Тайна Крикли-холла - Джеймс Герберт

— Как ты можешь… — Эва умолкла на полуслове.

И Гэйб, и Лили внезапно уставились на открытую дверь за ее спиной. Эва резко повернулась на кушетке, чтобы посмотреть, что они там увидели, и Лорен сделала то же самое.

В дверях стояла Келли, держа под мышкой мягкого Барта Симпсона, а свободной рукой потирая сонные глаза. За всеми последними событиями Эва совсем забыла, что ее младшая дочь спит наверху. А Келли спала долго, дольше обычного…

— Мамуля, — жалобно произнесла малышка, — почему эти детки так боятся?

Снаружи, за стенами дома, облака начали сбрасывать свою ношу на землю — и дождь снова заколотил по стеклам.

44

Шестая ночь

Это был тяжелый вечер, к концу которого Гэйб и Эва почти перестали разговаривать друг с другом. Они не разругались, хотя это как раз помогло бы им выплеснуть эмоции, просто между ними в конце концов повисла неловкая тяжесть, возникшая еще после отъезда Лили Пиил. Когда ясновидящая уехала, они поспорили, правда вполголоса, потому что не хотели еще больше расстраивать Лорен и Келли любыми разговорами о призраках, настоящих или мнимых. Но когда девочки отправились спать, Эва рассказала Гэйбу о происшествии на качелях, о том, как некая невидимая сила раскачала их слишком высоко, напугав и Келли, и саму Эву, и как она, Эва, была сбита с ног. Она показала Гэйбу небольшой синяк на подбородке — в том месте, куда ее ударило деревянное сиденье. Она рассказала и о призраках танцующих детей, которые она и Келли видели в холле. Гэйб оторопел, и его решимость как можно скорее увезти семью из Крикли-холла только окрепла. Но Эва и слышать об этом не желала, просто не желала слышать! Разочарованный, Гэйб избрал холодное молчание — таким способом он всегда ограждался от мира, если чувствовал, что может не совладать со своими эмоциями и они вот-вот выплеснутся через край. Завтра все будет по-другому, сказал он себе. Завтра, в свете нового дня, он убедит Эву изменить решение.

Гэйб повернулся во сне — и его глаза внезапно открылись. Он уставился в потолок, куда сквозь открытую дверь спальни падал свет с галереи, и попытался понять, что же его разбудило.

Он лежал на кровати Лорен; к тому времени, когда Гэйб и Эва поднялись наверх, девочки уже спали в их постели, на кровати с четырьмя столбами, куда улеглись, не спрашивая разрешения. Гэйб и Эва не хотели тревожить дочерей, и Гэйб, памятуя о предыдущей ночи, проведенной в переполненной до отказа постели, решил лечь в соседней комнате. Эва даже не пыталась его отговаривать.

Дождь по-прежнему стучал в окно, и Гэйб подумал: может быть, порыв ветра слишком сильно встряхнул оконную раму и заставил его проснуться. Он лежал неподвижно не меньше минуты, пытаясь уловить хоть какой-нибудь посторонний звук, но кроме тяжелых ударов дождевых капель о стекла ничего не услышал, и оконная рама пребывала в покое.

Но ведь что-то его разбудило, в этом Гэйб не сомневался. Шум? Движение? Он всматривался в тени, наполнявшие комнату, во все углы, ища ответа, напряженно и внимательно. Однако, насколько он мог понять, вокруг ничего не было.

Подняв голову над подушкой, Гэйб взглянул в открытую дверь. Но там тоже не на что было смотреть. Гэйб снова опустил голову, но его глаза оставались широко открытыми, и он прислушивался к непрерывному дождю. Конечно, у него выработалась привычка к вечной английской сырости во все времена года, но это было уж слишком. Дождь лил несколько недель, позволяя себе лишь редкие и короткие передышки. Гэйб представил реку, текущую под домом, пробивающую себе дорогу в подземном русле, переполненную водами с верхних вересковых пустошей… Что могла сотворить эта река с фундаментом Крикли-холла за несколько прошедших десятилетий? Как долго камень и цемент смогут противостоять непрерывному напору? Мысль была не слишком решающей.

Гэйб закрыл глаза, желая заснуть, нуждаясь во сне. Крикли-холл не дал той передышки, на которую он надеялся. Его семья не нашла здесь покоя, не сумела спрятаться от страданий. Гэйб моргнул и снова открыл глаза.

В комнате никого не было, но Гэйбу почудилось чье-то присутствие. Он снова всмотрелся в темные углы и опять не нашел никаких поводов для тревоги. Но… он просто чувствовал, как на него кто-то смотрит. Ощущение было жутким, но очень, очень живым. Как будто нечто враждебное наблюдало — нет, изучало Гэйба откуда-то из темноты.

Гэйб еще раз бросил взгляд на открытую дверь. Резкий порыв ветра с силой швырнул дождевые капли на стекла, заставив человека сесть в постели. Черт знает что за ночь! Но это было сущей ерундой в сравнении с ощущением неотрывного взгляда — на него невозможно было не обращать внимания. Спина и шея Гэйба напряглись…

И тут он увидел. Но это мелькнуло сбоку, потому что взгляд Гэйба был направлен в другую сторону. Ему показалось, что по галерее за дверью пролетел маленький обрывок тумана. Как тень. Как белая тень. И теперь кожа на теле Гэйба натянулась, словно он окунулся в глубокий холод. Он вдруг понял, что очень испуган.

Конечно, ему не раз в жизни приходилось испытывать страх, но не такой. Этот страх граничил с ужасом, почти парализовал. Он не находил в себе сил шевельнуться в постели. Но постепенно боязнь чего-то неведомого пробудила гнев на самого себя. Он не был ребенком, он не верил в привидения. Негромко выругавшись, заставил себя сбросить одеяло и направиться к двери. Хотя на Гэйбе и были только футболка и трусы, он слишком разъярился, чтобы ощущать холод, когда шел босиком по деревянному полу. Его спина оставалась напряженной, сжатой ледяными клещами, и он повел плечами, чтобы немного расслабить мышцы. Чьи-то глаза не выпускали его из поля зрения, нечто невидимое находилось в комнате — невидимое, прячущееся, забившееся в темноту, где невозможно это увидеть…

Когда Гэйб подошел к двери, то уловил какой-то дурной запах, смешанный с легким привкусом… чего? Мыла? Но не хорошего туалетного мыла. Однако невесть откуда возникшие запахи, видимо, никак не были связаны с тем, что мелькнуло мимо двери мгновение-другое назад, потому что на галерее воздух оставался чистым. Вонью тянуло откуда-то сзади, из комнаты. За дверью Гэйб чуть задержался и тут же снова увидел клочок тумана — в верхней части лестницы. Светлое пятнышко медлило, будто поджидало Гэйба. Глупая мысль, уж это точно, но отделаться от нее Гэйб почему-то никак не мог.

Гэйб помнил о расплывчатых светлых пятнах, о которых говорила Лорен, и то неопределенное, недавно промелькнувшее мимо двери спальни, и в его уме снова возникло определение дочери: белая тень. Пятно на лестнице выглядело именно так.