Мое время - Татьяна Янушевич

- А я говорю, толкайте тогда обратно к дому! А он кричит, - ни за что, у нас все еще впереди, форвертс, ребята!

Мы, "ну конечно же", тоже смеемся. Дмитрий Федорович морщит брови с восторженной болью:

- Ах, ты, скумбрия!

Потом мы играем в "очко" на грецкие орехи.

Домой возвращаемся поздно, идем по темным улицам, по неостывшему асфальту, хмельная южная ночь дышит горячо, чуть слипаются уголки ее большого рта сладостью белых акаций, адамова дерева, еще этот привкус кизячного дыма...

Защита диссертации состоялась, как было намечено. Переполненный зал. Напряжение такое, будто воздух сделался стеклянным, шевельнешься и рухнет с дребезгом. Батя представляет соискательницу, голос у него спокоен, с таким спокойствием держат равновесие на острие, он ступает по острию звука очень ровно. Рыдание накапливается, но зал не шелохнется, все ждут, ждут, когда заговорит она.

В высоком стуле, который специально сюда привезли, кукольная фигурка в великоватой одежде, с неживыми руками, лицо взрослое, умное, черты на нем располагаются так, что оно кажется счастливым.

Первых слов никто не услышал, не удержались, судорога прошла по рядам, и кто-то даже в голос зарыдал.

- Ну и хорошо, - сказала Ира, она тоже заплакала, но как бы легко и, не пережидая, стала продолжать свой доклад.

И потихоньку все улеглось, кое-кто еще утирал слезы, всхлипывал, но уже без надрыва, слушали с большим интересом, задавали массу вопросов. Там было и про формулы, и про особенности, и про различия одного вида в разных местностях, и правда ли, что гекконов нашли в долине реки Нарын впервые, ..., однако, что больше всего интересует ученых дам и мужей?

- Скажите, пожалуйста, а Вы пробовали мясо черепахи?.. И как оно?..

- А правда ли, что у Вас дома живут змеи?.. Как Вам удалось их приручить? Чем их кормят в неволе?..

И так далее.

Но в этом ли дело? Кажется, все забыли сейчас о себе, об интригах, об обидах и распрях. Такие разные люди, все сосредоточились на ней, на Ире Яковлевой, слились в одно - в человеческое сострадание и то восхищение, которое непременно каждый сохранит в памяти. Дано человеку, но не всякий решится хотя бы раз явить собой возможность прикосновения к вечности, соединив воедино отдельности бытия, разности чувств и живую мысль.

Уникальная монография "Пресмыкающиеся Киргизии" была опубликована еще при жизни Иры.

53. Киргизский ковер

Еще не хочется расставаться с Киргизией, ведь и моих полжизни там протекло.

Эмиль. Считается, что женщины любят хранить ста-рые письма. Я храню. Не перечитываю. Я их помню. Не факты, не состояния, не сами слова, но их ритмический узор в том бесконечном пространстве, что и есть память.

Эмиль. Наши отношения на живую были схвачены строчками писем. Это возможность признания.

Сначала нашего со Светкой. Девчонки, семиклассни-цы, мы влюбились под три-четыре в недостижимо пре-красного молодого человека из чужой Среднеазиатской страны, попавшего к нам в экспедицию после первого курса биофака. Мы ходим за ним по пятам, - там, в горах это не зазорно, там по склонам бок о бок сбегают ели, и между стволов у них путаются кусты шиповника, жимолости, даже сибирского княжика; там в небе сливается пение птиц, и никто не упрекнет завирушку за то, что она подвирает чужую песенку; там на Сон-Куле мы в одной лодке кольцуем гусей, на стоянках вместе ставим палатку, в одной машине замираем, когда ловим парное свое отражение в круглых смешливых очках.

А вот во Фрунзе потом... Те считанные дни, которые остались до отъезда в Н-ск, то предчувствие разлуки, которое томительнее, чем сама разлука... Он же еще рядом, в двух кварталах от Бати его дом...

Мы прогуливаемся взад-вперед, подкарауливая "неча-янную" встречу, босые ноги обжигает асфальт, почему-то нам кажется, что босиком красивее, и как бы больше дистанция, - детям не зазорно шлепать прямо по ручейку арыка, словно гонишь щепку-кораблик, и вдруг!.. и невзначай!..

Потом обратно по илистому руслу...

- Хочешь, я как будто поскользнусь возле калитки?...

Мы заглядываем через дувал во двор. Здесь, в Кирги-зии, фруктовые сады вовсе не плавно-кудрявые, но низкорослы, всклокочены и рясны до неправдоподобности, плоды теснятся, выталкивая друг друга. На земле там-сям стоят тазы с яблоками, на желтой лёссовой - белые тазы с грудами красных яблок. Беседка увита виноградом, - эта щемящая душу южная графика корявых плетей, фигурных листьев, и грозди лоснятся каким-то неутолимым наслаждением. Здесь все притворяется особенно незнакомым. По двору ходит-хлопочет старик, его коричневое сухое лицо, борода в четыре волоска, тюбетейка. Мы знаем от Эмиля, что дед его умеет читать и толковать Коран, а не просто, как большинство, заучивает законы Аллаха. Выходит женщина в переливчато-полосатом платье и штанишках, обшитых цветной тесьмой, они говорят на своем языке, а мы бежим без оглядки, - мама Эмиля кажется нам очень проницательной.

