Огненная судьба. Повесть о Сергее Лазо - Николай Кузьмин

Во Владивостоке Луцкому был знаком каждый уголок. У него имелись свои люди в Корейской слободе и на знаменитой «Мильонке». Там, в этих трущобах портового города по-прежнему продолжали курить опиум и играть в маджонг, пить скверную китайскую водку и драться, однако после падения режима генерала Розанова там появились новые люди, они залезли туда, как тараканы в щели, надеясь пересидеть смутное время и при случае снова появиться на белый свет. Кое-кто из них переберется позднее в зловонные трущобы Шанхая и Гонконга. В первые дни знакомства с Луцким Сергей Лазо испытывал чувство неловкости: ему обязан был подчиняться человек, гораздо его старше. Так продолжалось до тех пор, пока у них не случился задушевный разговор, положивший начало доверительным отношениям, готовым со временем превратиться в настоящую дружбу.

Разговор начал Луцкий, сказав, что в горкоме партии он познакомился с Ольгой Лазо.

— Она у вас что — историк? Нет? Но представьте, мы с ней очень интересно поговорили об истории Сибири и Приморья! Я, конечно, кое-что знал, но понятия не имел, что на Ононе, где она недавно воевала, давным-давно, семь веков назад, был провозглашен великим ханом Темучин. Мы его знаем как Чингисхана.

Лазо невольно улыбнулся. В свое время его тоже поразили недюжинные знания жены. В душной теплушке с китайскими переселенцами, под монотонный стук вагонных колес, она много рассказывала ему о чжурчжэнях, древнем народе, истребленном свирепыми и дикими монголами. Потом на Сучане, недалеко от деревни Сергеевки, где проходил памятный съезд трудящихся Ольгинского уезда, он своими глазами видел развалины старинных крепостей. На их стенах чжурчжэни насмерть бились с ордами Чингисхана. Здесь был их последний оплот… Ольга тогда удивила его, сердечно отозвавшись о просветительской деятельности некоторых сибирских миллионщиков-купцов. Отнюдь не все богачи были завязанными по глаза бездушными мешками с золотом. Например, Сибиряков подарил Иркутской мужской гимназии несколько полотен Айвазовского, скульптуру Антокольского «Иван Грозный», картины западных художников. Тем же Сибиряковым была куплена и подарена Томскому университету библиотека В. А. Жуковского — огромное богатство. Ольга сама пользовалась книгами этой библиотеки. А иркутский городской голова Владимир Сукачев? В его коллекцию входили полотна Репина, Верещагина, Клодта, Маковского. Его собрание было доступно для всех, детей пускали в галерею бесплатно…

Алексей Луцкий рассказал, что недавно он побывал на вечере местных поэтов. Интересно! Он назвал имена Асеева, Третьякова. Молодые поэты наладили печатание сборников, выпускают альманах, пристально следят за поэтической жизнью в далекой России, поклоняясь Маяковскому.

— Не читали, Сергей Георгиевич? Мне кое-что пришлось. Немного непривычно, но-о… В общем, советую.

Лазо стоило усилий подавить смущение. Успевает же человек!

Плотина неодолимой сдержанности прорвалась, едва кто-то из них упомянул о декабристах. Одному из них Алексей Луцкий приходился внуком. Сергей Георгиевич оживился и забыл о времени. Вспомнилось детство, Кишинев, юношеское увлечение Пушкиным. Надо же! Словно замкнулся некий круг. И вот он сидит на берегу океана с внуком одного из тех, кто сто лет назад положил свою жизнь, чтобы преобразовать Россию.

Суд приговорил Александра Луцкого к повешению, заменив затем смертную казнь вечной каторгой. По пути в Сибирь, в Тобольске, декабрист пытался избежать неволи, однако неудачно. Из Зерентуйского рудника он совершил побег, пробирался в Россию полтора года и случайно попался где-то за Красноярском. В Нерчинском руднике беглеца наказали кнутом и приковали к тачке. На каторжных работах он находился дольше всех своих товарищей и умер близ Нерчинских горных заводов лишь тридцать восемь лет назад.

— Вы знаете, Сергей Георгиевич, что идея прокладки Кругобайкальской железной дороги, где вам приходилось воевать, принадлежит декабристу?

— Да, Батенькову. Я читал.

— Представьте, он наметил буквально всю трассу.

Кроме того, он вместе со своим товарищем Николаем Басаргиным ратовал за проведение через всю страну великого железнодорожного пути. Какие люди!

Кабинет, обычный гостиничный номер, почти наполовину загромождал массивный канцелярский стол, на столе каланчой торчала треугольная призма со знаменитыми петровскими указами на гранях — «зерцало», необходимая принадлежность всех присутственных мест старой России. «Комендант постарался», — пояснил Луцкий. Сергей Георгиевич прочитал: «Всуе законы писать, когда их не хранить или ими играть, как в карты, прибирая масть к масти…» Дальше текст закрывал узенький наклеенный листочек. Это было расписание для Лунного. Интересно, сколько он отвел себе на сон? Оказалось, четыре часа тридцать минут. Четко!

Луцкий нашел момент подходящим, чтобы высказать самое больное, накипевшее. Давно собирался!

— Сергей Георгиевич, представьте, на «Мильонке» уже болтают, что у нас в штабе настоящее болото. Да я и сам не слепой. Что за хлыщи? Что за барыньки? Какие-то журфиксы по вечерам… Мне просто стыдно!

Этого разговора Сергей Георгиевич ждал. Ему докладывали, что недавно Луцкий грозно распек франта в сверкающих крагах и заставил его переобуться в сапоги. Игорь Сибирцев и Саша Фадеев по юношеской запальчивости называли спецов недобитками. Всеволод Сибирцев, в общем-то защищавший специалистов, рассуждал о единстве формы и содержания, иными словами, ему тоже не нравилась хлыщеватость некоторых штабных работников. «Позволь, — говорил он Лазо, — ты вот, Луцкий… вы же тоже офицеры. Ну, бывшие, я имею в виду. Но на вас же глаз не спотыкается!» «Терпение, — говорил товарищам Лазо. — Все придет в норму. А как иначе?» Он доказывал, что быт победителей после удачного бескровного переворота понемногу утрясался, у кого-то теща уже пекла блины, а кому-то удавалось разжиться несколькими килограммами мяса изюбра и звучало позабытое слово «пельмень». Человек хотел жить, и жизнь брала свое. Что же касается спецов… Помнил же он генерала Таубе, культурнейшего военного, прекрасного специалиста, замученного негодяем Гайдой, а уже здесь узнал и полюбил капитана Саковича, человека, можно сказать, незаменимого. Эти люди приняли революцию без всяких оговорок и работали для победы не покладая рук.

О судьбе военных специалистов в революции говорили много.

В голосе Лазо прозвучало сочувствие:

— Как много им приходится ломать в себе старого, привычного, традиционного…

По губам Луцкого скользнула тонкая усмешка.

— Пусть приживаются!