Золото - Борис Полевой

11

Только под вечер, когда сумерки стали незаметно заволакивать подлесок, на девственном мху отчетливо обозначились живые тропинки, пробитые в разных направлениях.

— Пришли, что ли? — спросила старшая, поправляя плечом лямку мешка и стирая ладонью пот со лба.

Партизаны не ответили. Тропинки становились все заметней, они сходились и расходились. Незнакомки шли спокойно и, как показалось Николаю, несмотря на усталость, даже ускорили шаг. Не видно у них было ни страха, ни растерянности.

Кузьмич, поняв, что это значит, все пытался дружелюбно заговаривать со старшей.

«Может быть, это советские парашютисты, сброшенные в тылу с особым заданием, о котором они не могли сказать первым встречным? Может быть, связные одного из отрядов, действующих на западе? Может быть, посланцы подпольного обкома? — думал Николай. — Тогда здорово будем выглядеть мы с Кузьмичом со своей сверхбдительностью! Ну и язык у старика! Вот уж, верно, трепло… Трепло? Что это значит? Так, кажется, зовут колотушку, которой треплют лен. Точно она подметила это, именно старая колотушка. И как это старик ухитрился, ничего о людях не узнав, окрестить их фашистскими агентами? Разве у немецких наймиток могут быть такие правдивые, чистые глаза? А эта, младшая… Какая девушка! Ведь столько за день прошли! Я вот мужчина — и то как устал! Броситься бы вот на землю и лежать — ни рукой, ни ногой не шевелить. А она вон шагает — и горя ей мало. И легкая же у нее походка! И вся она гибкая, тонкая… Как это там поется? «Мне стан твой понравился тонкий и весь твой задумчивый вид…» Да, да, задумчивый, и лицо у нее очень милое…»

— Стой! Кто такие?

Из-за кустов возникла коренастая фигура. Человек в длинном драповом пальто и форменной железнодорожной фуражке, с очень мирным худощавым лицом вскинул автомат, преграждая им путь. Вид у него при этом был такой, будто он спрашивал у них билеты.

Узнав своих разведчиков, часовой опустил оружие, но все еще продолжал загораживать путь.

— Эти — с вами? — указал он на женщин, которые с нескрываемым любопытством озирались кругом.

— Точно, порядок полный, — многозначительно ответил Кузьмич. — Тут без нас всё как следует?

— Не скучали, — ответил часовой, пристально смотря на подруг.

— Свои, свои! Пропусти, — уверенно подтвердил Николай.

Теперь он не сомневался, что незнакомки — честные советские люди, и торжествовал победу над подозрительным Кузьмичом. Дело было даже не в том, кто из них оказался проницательнее. Шут с ним, с Кузьмичом. Здорово вот, что он, Николай Железнов, не ошибся в сероглазой девушке. Недаром она ему сразу приглянулась. И где-то в глубине его души слабо замерцала радостная мечта: может быть, она останется у них в отряде.

Снова зашелестели кусты. Из них вышли на этот раз два крепких, как желуди, паренька в форме ремесленников. У одного в руках была винтовка. У другого из карманов торчали ручки трофейных гранат.

— Стой! — решительно сказал тот, что был с винтовкой.

— Свои, — ответил Николай.

— А эти?

— Да с нами они, пропусти, Аника-воин, — заговорил Кузьмич и хотел было пройти, но паренек вскинул на него винтовку.

— Не положено, — ответил он и скомандовал товарищу: — Петька, давай за начальником караула!

Через минуту Петька вернулся со стройным худощавым человеком. Лицо начальника караула до самых глаз заросло короткой, точно каракулевой, бородкой. Железнодорожная куртка, туго перехваченная ремнем, ладно облегала его гибкую фигуру. Пошептавшись с Николаем, он скомандовал:

— Пропустить!

Бородатый и пареньки отступили с дороги. Путники прошли мимо. Но когда женщины, двигавшиеся впереди, уже миновали заставу, Николай заметил, что бородатый партизан все еще пристально смотрит вслед девушке, будто что-то вспоминая.

Уже целая сеть тропинок раскинулась теперь под огромными разлапистыми елями. Они сходились и расходились, огибая могучие стволы. Тянуло кисловатым запахом пекущегося хлеба. Вдали меж деревьев виднелись ряды небольших земляных холмов. То там, то здесь дымили костры, и чад их сероватым полумраком наполнял лес от земли до самых крон. Меж зелени белело сохнущее белье, раскачиваемое ветром.

На поляне горел большой, уже потухавший костер. Там, у огня, расположилась порядочная группа по-разному одетых людей, рассматривавших разобранный миномет. Немолодой, лобастый человек в очках и немецкой походной форме что-то объяснял им, показывая густо смазанную деталь. Поодаль, на траве, девочка с остренькой, туго заплетенной косичкой играла с большой овчаркой. Девочка выбирала из носового платочка брусничные ягоды поспелее и бросала их вверх. Собака, щелкая зубами, ловила ягоды на лету и, морщась, с преувеличенной старательностью жевала их. Ягоды были ей явно не по вкусу, и ела она их, по-видимому, только из вежливости.

— Присядьте здесь, пожалуйста, — сказал Николай, показывая на грубо сделанную круглую скамейку, опоясавшую сбитый из горбылей стол. — Посидите тут с Кузьмичом, я сейчас приду.

Устало волоча ноги, он пошел между рядами землянок, видневшихся теперь уже невдалеке. У одной из них находившейся в центре подземного городка, он остановился и, одернув куртку, принялся обтирать сапоги пучком травы.

Женщины тяжело опустились на скамью. Старшая со стоном сбросила мешок и стала, морщась, растирать ладонью натруженную поясницу. Младшая прижалась к ней. И обе они, несмотря на крайнее утомление, с живым любопытством рассматривали лагерь, людей у костра. Партизаны тоже смотрели теперь на них. Даже тот, что был в немецкой форме, перестал объяснять, вытер руки и аккуратно надел пилотку. На пилотке, пришитая наискосок, алела красная ленточка.

— Это откуда же маленькая у вас? Сиротинка, что ли? — спросила старшая у Кузьмича.

— Зачем — сиротинка? Одного нашего командира дочь, Юлочка, — ответил старик и со слезой в голосе спросил: — Да скажите вы, наконец, кто вы такие есть? Черт бы вас совсем побрал!

Женщины переглянулись и промолчали. Потом младшая показала подруге на немца с ленточкой на пилотке. Они пошептались, и старшая обеспокоено спросила:

— А этот тоже ваш партизан?

— Много будешь знать — скоро состаришься! — огрызнулся Кузьмич.

Из землянки, где скрылся Николай, появился верткий смуглый подросток в темной гимнастерке ремесленника, туго перехваченной ремнем. Он подбежал к столу и, ловко бросив руку к козырьку трофейной офицерской фуражки, лихо сдвинутой на ухо, с явным удовольствием отчеканил:

— Товарищи женщины, до командира! Шагом марш! А тебе, Кузьмич, приказано тут дожидаться.