Новый Мир ( № 4 2012) - Новый Мир Новый Мир

Солидной стала и география книги: кроме работ из кубанской столицы, представленной самим Чередниченко, в книгу вошли работы ученых и переводчиков из Москвы, Санкт-Петербурга, Тбилиси, Иванова, из Соединенных Штатов.

Определяя тип издания для выходных данных, Владимир Ильич недрогнувшей рукой начертал «научно-художественное». И это действительно так: в нынешнем томе «поэведов» статей меньше половины. А что же еще, спросите вы, можно напечатать после полных собраний, первое из которых перевел еще Константин Бальмонт? Оказывается, немало. Во-первых, новые и забытые переводы, причем как известных произведений (например, «Ворона», которого, кажется, у нас только ленивый не переводил), так и ранее по-русски не печатавшихся: например, писем поэта и сцен из его незаконченной драмы «Политиан», около названия которых в оглавлении стоят два солидных имени: переводчика Владимира Пяста и редактора перевода Густава Шпета.

Здесь же впервые напечатана пьеса безвременно ушедшего питерского писателя Сергея Ясенского, действие которой «вертится» вокруг фигуры Эдгара По, точнее — его современных интерпретаторов. Публикацию подготовил известный петербургский филолог Сергей Кибальник, он же представляет в книге и автора пьесы.  А публикацию пьесы самого Чередниченко о судьбе американского поэта и с участием его любимых персонажей подготовил, понятное дело, сам автор…

Еще одно безусловное достоинство книги — разнообразие материалов. Судите сами: открывает том обзор всех вышедших ранее томов серии, затем публикуется генеалогическая заметка президента музея поэта в Ричмонде, штат Вирджиния, профессора Гарри Ли По, потом — публикации, статьи, размышления, библиографии, рецензии…

Одна из них — на вышедшую парой лет раньше другую книгу, подготовленную Чередниченко: издание стихотворения По «Ворон» в серии «Литературные памятники», представленного в томе в 25 разных переводах девятнадцатого и двадцатого веков: от Андреевского и Пальмина до Топорова и Саришвили. Включая, разумеется, и Мережковского, и Бальмонта, и Брюсова (его перевод дан в двух вариантах), и Зенкевича. Жаль только, что в таком солидном издании не нашлось места отменному «Ворону» в переводе Владимира Жаботинского, сделанном в начале ХХ века и опубликованном в книге стихов и переводов, изданной в Париже в 1935 году… Впрочем, все переводы, наверное, собрать не удастся никогда: пока суть да дело, выпустил отдельной книгой своего «Ворона» известный рязанский филолог и переводчик Яков Колкер, недавно порадовавший нас полным переводом сонетов Шекспира.

Кроме того, в «Вороне» По — Чередниченко опубликованы капитальное исследование истории стихотворения и его специфики, истории переводов, мемуарные свидетельства, библиография. В общем, все о нем, вот уже два столетия пугающем читателей своим гортанным «Nevermore».

Возвращаясь же к краснодарскому сборнику, нельзя не порадоваться тому, что дело Эдгара По в России продолжается. Может быть, не случайно все-таки появилась в свое время легенда, что По не умер, а очутился фантастическим образом в Петербурге, «слоняясь по кабакам и живя как бродяга и нищий», как уверяет герой пьесы Ясенского?..

Ю. Р о з а н о в.  А. М. Ремизов и народная культура. Монография. Вологда, «ВГПУ», 2011, 266 стр.

До недавнего времени о творчестве Ремизова у нас вообще не было книг. Да и самого писателя можно было почитать только в больших библиотеках, и только самые ранние, еще в России написанные книги.

Потом книги стали выходить, потом появился многотомник, подготовленный А. Грачевой, подарочные издания, монографии той же Грачевой, Обатниной, Даниловой, Розанова.

Новая книга вологодского ученого представляет собой совершенно самостоятельное и, безусловно, состоятельное явление. Юрий Владимирович Розанов впервые в русском литературоведении научно обоснованно решает вопрос об историческом месте творчества Ремизова в противоречивом мире литературы так называемого Серебряного века, во многом обусловленном специфическим фольклоризмом этого писателя. То есть не просто устанавливает, откуда писатель заимствовал тот или иной фольклорный сюжет (это, кстати сказать, Ремизов нередко делал и сам в разного рода послесловиях к своим книгам), а показывает, как именно писатель с источниками работал.

