мещанина, то городское и поселковое мещанство — героическое сословие. Героический класс.

Хлев, шалунья и платяной шкаф

Прелюбодеяние

«Как, в сущности, несерьезна стала религия, когда перестала быть основной формой жизни общества. Убрали ад, потом грех — и вот ничего не осталось, кроме духовного ширпотреба. Однако страха в мире гораздо больше, чем раньше, — только это совсем не страх Божий».

Есть два типа адюльтера, к которым общество относится с величайшей снисходительностью — хотя снисхождения, по общему мнению, заслуживает любой прелюбодей; прелюбодеяние — это младший грех, грешок. «Что, водятся за тобой грешки?» — и собеседник отвечает неудержимой улыбкой малопочтенного лукавого довольства. Затрудняюсь даже описать это особое выражение — иное вполне пристойное (при обыкновенных вопросах) лицо расплывается в такую откровеннейшую дионисийскую маску, что аж жаром обдает — вылезает ночная подкладка.

Итак, первый тип общественно оправданного, умственно «обмятого», «узаконенного» прелюбодеяния — это «адюльтер-отдушина». Любовная связь зрелых (от тридцати, от сорока лет) пленников большого города, «приличного» круга. И он, и она — семейные люди. У обоих супруг — ровно дышащий соратник, брат по удаче, неудаче, недоудаче. Подрастают дети, заботы требуют старики. За плечами у наших героев — ночная печаль, отчаяние, утекание жизни. Машины, как волки, воют в ночи. Они уже забыли о себе, ничего «для себя» не ждут, строят жизнь такую, какая получилась. Смирились. И вдруг — откуда ни возьмись — маленький комарик, а в руке его горит маленький фонарик. Пошли на огонек: «не переспать, так согреться». Ты, именно ты, опять кому-то нужен, кто-то без тебя не может. Хлеб адюльтера.

Второй тип — «секс в маленьком городе» — не хлеб, конечно, но не менее важная материя — зрелище, театр, цирк. Особая любовная атмосфера в поселках, провинциальных небольших городах. Человек живет в единстве с обществом, с миром; главное в жизни — семья, и, следственно — любовь и ухаживание, и ревность, и тревоги, и мороз вдоль позвоночника, и ленты на машине, и чужая жизнь. И что же — все самое интересное должно кончаться в день свадьбы? Как в любовном романе, как, простите, в сказке? А дальше чем жить? Тоска по самореализации, пустота повседневной жизни — плодороднейшая почва для самых разнообразных морально-нравственных приключений.

Перед нами, конечно, грубо набросанная схема; эти два типа прелюбодеяния одинаково тянутся к одному общему страху — страху «бессмысленности жизни». Страх, прямо скажем, не Божий, а ВЦИОМовский — входит в обычную линейку опросов. Признаются в этом страхе (мол де, испытываю) 0.05 процентов россиян. Я, правда, считаю, что это страх настолько важный, что — задавленный. Все боятся, никто не признается.

Адюльтер уж не первое столетие живет в благожелательнейшей атмосфере — «человек сам распоряжается своим телом и своими чувствами», «жена не собственность», и т. д. Главная трагедия давно разрешена — развод превращает всякое прелюбодеяние в гораздо более «спокойный» грех — блуд, а то и в новый брак. Но все дело в том, что новое время перевернуло добродетель — прелюбодеяние (грех, повторимся, более серьезный, чем блуд) ныне считается более милосердным, более праведным поступком, чем блудодейство и развод, — гуляет, каналья, а семью-то не бросает! К черту предательство тела, и предательство чувства — если нет предательства долга и кошелька!