Миг власти московского князя - Алла Панова

— Что молчишь? Стрыя пожалел али думаешь, что я великокняжеского стола недостоин? — прервал затянувшееся молчание князь, хмуро глядя на воеводу.

— Огорошил ты меня, потому и молчу, — загово­рил воевода, шумно вздохнув, продолжил: — И Святослава мне не жаль, он сам в своих бедах виновен.

— Так, значит, я до владимирского стола не до­рос! — раздраженно прервал Михаил ставшего чересчур медлительным собеседника.

— Я, княже, такого не говорил…

— Так подумал, — с явной горечью в голосе опять прервал князь.

— Не спеши, Михаил Ярославич, — ответил на это воевода, стараясь унять гулко бившееся в груди сердце, — мы с тобой, чай, не на пожаре, да и Владимир по­ка далеко. Что ж распаляешься? Выслушай, коли доверил мне свои тайные желания. Ты с думами этими сжился, а мне‑то они в новинку, потому сразу и не на­шелся, что тебе ответить, — пояснил Егор Тимофее­вич, чувствуя, что князь снова готов прервать его. — Есть в твоих словах доля правды: Великое княжество — это не завалящий удел. Там у князя хлопот полон рот. Только смотри, успевай поворачиваться.

— Будто мне это не ведомо, — буркнул недовольно князь себе под нос.

— Были у нас примеры, что и младенец княжил. Вопрос только в том, кто за несмышленым стоял. Вон и братья твои — Александр да Федор, — им батюшка Новгород доверил, когда их носы чуть из‑под стола по­казались. Ярослав Всеволодович поддерживал, своим людям за ними пригляд поручил, старался в обиду не давать. Я к тому речь веду, что любому князю опора нужна. Есть ли она у тебя? Ты такое замыслил — а лю­дей рядом маловато! Не обидеть тебя хочу, а от шага не­обдуманного предостеречь.

Воевода чувствовал недовольство князя, которое возрастало с каждым его словом, но, как не раз быва­ло, решил все‑таки высказать до конца свою точку зрения. Князь же, осознавая, что сам затеял этот тя­желый разговор, превозмогая себя, сдерживал гру­бые слова, которые были готовы вырваться наружу и обидеть до глубины души единственно близкого че­ловека, который мог дать дельный совет. Положив руки на стол, Михаил Ярославич то сжимал кулаки, то разжимал их, с каким‑то удивлением смотря на свои ладони и стараясь не встретиться взглядом с го­ворившим.

— Вот у Святослава опора, видать, хлипкой оказа­лась, ежели княжество под его рукой ходуном заходи­ло. А за твоей спиной кто? Дружина? Не в обиду тебе — но разве те сотни, что с тобой в Москву пришли, дру­жиной назовешь? Оборонить удел, коли доведется, лю­ди твои еще с горем пополам, может, и смогут, а вот на приступ? Да такого города! Силенок не хватит!

— Я это и без тебя знаю! — кинул раздражено князь.

— А коли знаешь, так что ж замышляешь неис­полнимое? Али не на силу, а на смекалку рассчитыва­ешь? Но и для этого какая–никакая опора нужна. Где она у тебя?

— Ты меня как мальца провинившегося отчитыва­ешь, — со злой обидой заметил Михаил, — потому с то­бой говорю, что совет нужен, а ты одно талдычишь.

— Так открывайся, коли уж начал. Что ж водишь вокруг да около! — как можно спокойнее ответил вое­вода. — Тогда и я, может, чем помогу. Ты у меня сове­та спрашиваешь, а у меня глаза завязаны.

Князь последний раз сжал кулаки, сам налил в свой граненый кубок ставленого меда, выпил залпом и, утерев тыльной стороной ладони пшеничные усы, заговорил…

Разошлись собеседники, когда не закрытое ставня­ми окошко посветлело.

Князь, довольный тем, что разделил свою тяжелую ношу, поспешил в опочивальню к Марии, которая давно спала, потеряв надежду увидеть своего ненаглядного.

Отказавшись от предложения князя устроиться на ночлег на лавке в горнице, воевода отправился в свои «хоромы», как он называл избу, где жил с самого приезда в Москву, никуда не собираясь из нее перебираться и совсем не думая начинать строительство собственной усадьбы. Тяжело ступая отекшими за время долгого сидения ногами, воевода вышел в сени, где на большом сундуке еще несколько мгновений назад мирно похрапывал Макар, теперь суетящийся в горнице.

На улице было еще темно. Егор Тимофеевич, подождав на крыльце, пока ему подведут коня, тяжело взгромоздился в седло и, вдохнув холодный влажный воздух, направил коня к «хоромам».