Розанов последовательно описывает истоки этого фольклоризма, его генезис, природу и творческий потенциал, в силу чего Ремизов оказывается безусловным прототипом большинства ориентированных на использование фольклорно-этнографического материала крупнейших мировых прозаиков ХХ века.

Основной особенностью фольклоризма писателя является, по Ю. В. Розанову, ориентация оригинального подлинного фольклорного материала на цели и задачи модернистского художественного творчества, такой отбор этого материала, его аранжировка и, если это необходимо, фальсификация, которые позволили писателю выразить реальную гармонию (или по крайней мере — убедительную иллюзию гармонии) взглядов и устремлений народного словесного искусства и русского символизма. Впрочем, как уверяет Розанов, отчасти и футуризма тоже — по крайней мере, в той части, которая касается сближений Ремизова с Хлебниковым.

При этом немаловажно и то, что Ремизов ориентируется не только (а иногда даже — не столько) на собственно фольклорный материал, сколько на опыт отечественной науки, на набравшую к началу ХХ века необычайную мощь русскую этнографию и фольклористику.

Так, давая развернутый анализ первой книги писателя — сборника «Посолонь», Розанов убедительно демонстрирует многосоставность и многослойность этой книги, ее одновременную ориентированность на разные жанры и виды русского и славянского фольклора и одновременно — механизмы ее включенности в общий поток модернистской литературы.

Автор демонстрирует не только блестящее владение разными исследовательскими методами, но и прекрасное знание вопроса, уникальные текстологические знания, замечательный литературный стиль.

В общем, книга удалась. Жаль только, что вышла она в Вологде тиражом всего 100 экземпляров, а значит, до столичных, а тем более до провинциальных и зарубежных магазинов не дойдет. А обидно!

ТАТЬЯНА КОХАНОВСКАЯ, МИХАИЛ НАЗАРЕНКО: УКРАИНСКИЙ ВЕКТОР

ДВА УКРАИНЦА — ТРИ ГУМАНИТАРИЯ

Российская критика нередко утверждает, что в современной структуре чтения «нон-фикшн» вытесняет «фикшн», беллетристику. Так ли это в России, судить не беремся, но в Украине, как мы писали в прошлой колонке, художественная литература и гуманитаристика связаны очень тесно. Они решают одни и те же проблемы, обращаются к одним и тем же темам и даже нередко используют одну и ту же методологию (постколониальные штудии, микроистория, феминистическая критика). И читатель у них один на двоих, да часто и авторы: Оксана Забужко, Юрий Винничук, Микола Рябчук, Володимир Ешкилев.

Не говорим уж о промежуточной сфере эссеистики, в которой работают… да все и работают, от Юрия Андруховича до Марии Матиос, а также человек-оркестр Сергей Жадан, поэт, прозаик, эссеист и автор диссертации, посвященной футуристу Михайлю Семенко. Наши небогатые книгоиздатели много и охотно публикуют сборники эссе: так, мгновенными бестселлерами стали совсем не дешевые книга рецептов «„Фуршет” от Марии Матиос» [10] и травелог «Лексикон интимных городов» Юрия Андруховича [11] . Дело, похоже, не только в том, что читатель скучает по любимым авторам и готов хватать все, что ни выйдет из-под их клавиатуры. Издатели затевают межавторские проекты, объединенные порой самыми причудливыми темами: «Сновидцы. Сны украинских писателей» [12] или «Писатели о футболе. Литературная сборная Украины» [13] (составитель — вездесущий Жадан).

С эссеистикой и примыкающей к ней научно-популярной литературой все понятно; однако современный украинский читатель почти с таким же интересом поглощает и строго научные работы в различных областях гуманитарного знания. Ситуация в науке меж тем сходна с ситуацией литературной. В прозе и поэзии конкурируют тексты новаторские (или, по крайней мере, адекватные современности) — и чудовищные реликты советского палеолита, а то и вполне зубастые порождения юрского периода. То же и в гуманитаристике: с исчезновением коммунистической идеологии произошел или прорыв в реальное время, или, напротив, возврат в колыбель советской методологии — к народнической критике, историографии, литературоведению и пр. В результате — на одной полке книжного магазина (или, хуже того, в списке рекомендованной литературы для студентов) идут в беспристрастном алфавитном порядке книги, образцово актуальные тематически и методологически; книги, которые нужно было написать лет пятьдесят назад, а теперь они скорее восполняют давние пробелы; и книги, которым лучше бы и вовсе не являться на свет.