Воспоминания о службе - Борис Шапошников

От оставленного в Опатуве эскадрона улан 3 августа поступили сведения, что пехота от Сандомира медленно движется вдоль левого берега Вислы на север и пока не дошла еще до Завихоста. Представлялось возможным встретить пехоту австрийцев не на линии Илжа, Солец, а значительно южнее, поэтому 4 августа 14-я дивизия спустилась на юг в район Ожарува. Как только ближние разъезды дивизии достигли Ожарува, пехота австрийцев снова отошла к сандомирскому тет-де-пону.

Находясь на главном направлении возможного наступления пехоты противника у Ожарува, дивизия не могла дальше продвигаться на юг, имея у себя на фланге разъезды противника и какие-то части, занявшие Сандомир. Отдавать Иван-город было нельзя, поэтому 14-я кавалерийская дивизия в два перехода — 5 и 6 августа — сосредоточилась южнее Зволеня и вела разведку на фронте Шидловец, Скаржиско, Островец, Сандомир протяжением около 100 верст.

НАЧАЛО ГАЛИЦИЙСКОЙ БИТВЫ[16]

Прошло более двух недель после объявления войны. 14-я кавалерийская дивизия выполняла боевую задачу, поставленную ей еще в мирное время начальником штаба Варшавского военного округа: вела разведку противника, наступающего по левому берегу реки Висла, и прикрывала подступы к Иван-городу, который спешно укреплялся. Остановимся немного на командовании дивизией. Начальник дивизии генерал Новиков, по существу, являлся шефом дивизии и не имел намерения держать в твердых руках управление частями. Он был рад передать эти функции более деятельному, да к тому же с известной долей нахальства, начальнику штаба дивизии полковнику Дрейеру. Сам Новиков всегда соглашался с предложениями своего начальника штаба, а в трудные минуты только молчал и вздыхал. Особенно молчалив был Новиков, когда дело доходило до столкновения с противником или в предвидении такового. Но зато, когда колонны дивизии шли на ночлег, тут заговаривало «кавалерийское» сердце генерала, и он покрикивал на солдат, совершенно не учитывая, что эти солдаты сделали 45-километровый переход, а те из них, которые были еще в разведке или дозорах, сидели в седле чуть ли не полные сутки. В таких случаях я, боясь не сдержаться, всегда уезжал в хвост колонны штаба дивизии, чтобы не слушать окриков Новикова при «наведении порядка». Обстановкой Новиков мало интересовался и даже отдавал свои карты начальникам разъездов. Когда я докладывал, что запас карт в штабе ограничен, то Новиков удивленно смотрел на меня и говорил: «Ну скажи, пожалуйста, на что мне карты, когда у меня два офицера Генерального штаба!» Теперь, может быть, читающему это покажется и анекдотом, а между тем это факт.

Руководство боевыми действиями фактически было в руках штаба дивизии. Обычно по приходе на ночлег Дрейер заходил ко мне в комнату, и мы совещались, что предпринять назавтра. Затем он шел к Новикову, чтобы доложить ему о принятом решении, а я садился писать приказ, отдавая предварительно распоряжение о времени выступления полкам дивизии. Когда я приносил приказ к Новикову, он обычно подписывал его не читая. Организация разведки лежала всецело на мне.

Во время боев Дрейер выезжал вперед, к войскам, забирая с собой часть ординарцев, а я оставался с Новиковым и принимал донесения от полков, на которые нужно было давать указания. Но после первого же боя я стал ездить с Дрейером, так как, собственно говоря, оттуда и нужно было отдавать приказания от имени начальника дивизии. Последний же оставался на командном пункте.

Из командиров бригад полковник Сенча был наиболее подготовленным и мог действовать самостоятельно. Что же касается командира 2-й бригады полковника Дабича, то он был слаб в тактике, поэтому штабу дивизии приходилось всегда быть при этой бригаде, чтобы вовремя устранить все трения. Командир пограничной бригады полковник Балабан также был слабо подготовленным командиром, но так как пограничники придавались то одной, то другой кавалерийской бригаде, значение Балабана сводилось больше к роли администратора, чем тактика.

С самого начала войны, как только дивизия собралась целиком, она ни разу не ходила в одной походной колонне, а, как правило, двигалась двумя колоннами, между которыми в зависимости от обстановки делилась и 23-я конная батарея, и бригадам придавалось по два или по четыре орудия. С 21 июля по 6 августа включительно дивизия прошла около 480 километров, что в среднем без дневок дает по 28 километров в день. Состояние личного состава было хорошим, солдаты и офицеры втянулись в походную жизнь. Довольствие конского состава шло бесперебойно за счет местных средств, и лошади были в крепких телах, спустив лишний жир мирного времени. Кровные и полукровные кони офицеров, несмотря на полевые условия, несли службу хорошо.

К вечеру 6 августа в штабе 14-й дивизии имелись сведения лишь от своих разведывательных частей о том, что противник теснил их от Опатува на Островец и занял Скаржиско конными частями. Неожиданно через телеграфную станцию в Радоме штаб дивизии начал получать сводки от 5-й кавалерийской дивизии, которая находилась к северу от Нове-Място и сообщала о начавшемся наступлении немцев от Серадзя и Ченстохова на восток, разъезды которых приближались к Петркуву и Коньску. Полное молчание штаба 14-го корпуса в Люблине, которому считала себя подчиненной 14-я кавалерийская дивизия, вынудило начальника штаба Дрейера выехать на автомобиле через Иван-город на Люблин. 7 августа, еще до возвращения полковника Дрейера в штаб дивизии, были получены две телеграммы, указывавшие боевую задачу 14-й дивизии. Первая телеграмма от командира 14-го корпуса говорила о переходе 10 августа 4-й русской армии в наступление и о возложенной в связи с этим на 14-ю кавалерийскую дивизию задаче по обеспечению правого фланга армии на левом берегу Вислы и о переправе на правый берег Вислы на участке Сандомир, Баранув для совместных действий с 13-й кавалерийской дивизией.

Вторая телеграмма командира 14-го корпуса сообщала о происшедшем столкновении частей 13-й кавалерийской дивизии и 18-й пехотной дивизии с пехотой противника у Красника, в результате которого австрийцы, понеся значительные потери, отступили. Отмечалось, что артиллерия противника ведет огонь высокими разрывами. Все это было не ново для 14-й дивизии, испытавшей такой артиллерийский огонь 2 августа под Кель- це. Наконец, начальник 13-й кавалерийской дивизии генерал Туманов приветствовал соседнюю 14-ю дивизию с общей задачей — лихим налетом за рекой Сан завершить удар пехоты. Все телеграммы были переданы в Радом без шифра и, конечно, вызвали сенсацию сначала среди телеграфистов, а потом и посетителей одного из ресторанов, откуда эти сведения получил один из офицеров связи штаба, встретив за обедом знакомого ему поляка — помещика. Можно удивляться простоте нравов штаба 14-го корпуса, но что поделаешь, таковы уж были обычаи в старой русской армии! Сомнение вызывало другое: при наличии штаба 4-й армии в Люблине приказ получен из штаба 14-го корпуса — кому же подчинена дивизия? Удивляться было нечему, ибо штаб армии был сформирован из «тылового» Казанского округа, где офицеры Генерального штаба служили для своего удовольствия, а не для дела. Стыдно, конечно, такому начальнику штаба армии, каким был Гутор, забыть, что ему подчинена целая дивизия, и притом единственная, на левом берегу Вислы. Впрочем, Гутор, как неоправдавший себя на должности начальника штаба армии, скоро был смещен.