Знак фараона - Лора Бекитт

— Меня зовут Онха. Когда я был моложе и видел, я делал ювелирные украшения для царской семьи.

Один из мужчин протянул старику нечто сверкнувшее золотом. Тамит затаил дыхание. Это была его пектораль.

— Можешь ли ты сказать, что это такое?

Старик внимательно ощупал украшение.

— Да. Это моя работа. Я помню ее, как и сотни других. Каждое из украшений, сделанных моими руками, было неповторимо.

— Для кого ты изготовил это ожерелье?

— Оно было сделано по заказу великого фараона Сети для его сына Рамсеса.

По залу пронесся возбужденный шепот. Пронесся и стих, как порыв ветра. Тамит и Интеб застыли, будто каменные статуи, а Уна закрыла лицо руками и неслышно заплакала, раскачиваясь из стороны в сторону.

— Я расскажу, что было дальше, — произнес один из обвинителей. — Пектораль бесследно исчезла. Ее искали, но не нашли. Подозревали, что она была украдена. Теперь мы знаем, что это действительно так. Хотелось бы знать, кто это сделал и каким образом украшение оказалось у этого человека. — Мужчина кивнул на Тамита. — Потому мы хотим задать вопрос женщине, которая называет себя его матерью.

Уна отняла руки от заплаканного лица и шагнула вперед.

— Я действительно мать этого юноши. Пектораль в самом деле была украдена во дворце. Я узнала правду через семнадцать лет после того, как это случилось, — сдавленно произнесла она.

— Такие преступления караются смертью, — заметил обвинитель.

— Женщина, которая это сделала, умерла пять лет назад. Ее звали Мути. Она была моим доверенным лицом, а прежде — кормилицей царских детей и старшей служанкой гарема.

— Тебе придется рассказать все по порядку.

Уна кивнула. Тамит заметил, что она старательно отводит взгляд от его лица.

Когда женщина начала рассказывать, он уже знал, что ему придется услышать то, что потрясет его сердце, перевернет душу. Что-то такое, с чем он, возможно, не сумеет смириться, не сможет жить. Когда Уна дошла до того момента, как она покинула гарем, царский служитель остановил ее вопросом:

— Скажи при всех, громко и внятно, кто отец юноши по имени Тамит.

Уна выпрямилась и мужественно произнесла:

— Фараон Сети.

Сказав это, женщина сникла, будто сломленный ветром цветок. Обвинитель повернулся к человеку с пером и папирусом:

— Запишите.

Того, что не записано, не существует. Это настолько верно, как и то, что начертанное на папирусе становится правдой.

Полными изумления и страха глазами Тамит смотрел на поникшую от горя мать, на ее залитое слезами лицо. На какое-то мгновение ему показалось, что Уна сошла с ума. У него было странное ощущение. Ему чудилось, что у него вырастают крылья, что они поднимают его на невиданную высоту, и одновременно он чувствовал, как стремительно падает вниз, погружается в бездонную пропасть. Его отцом был фараон! А нынешний правитель страны и египетского народа, божественный Рамсес, — его единокровный брат.

Тамит посмотрел на Интеба и улыбнулся слабой улыбкой. Ему было жаль этого честного, благородного человека, как прежде было жаль Шеду. А еще его сердце было переполнено благодарностью. Он хотел сказать Интебу о том, что предпочел бы, чтобы его отцом был именно он, пусть знатный, но все же обычный человек. Простой смертный. Не фараон.

— Твой сын об этом знал? — спросил обвинитель.

— Нет. Он услышал правду только сейчас.

— Почему ты ее скрывала?

— Я боялась за будущее Тамита.

— Полагаешь, великий Рамсес немилосерден?

Женщина задрожала.

— Я знаю, что он справедлив. Дело в другом. Тогда бы мне пришлось рассказать моему сыну и все остальное.

— Тебе придется сделать это сейчас, — заметил мужчина.

Уна подняла голову и посмотрела Тамиту в глаза.

— Я готова.

Пока она говорила, Тамита не покидало ощущение, будто он висит над пропастью. Ему было нелегко услышать о том, что мать хотела от него избавиться, что именно она обрекла его на годы неведения о своем истинном происхождении. Уна поступила жестоко: он мог утонуть, погибнуть в пасти диких зверей, умереть от голода. Он остался жив только благодаря Шеду. Богам. Своей судьбе.

И все же Тамит знал, что сумеет ее простить и не станет любить меньше, чем любил до сих пор.

— Прости меня, — прошептала Уна.

Он не сделал паузы. И не отвел взгляда.

— Да, мама. Я тебя люблю!

Уна зарыдала и упала на колени.

— Убейте меня! Только меня! Не его! Он ни в чем не виноват!

— Встань, женщина. Последнее слово останется не за тобой. И не за мной, — сказал царский служитель.

Тамит понял, о ком идет речь. О Рамсесе.

Обвинитель повернулся к Интебу:

— Несколько лет назад в храме Амона было заведено дело, где упоминалось некое золотое ожерелье. Полагаю, речь шла об украшении, которое сделал ювелир Онха. Нам необходимо знать, куда подевались папирусы.

То, что когда-либо было записано, не исчезает. Тамит в отчаянии опустил веки, а лицо Интеба покрыла пепельная бледность.

— Их не представили на суд фараона. Я подкупил одного из служителей храма пятью дебенами золота.

— Зачем ты это сделал?

— Чтобы спасти сына своей жены.

— В чем его хотели обвинить?

— В краже. Но он не был грабителем.

— Тебе было известно то, о чем только что рассказала твоя супруга?

— Да, она призналась мне. И попросила, чтобы я назвался отцом этого юноши. У нас с Уной не было детей, и я обрадовался, что у меня появится взрослый сын. Я собирался обучить его воинскому искусству, чтобы впоследствии он мог унаследовать мою должность. — В словах Интеба звучали сожаление, волнение, любовь и простодушие, удивительное для этого много повидавшего в жизни человека.

Наступила тишина. А после Тамит услышал за спиной голос того, кто прежде не присутствовал в этом зале:

— Вы, все трое, сумели меня удивить!

Тамит увидел, как люди, присутствующие в зале, стали падать на колени и целовать каменный пол. Он обернулся и почувствовал, что его ноги ослабели, а сердце едва не остановилось. В зал вошел Рамсес.

Фараон выглядел не так, как на войне и в те дни, когда появлялся на золотом балконе перед народом в образе бессмертного бога. И не так, как во время визитов в храм, когда повелителя окутывали облака благовоний, курившихся в кадильницах, и сопровождали толпы жрецов в великолепных церемониальных одеждах.

Сейчас на нем был обычный парик, набедренная повязка из гофрированного льна, широкий пояс с металлической пряжкой, на которой красовался царский картуш . Фараон был бос, но на его лице лежала печать величия, такая твердая и вечная, как если бы она была высечена на камне.