Конюший, проводив взглядом удаляющуюся сгорбленную фигуру воеводы, перекрестился. Он уже ожи­дал нагоняя за то, что уснул и проворонил выход боя­рина, которому пришлось в ожидании своего гнедого топтаться на ступенях. Но видно, Егор Тимофеевич, любивший во всем порядок и строго наказывавший за нерадивую службу, был сильно чем‑то озабочен и пото­му не обратил внимания на провинность холопа, иначе наверняка угостил бы плетью.

Думы о ночном разговоре постепенно отодвинулись на второй план.

Вести из Владимирского княжества Михаила Ярославича радовали мало, делая совсем призрачной его надежду на бунт в стольном городе, благодаря которо­му он надеялся прогнать с великокняжеского стола не­навистного Святослава.

Уже многие владимирцы были Святославом недо­вольны, но выступать против него не торопились. Да и как выступать, ежели, с какой стороны ни посмо­треть, он сел в их город по праву. Мало того, что оче­редь его подошла, ведь он последний из Всеволодови­чей, так еще и в Орде поддержкой заручился.

Может, и прогнали бы люди злобного птенца, чу­дом из всего выводка уцелевшего, так не имели в том опыта, чтоб своими силами князя изгонять. В этом только новгородцы поднаторели. А городу, что не так давно и стольным стал прозываться, не годится такое учинять. Ведь может статься, что надумает очередной князь да и перенесет свою столицу в другой город — из тех, что поспокойнее. Не то чтобы припомнит обиду, его предшественнику нанесенную (ведь, возможно, только благодаря ей и на престол забрался), а просто на всякий случай — чтоб самому такой участи не удосто­иться. За богатыми да знатными, что к великому кня­зю лепятся, торговый люд вслед потянется, и Влади­мир, только–только начавший после разгрома преж­нюю силу набирать, окажется не у дел, захиреет. Потому, видно, и не торопятся владимирцы Святосла­ву на порог указывать. Вот если б повод был к чему придраться, вот тогда бы, может быть, отважились. Но повода все не было.

Проходили дни, недели, а поджидаемые князем вести все никак не могли добраться до его городка.

Однако, несмотря ни на что, Михаил Ярославич о задуманном не забывал, и чем больше времени дли­лось ожидание, тем чаще звал к себе воеводу и обсуж­дал с ним свои почти неосуществимые планы.

Воевода — наверное, от вынужденного безделья — тоже всерьез принялся обдумывать, как помочь князю занять владимирский престол. И как он ни ломал голо­ву, выходило, что надо обязательно искать подмогу. Они вместе с Михаилом Ярославичем думали–гадали, кто бы мог встать на их сторону, но таковых не находилось и, посетовав на судьбу, заговорщики расходились, так ничего и не придумав.

Сердцем Егор Тимофеевич был на стороне своего князя, но умом понимал, что затея вряд ли удастся.

«Такая, видно, пришла пора, что каждому — до себя. Кто нынче за другого голову сложить захочет? Перевелись на Руси храбрые да отчаянные», — думал он, но тут же спрашивал себя, при чем же здесь храбрость, поскольку, чтоб в такое дело ринуться, слепая удаль нужна. Он перебирал в памяти имена и приходил к неутешительному выводу, что раньше таких отчаянных удальцов было полным–полно, а теперь нужны — не найдешь. «Прежде за удел горло друг другу перегрызть могли, брат против брата поднимался, сыновцы[57] на подмогу без зова спешили в надежде, что и им кусок перепадет. А потом, когда большая беда пришла, у кого и сил для смертной битвы не осталось, а кто ждал, чем дело кончится, надеялся, что соперника ворог уничтожит, а его удел стороной обойдет. А вон ведь как получилось…» Каждый раз, возвращаясь к этой мысли, он тяжело, совсем по–стариковски, вздыхал и заставлял себя вернуться к нынешним заботам и опять тяжело вздыхал, поскольку забот этих у него заметно поубавилось.

Случись сеча — и у него, опытного воеводы, дело бы нашлось, а при той спокойной жизни, в которую было погружено Московское княжество, одна у него забота осталась: как бы не уснуть за трапезой. На ловы с кня­зем теперь другие, молодые да веселые, отправляются, а он за порядком приглядывает, наказывает, если что не так, сотникам выговаривает, а они — слушают, да про себя посмеиваются над ним, да своими делами занимаются. Кто уж палаты возвел, семьей собираясь обзавестись, а кто пока к местным девицам пригляды­вается, выбирает самую что ни на есть раскрасавицу. У воеводы же хоть и есть где‑то семья, только уж луч­ше бы ее и не было.

Особенно горько становилось ему от своего одиноче­ства после посещения дома посадника, где Егору Тимо­феевичу всегда были рады. Радость эта была искрен­ней, он чувствовал это и бывал у Василия Алексича чуть ли не ежедневно. Тот тоже был рад завязавшейся между ними дружбе, поскольку, как и воевода, остро чувствовал, что не за горами то время, когда, несмотря на все свои старания, он окажется не у дел.