Харбинский экспресс-2. Интервенция - Андрей Орлов

Иван Дормидонтович степенно поклонился, пригладил бороду и вышел из кабинета. Второй агент проводил его задумчивым взглядом.

Между тем в потайном кабинетике разговор шел нешуточный:

– Да вы что, сударь, в своем ли уме? – говорил полковник. – Хорошее лекарство, редкое – это одно. Восток есть Восток: тут всякое может быть. И разнообразнейших тайн просто не перечесть. Но панацея ваша – вовсе другое. Я ведь это воспринял так, вроде фигуры речи. Думаю: изобрел доктор редкое снадобье и назвал панацеей – в переносном, стало быть, смысле. А вы вон куда повернули! Это уж прямо как в сказке: побрызгали богатыря мертвой водой – и зажили на нем раны, побрызгали живой – и вовсе стал как огурчик.

– Да говорю вам, что так и есть!

– Да? Очень хорошо. Докажите.

– В том-то и дело, что не могу! – простонал Павел Романович. – Нет у меня с собой лауданума. Посудите сами – кто ж такое сокровище будет при себе-то держать?

– Резонно, – согласился полковник. – И где ж сей эликсир пребывает?

Дохтуров молчал.

– Темните, – заключил полковник. – Не хотите правды сказать. Или вовсе меня за нос водите. Но знайте: лучше вам тогда и на свет не родиться, право слово.

– Я могу взять лауданум обратно, только если вы меня отпустите, – угрюмо сказал Павел Романович. – А запрете в холодной – тогда, скорее всего, лишусь его навсегда.

– Мы привезем его сами. Скажите, где он? В чем заключено ваше средство? Бутылка, фляга, бочонок? Ну, что вы молчите?

Немыслимая, глупейшая ситуация.

Нужно ответить: «Лауданум содержится в жилах живого кота. Я отдал кота проститутке и отослал к пилоту Миллеру, потому что это был единственный человек, которому я доверял. Теперь Миллер мертв, проститутка исчезла, и я не имею ни малейшего представления, где она может быть».

Все это – сущая правда, но звучать будет – как горячечный бред. Кстати, окажись Павел Романович на месте полковника, то и сам бы пребывал нынче в большом затруднении. Неподготовленному человеку в такое трудно поверить, а разобраться – тем более.

– А может, – проговорил полковник, и в глазах его загорелись искры, – вы просто хотите продать свой эликсир подороже? Оттого и сошлись с Дарьей Ложкиной. У нее-то связи обширные, вполне может вас вывести на настоящего покупателя. Что, в яблочко?

– Если вы так говорите, значит, верите, что лауданум действительно существует, – хрипло сказал Павел Романович. – Тогда почему не поверить и остальному? Да, мадам Дорис должна свести меня с покупателем. Это правда. Но покупатель – Советы. Ясно? И платить они должны совсем не деньгами.

– А чем же?

Тут уж выхода не оставалось, и воленс-ноленс Павел Романович рассказал о своем проекте.

Когда он закончил, Карвасаров поглядел на него сочувственно:

– Одно из двух, – заключил полковник. – Вы либо сумасшедший, либо святой. Третьего не дано.

– Думайте, как хотите. Теперь вы знаете все. И решать теперь вам.

Дохтуров испытал вполне понятное, хотя и отчасти постыдное облегчение. Ответственность за проект, которую он так долго нес один, впервые перестала быть исключительно его делом.

– А что тут решать? – сказал полковник, вдребезги разбивая эти надежды. – Ничего на самом деле не изменилось. И вам по-прежнему самое место в тюрьме, под охраной. Сношения с комиссарами без вашего чертова средства все равно ничего не дадут. Ровным счетом. Так что посидите в кутузке, а мы тут пока поработаем. Найти эту вашу Софи́ труда особого не составит. Куда ей деваться?

– В тюрьму так в тюрьму, – Павел Романович сделался бледен, однако говорил совершенно спокойно. – Об одном прошу: разрешите съездить на квартиру, взять вещи. И… попрощаться. Под честное слово.

Полковник фыркнул:

– «Под честное слово»! Вы, доктор, будто дитя. Но… будь по-вашему. Езжайте. Только недолго. И под надзором, конечно. С вами будет агент.

Когда подъезжали к дому Васиной, у Павла Романовича мелькнула вдруг мысль, что все напрасно – никого в квартире горе-милиционера Сырцова нет. Или хуже того: нет никого живого. А что? Ведь расправился же кто-то с пилотом.

Не без трепета взялся Дохтуров за ручку двери и даже чуть-чуть помедлил. Но тут незваный спутник, плотный господин в котелке и с подкрученными усами – словом, типичный «гороховое пальто», – отодвинул его плечом и дернул дверь на себя:

– Пожалуйте.

В прихожую Павел Романович все-таки вошел первым. Прислушался – тихо. Странно. Анна Николаевна действительно последнее время больше молчит, но Сопов – тот обычно рта не закрывает.

В душе шевельнулись дурные предчувствия.

Дохтуров пошел по длинному и темному коридору. Почти миновал его – и вдруг услышал веселый, рассыпчатый смех.

Оставшееся расстояние преодолел едва не прыжком.

В комнате было трое. Первым доктор разглядел Сопова (тот раздобыл где-то матрас и валялся, даже не снявши сапог). Далее, на скамеечке у окна расположилась мадемуазель Дроздова – с видом самым веселым и непринужденным.

А рядышком на кровати сидела улыбающаяся Софи́.

Это было неожиданно, удивительно… И это было прекрасно!

– Ах, Павлуша! – воскликнула Софи́, увидав на пороге Дохтурова.

Павел Романович страдальчески сморщился и бросил украдкой взгляд на Дроздову. Но та смотрела как ни в чем не бывало.

– А мне Анна Николаевна все-все про тебя рассказала, – верещала без остановки Софи́.– Про все ваши напасти и приключения. Сколько ж тебе довелось пережить! А почему ты мне прежде не рассказал? Почему таился? Ужель от скромности? – Софи́ рассмеялась, причем со столь искренней веселостью, что и мадемуазель Дроздова улыбнулась. – А прежде ты мне скромником совсем не казался!

Павел Романович подумал: а ведь улыбка у Анны Николаевны вышла особенной, со значением. Что бы это значило? Невозможно представить.

– Вы что, подружились? – спросил он.

Тут уже засмеялись обе. Правда, Софи́ – капельку смущенно, а вот Дроздова – скорей победительно. Словно бы насчет Софи́ она все для себя разъяснила. В том смысле, что та (как бы ни была хороша) – лишь девка. А стало быть, и беспокоиться не о чем.

В этот момент лежавший до сих пор молча титулярный советник Сопов крякнул.

– У вас тут прямо семейная сцена, – сказал он. – Я вам, случаем, не мешаю?

Павел Романович почувствовал, что краснеет. Взял Софи́ за руку и повлек в сторону.

– Ты будто сорока, – прошипел он. – Трещишь и трещишь. Слова не даешь вставить.

– Говори, говори, миленький, – сладко улыбнулась Софи́.

– С тобой все в порядке? Как ты смогла уцелеть?

Софи́ поглядела с удивлением:

– Что значит – уцелеть? Что со мной должно было случиться?