Перед самым отъездом, утратив все надежды, мы забрасываем Эмилю во двор огромное яблоко, на котором чернильным карандашом мы прорезали слова из любимой в те поры песни:

Будем помнить друг друга мы

За вершинами гор

За сибирскими вьюгами...

А в Новосибирске сочиняем ему хоровое письмо.

И он ответил нам, еще не совсем взрослый, но велико-душный студент:

"Девочки, вы очень хорошие. Конечно, мы будем дру-зьями. Посылаю вам эдельвейсы с тех гор, где мы вместе бродили. Они не засушенные, живые, просто изменили форму. Эдельвейсы никогда не умирают."

Он писал:

Нас отправили в колхоз. Ушел в степь. Только степь и небо. Не небо, а очень много воздуха. И всего две линии: горизонт и я.

Он писал:

Зимний закат. Верхушки пирамидальных тополей об-леплены воронами. Черные бумажные цветы на нежно-розовом. А зимуют у нас ваши сибирские вороны.

Во время сессии он написал:

Накануне экзамена мне приснился сон. Задают вопрос:

- Что такое компартия?

- Конус, - отвечаю без запинки.

- ?..

- Ну, тяжелые массы занимают широкий низ, а власти стремятся к вершине.

- А чистка партии?

- Усеченный конус.

Жаль, наяву вопросы были другие. Сдал на отлично.

Поехал с твоим Батей в Камышановку. Первый мартовский дождик. Желтые тростники такие большие, как в джунглях, расчерчены черными тропами, помнишь, ты говорила, - полосатый след тигра. К сожалению, тигров здесь давно нет. Речка зеленая с коричневыми ондатрами. Остро слетает чирок-свистунок. Прямо в лицо. Еще не спустил курок, уже знаешь, что будет удачно, что упадет на чистое. А то вдруг мажешь, мажешь и перестаешь стрелять, растерявшись, даже когда хорошо летит, шепчешь досадливо: да-ле-ко-ва-то, и пусто смотришь на фиолетовые клочки неба в рвано-буром, искромсанном крыльями уток.

На полях страничек Эмиль рисовал. Кустик караганы, жук катит шарик, лягушка распузырила щеки,..., - китайско-серым на белых узких полях; или жар-птичьи перья фонарей вдоль ночной улицы южного города, неловкие ветки цветущего урюка, ... ; рисовал карикатурки на преподавателей и студентов, на себя самого в разных ситуациях: на занятиях, или в лаборатории препарирует мышек, пальцы в резиновых перчатках потрясающе выразительны; вот они с другом на практике, играют, конечно, в индейцев, расписаны татуировкой, он - Рассерженная Пантера; в палатке у них живет вороненок и другие птичьи детеныши, разевают огромные рты; вот кошка, которая таскает у них птенцов, а вот щитомордник, по ночам они греют его на груди и он почти приручился; ...

"Игра - это ощущение свободы. Чтобы найти дружбу с животным, нужно принять участие в его игре."

Местный охотник взял меня на охоту. Поднимаемся высоко, там в скалах видели текe - горных козлов. Кони ступают осторожно по осыпям, круто падающим в шумящую внизу реку. И вдруг на меня напал хохот. Впереди напряженная спина охотника, боюсь, что обернется и увидит глупую мою радость. Лепимся к скалам, мешает ружье, мешает бинокль и фотоаппарат на шее, рюкзак за спиной. Свистят улары. Нестерпимо хочется смеяться. Совсем немного осталось, чтобы выйти на снежный язык. Вдруг он срывается, срывается и летит вниз двухкилометровый снежный обвал, сколько он длился?... Нас вбило, вморозило в стену, ни мысли, ни ощущения, пока я вдруг не оглох от тишины.

Ох, как тихо на вершине жизни,

и как жутко на вершине жизни.

По письмам Эмиля я представляла себе Киргизию как бы изнутри легенд, а ведь я и сама уже много где побы-вала. Впрочем, кто кому что писал, трудно сейчас разделить, - мы говорили на одном языке. Вот я вижу:

Красные горы соборного округлого очертания. Начинаясь тяжелыми глыбами конгломератовой, будто ручной кладки, с галереями пещер, узких и аккуратной формы, которые кажется, уходят далеко в подземье, соединяясь там таинственными переходами, в них еще должны прятаться скелеты, в глиняных сосудах там хранится эхо древних криков и шепотов..,

начинаясь тяжелыми глыбами, горы вздымаются неожиданно легкими клубами, солнечный ореол закругляет их под самым небом, или они смешиваются с облаками и воскуряются в вышине розовым миражом. Между этих гор текут высохшие широкие плоские русла, через них протекло время, и остались мертвые декорации, в которых происходит теперь никчемная суета.