Подземный левиафан - Джеймс Блэйлок

Уильям прибавил громкость телевизора. Глупо махая рукой телекамерам, ведущим прямую трансляцию, Джон Пиньон забирался в люк «крота». Через секунду, не обращая на репортеров и камеры никакого внимания, из ангара выскочил доктор Иларио Фростикос, широкими шагами пересек лужайку, забрался на левиафана, спустился в люк и закрыл крышку. «Крот» ожил, загудел и затрясся на козлах — репортеры и телевизионщики поспешно попятились. Вращающиеся зубья на носу машины пришли в движение, жадно перемалывая воздух, левиафан качнулся вперед и прикоснулся жвалами к земле — вверх моментально поднялось облако пыли, полетели комья грязи.

— Боже мой, они начали! — воскликнул Эдвард.

Уильям подался к телевизионному экрану, не в силах поверить своим глазам. Зубцы левиафана пропали в мягком грунте, потом корпус машины скользнул вниз и углубился на фут, на шесть футов, наконец вся машина исчезла под землей, вытолкнув наружу огромную кучу чернозема, в точности напоминающую кротовую. Репортеры, изумленные не меньше Уильяма, гомоня и размахивая камерами, бросились к дыре в земле. На экране появилась на глазах уходящая в глубину корма левиафана — вот-вот она должна была скрыться из виду.

Неожиданно из дыры донесся мощный скрежет, потом грохот: что-то ломалось, билось, обваливалось. Это случилось так внезапно, что на один ужасный миг Уильям решил, будто весь мир рушится в тартарары. Затем так же внезапно наступила тишина. Перед камерой замелькали спины репортеров и фотографов. Уильям и Эдвард придвинулись к экрану вплотную; теперь стекло и их лица разделяло, может быть, всего несколько дюймов. У них за спиной, силясь хоть что-нибудь разглядеть, маялся Джим. Парадная дверь без стука распахнулась, и в комнату ворвался профессор Лазарел, с порога закричав о том, что следил за событиями по радио — но на него замахали руками, и он замолчал.

Подземный левиафан вышел из-под контроля, сбился с курса и столкнулся с бетонной стеной канализационного тоннеля. Его нерушимые жвалы, теперь смятые и погнутые, превратились в массу перекрученного механического лома, который чудом продолжал вращаться, издавая скрежет, рычание и хруст под стать старому автомобилю-инвалиду, размешивая воздух кривошипами и визжа шестернями. Через несколько мгновений телевизионная группа, подсвечивая себе путь прожекторами, уже вела передачу из канализационного тоннеля. Было совершенно ясно, что путешествие к центру Земли закончилось полным провалом. Левиафан пробил в бетонной трубе огромную дыру и застрял в ней, свесившись внутрь на треть. Машина вздрогнула и остановилась, на ее вершине распахнулся люк, и из него, закрывая руками лицо, выбрался Джон Пиньон. Казалось, он рыдает. За Пиньоном на свет прожекторов появился Фростикос и сразу же смешался с толпой.

К Пиньону обратились двое полисменов в мотоциклетных шлемах, но он замахал на них руками и разразился бранью. В углу экрана, в тени стоял и наблюдал за происходящим Уильям Ашблесс. Неожиданно в тоннель вместе с каскадом земли хлынул солнечный свет, дыра над головами расширилась. Камера вскинулась, стало видно, как сквозь дыру в тоннель заглядывают пожарные, просовывают наконечник огромного шланга, готовые тушить пожар. Но никаких признаков огня не было. Пиньон замахал на пожарных руками, видимо испуганный тем, что они могут промочить и испортить его машину. Выскочивший рядом с Пиньоном как из-под земли репортер мгновенно подсунул ему под нос микрофон, пытаясь уловить хоть слово. Это был Спековски.

— Что? — Пиньон в ярости обернулся. — Уберите от меня эту штуковину! Убирайтесь, пока целы, — я вас предупреждаю по-хорошему!

Широко махнув рукой, он попытался ударить репортера, но тот проворно уклонился и снова выбросил вперед руку с микрофоном.

— Что произошло с машиной, мистер Пиньон? — выкрикнул он. Задав свой вопрос, Спековски обернулся к камере и печально покачал головой, словно желая показать, что разделяет горе Пиньона по поводу сокрушительного провала экспедиции.

— Ах ты… ублюдок! — пораженно заорал Пиньон и бросился на Спековски. Полисмены скрутили его и повели, рыдающего и причитающего, по канализационному тоннелю. Не пройдя и десяти шагов, Пиньон вырвался из рук полицейских, вернулся к своей искалеченной машине и принялся осматривать ее, воздевая руки и беззвучно открывая рот, словно спрашивая, почему она предала его в такой ответственный момент. Внезапно Пиньон повернулся и завертел головой, будто опомнившись и в первый раз заметив отсутствие своего второго пилота, Иларио Фростикоса. Он спросил что-то у полицейских, но те пожали плечами и указали ему вдоль тоннеля на цилиндр света, льющегося из раскрытого люка.

В борту левиафана зияла просторная дыра, сквозь которую безжалостные и любопытные глаза камер обозревали части разрушенных внутренних устройств машины, вероятно двигатель. Спековски заговорил в микрофон, время от времени кивая в сторону крота, напомнив зрителям об открытиях, которые, по словам Пиньона, были заключены в эту машину — об антиматерии, вечном двигателе.

— Ого, а это что? — вдруг спросил он, с удовольствием играя свою роль и потешаясь над Пиньоном и его машиной. — Кто бы мог подумать, что подобный двигатель способен приводить в движение машину для исследования земных недр? — спросил он, но тут же замолчал и улыбнулся, словно вспомнив о том, что до сих пор эта машина не исследовала никаких других недр, кроме канализационных. Спековски подцепил пальцем плоскую завитую спиралью пружину, несомненно в прошлом — принадлежность старого и дешевого будильника. К пружине была прицеплена целая гирлянда канцелярских скрепок, от которых куски проволоки уходили к камере от футбольного мяча. На камере болталась обычная магазинная бирка, ценник. Спековски перевернул бирку, и телекамера показала ее крупным планом. «Супруги Рейц», — было напечатано на бирке, — «цена: 29 центов».

— Как вам это? — спросил Спековски, после того как камера опять переключилась на общий план. На краю экрана снова мелькнул сгорбленный Ашблесс — длинные седые волосы свешивались на пальто за воротник, но поэт тут же был сметен рекламным роликом средства для чистки сантехники, в котором мультипликационный мужчина усиленно греб в лодке по волнующемуся в ванной морю.

— Бедняга Пиньон! — сказал Уильям, думая о том, что Пиньона предали и что к этому предательству изрядно приложил руку и он, Уильям, — по сути дела это предательство было целиком и полностью устроено им. Еще два дня назад Пиньон был для них недосягаем — без пяти минут величайший первооткрыватель со времен Брендана Морехода. И кто он теперь? Рыдающее ничтожество, общее посмешище. Репортеры, все утро хлеставшие пиво в городе, теперь плясали на его костях, хохотали во все горло, не видя в землеройной машине ничего, кроме повода для все новых шуток. Уильям живо представил себе заголовки передовиц: «Механический крот провалился в канализацию!» Пиньон бросился в пропасть на крыльях, которые услужливо подрезал Уильям. Бедняга.