Вечные хлопоты. Книга вторая - Евгений Васильевич Кутузов

если можно, давайте покрепче. Я прямо с дежурства. Очень интересного больного привезли ночью в клинику. Редкий случай! Молодой парень. Сотрясение головного мозга, сломаны три ребра, две фаланги на правой руке и сложнейший перелом челюсти. А он улыбается!..

— Кто ж его так разукрасил?

— На улице. Говорит, что незнакомые. Милиция разберется.

— Пьяный небось?

— Не сказал бы. Знаете, Захар Михайлович, в литературе я встречал описания подобных травм, а видеть не приходилось. Очень волновался, — признался Борис Анатольевич. Он снял очки и стал протирать их полой пиджака. — Обошлось. Утром шеф его смотрел, сказал что все сделано правильно. Возможно, удастся сохранить зубы...

Он продолжал рассказывать, не замечая, что старик Антипов не слушает его — ему было скучно это, к тому же он все равно ничего не понимал. А Борисе Анатольевич, распаляясь и не встречая возражений, забыл, что перед ним не коллеги, что он не на очередной конференции, и сыпал, сыпал непонятными словами и подробностями...

— Готов чаек! — объявил старик Антипов, снимая чайник с плитки.

— Простите... — засмущался Борис Анатольевич. — Всегда у меня так. Вот и Наташа упрекает, что я слишком много говорю о своей работе. Знаете, прикажу себе молчать, а не получается...

— Значит, любите свою работу.

— Вы меня понимаете? — обрадованно воскликнул Борис Анатольевич.

— Чего ж не понять...

Случалось, он тоже ловил себя на том, что рассказывает о своей работе — теперь уже бывшей — людям, которым это совершенно безразлично и неинтересно.

— Спасибо, Захар Михайлович! Большое спасибо.

— Мне что. Себя благодарите, что душа прикипела к делу, которое любите, и работу, что она нашла вас.

— Это очень важно, вы правы. Сколько людей страдает из-за того, что занимаются не своим делом! Моя мама, между прочим, настаивала, чтобы я поступил в ЛИСИ, у меня отец был строителем. Мы много спорили с ней, и вот... Борис Анатольевич развел руками. — Ну, извините за вторжение, пойду я. — Он взял портфель.

— А чай?

— В другой раз, Захар Михайлович. Спасибо. — Он было пошел к двери, но вдруг, словно неожиданно вспомнив о чем-то, повернулся и спросил: — А Наташа когда вернется из командировки?

— Да ни в какой она не в командировке! — в сердцах сказал старик Антипов.

— Значит... Значит, она вообще уехала?

У Бориса Анатольевича был покаянный, загнанный вид, точно он провинился, и старику Антипову стало жаль его.

— Не знаю, — ответил он. — Ничего я не знаю про ихние дела. Приезжают, уезжают когда хочется... Не дом, а вокзал какой-то!

* * *

А растревожил-таки Борис Анатольевич душу старика Антипова, внес в его правильные мысли и представления о жизни — о том, как надо жить, — сумятицу, неразбериху. И обронил-то невзначай несколько слов, рассказав, что вопреки желанию матери пошел учиться на врача, однако именно эти несколько слов поколебали отчего-то уверенность, посеяли сомнения...

Казалось, что всю жизнь шел он по прямой дороге, не избегая трудностей, но преодолевая их, не сворачивая с пути, какие бы препятствия ни встречались. Устранял их, но не обходил, не искал потаенной тропки, потому что знал правду и ясно видел впереди большую цель, достигнув которой человек обретает удовлетворение и право на счастье. Этой, только этой дорогой должны были идти и дети его, и внуки. Недалеко ушел сын, но направление выбрал правильное, и этого не мог не признать старик Антипов, хотя выбор сына и сделан был без его, отцовского, одобрения... Выходит, это была первая ошибка?.. Именно первая, а не просто ошибка. Позднее были и другие. Не противься он женитьбе Михаила, не прими в семью невестку только как неизбежность, от которой не отмахнешься, может, и не ушла бы она на фронт и уж наверняка не побоялась бы вернуться после госпиталя домой, не нашла бы свою преждевременную смерть... Не хотел он, чтобы и Клавдия работала медсестрой, препятствовал ей в этом и, если бы не Костриков, не допустил бы своеволия. Более того, он не радовался, как должен был радоваться, когда явился Анатолий, а не помешал их свадьбе, не расстроил ее лишь потому, что к тому времени уже осознал свою вину перед невесткой и как бы задним числом стремился загладить ее, дав благословение дочери...

Никто не знал этого, но разве ошибка делается меньше от того, что о ней не знают? И ведь могли же, могли Клавдия и зять почувствовать его недовольство, а почувствовав, старались жить напоказ, чтобы не расстраивать его, не давать повода к обвинениям в торопливости!.. Похоже, что так оно и было, а показная, ненастоящая жизнь всегда рано или поздно ломается, потому что у людей накапливаются мелкие обиды, недоразумения, которые сами по себе ничего не значат, но когда их много, они кажутся больше, чем есть на самом деле, и люди ищут утешения на стороне...

Чем более старик Антипов приближался мыслями к недавнему прошлому и к настоящему, тем чаще он спотыкался, обнаруживая ошибки, которых мог избежать и не избежал. Складываясь вместе, выстраиваясь в ряд, ошибки эти взывали не к исправлению, нет — это-то поздно, но к осознанию того, что у каждого человека есть своя прямая дорога к цели и вовсе не обязательно, чтобы тот, кто идет позади, непременно ступал след в след первому...

Он вспоминал какие-то случаи, когда бывал слишком требователен к людям (не только к близким своим, вообще), то есть требовал от людей не столько, сколько они могли и умели, а сколько мог и умел сам, и понимал теперь, возвращаясь памятью в прошлое, что эта излишняя требовательность оборачивалась иногда несправедливостью. Не об этом ли говорил ему Григорий Пантелеич Костриков, когда упрекал за прямолинейность, за нежелание понять другого человека?.. «Сойди, Захар, с пьедестала, спустись на землю, — говорил Григорий Пантелеич, — а не пытайся затащить на пьедестал других. Может, им там неудобно стоять! Бронзовые одежды, Захар, не всем по плечу, — еще смеялся он. — Тяжесть-то, подумай сам, какая!..

Остывал чай, давно погасла папироса.

— Иди ко мне, — позвал старик Антипов Жулика и взял его на колени. — Что же это получается, а?.. Мы-то с тобой были уверены, что нас после смерти святыми объявят, а оно выходит, что