Воин - Дональд Маккуин

Сью дернулась, как будто удар пришелся по ее телу.

Когда они шли по одной из тропинок через лес, настоятельница сказала:

— И примерно так — в каждом месте, известном Церкви. Вам придется многому научиться, если хотите выжить. Позже я расскажу вам легенду о тех, кого называли Учителями. Однако сначала послушайте вот что. Мы находим много вещей, оставленных гигантами, на которых есть буквы. Лично я полагаю, что некоторым из рабов даже позволяли читать и писать, потому что те, кто роет в местах, пораженных Божьим гневом, иногда находят что-то вроде пергамента с буквами. Буквы слишком маленькие для глаз гигантов. Но везде, где чтут благословение Церкви, все-все с буквами и цифрами должно быть немедленно передано Церкви. Любой, пойманный с такими вещами, — отступник, его ждет смерть. Церковь ответственна за уничтожение приносимого. Это выполняется в ходе церемонии, называемой Возвращением.

Картер спросила:

— Что вы возвращаете? Как это происходит?

— Мы все сжигаем, а потом бросаем пепел в бегущую воду. И я понятия не имею, что означает «Возвращение». Это — название церемонии. Оно должно что-то означать?

Бернхард выглядела смущенной.

— Как могут сосуществовать такая церемония и легенды об Учителях? Они же противоречат друг другу.

— Противоречие — точное слово. Именно поэтому Учителя — это только легенда. — Настоятельница резко кивнула головой, показывая на происходящее позади них. — Если так поступают с женщиной, которая училась сама, то что, по-вашему, они сделают с женщиной, которая учит других?

Через несколько мгновений вопль женщины смешался с хриплым криком мужчины, и из глаз Картер хлынули слезы.

Настоятельница неохотно обернулась. Конечно, ничего приятного в порках нет, и никто не любит слышать, как страдают другие, но слезы? Эти женщины, должно быть, пришли из невероятно мягкого общества.

Она снова задала себе вопрос, как столь чувствительные люди могли путешествовать, не обнаруживая себя, но быстро поправилась. Они не только чувствительны, они просто глупы. Если бы не их диковинная одежда и чудовищное оружие, она никогда бы не поверила, что они те, за кого себя выдают.

Как и Алтанар. Так что же он планирует? Настоятельница смотрела, как три женщины торопятся, обняв друг друга, как виноградные лозы. Наверное, пришло ей в голову, это потому, что сейчас крики были слышны постоянно. Она отключилась от них, закрыла для них свои мысли. Казалось, незнакомки не могут так поступить.

«Взять их под свое крыло — рискованная затея, — подумала настоятельница, но через мгновение ее осенило. — Если в их стране позволяют так свободно говорить об Учителях, возможно, они знают что-нибудь о Вратах».

Врата.

Неожиданно она почувствовала пощипывание в глазах, с кривой усмешкой вспомнив, в какое раздражение привели ее слезы Картер лишь минуту тому назад.

Лишь через несколько секунд она была способна думать о Вратах или о Сайле спокойно. Снова она награждала своей любовью странного беспризорного ребенка, который пришел к ней таким изголодавшимся по любви, таким боящимся любви. И между ними возникла любовь. Настоятельница вознесла Сайлу выше, чем других целительниц, для девушки было сделано то, что должно возвеличить ее в глазах всех. Она была рождена, чтобы рисковать, подняться в хитрости. И не могло быть иначе.

Даже если бы она не любила Сайлу, сердито подумала настоятельница, насколько она приятнее, чем эти противоречивые, ценные незнакомцы!

Если бы только ее миссия у Людей Собаки не закончилась таким отчаянным провалом. Сейчас следует быть признательным любому, кто мог бы предоставить ей убежище.

Бедный ребенок. Бедная Сайла, всегда верившая, что ее решимость разгадать тайну Врат была ее собственной идеей.

Глава 43

Фолконер обливался потом, лежа на своей кровати. Рядом сидела целительница, на тумбочке дымился небольшой котелок с супом, стоявший на горшке с углями. На коленях она держала медный таз с водой, смешанной со спиртом. Время от времени она окунала в него ткань, отжимала ее и протирала его лицо и тело, прикрытое простыней. Ни спирт, ни настой полыни не могли заглушить тяжелый запах гноящейся раны.

Военная целительница предложила ему ложку супа, но Фолконер отказался с сердитым бормотанием. Она продела прут для переноски через ручки горшка с углями и унесла все из комнаты, как только Конвей и Леклерк появились в дверях.

Скосив глаза, Фолконер мог видеть, как яд медленно движется из раны по венам руки к сердцу. Крошечная метка укуса была теперь парой пересекающихся разрезов — целительница открыла рану, чтобы уменьшить давление и открыть доступ к пораженной плоти. Она не знала, что ни одно из средств в медицинских комплектах группы не смогло справиться с инфекцией.

Взглянув на друзей, стоявших в ногах кровати, Фолконер попытался улыбнуться.

— Уму непостижимо. Ко всему прочему, еще и гангрена.

— Здесь что-то другое. — Нижняя губа Леклерка выпятилась вперед. — Я встречался с гангреной, это не то. Наш комплект должен был вас вылечить. Они кое-что сделали, полковник. Кто-то поработал с микробами, заставил их измениться. Они обманывают нас.

— Кто бы он ни был, он давно мертв, Луис. Запомните вот что. Что бы вы ни делали, помните, как мы объяснили им наше появление. — Он многозначительно посмотрел на дверь, в которую вышла целительница.

— Может быть, будет лучше, если мы вынесем вас на солнце? Кажется, вчера это помогло? — спросил Конвей.

— Помогло мне. Не помогло руке. — Он повернул голову на подушке. — Я опять бредил, когда вы разбудили меня там, на солнцепеке. Я помню только часть. Что именно я говорил?

Покраснев, Конвей сделал вид, что осматривает руку.

— Ничего особенного. Так, бессвязные слова.

— Это ложь, — сказал Фолконер, и Конвей вздрогнул от жара, вспыхнувшего в его глазах, как будто там внезапно сконцентрировалась вся лихорадка. Полковник продолжил: — Я приказывал отрядам садиться в грузовики. Мы отправлялись в аэропорт, а потом на криогенную станцию. Что вы смогли понять?

— Ничего.

Это было мучительно. Чем больше он пытался лгать, тем яснее понимал, что Фолконер видит его насквозь, и, когда полковник приподнялся на локте и потребовал правду от Леклерка, тот признался во всем.

— Там никого не было, кроме нас. Вы только отдавали приказы. Даже не слишком громко. Правда, честно. — Он отступил, жестом и улыбкой извиняясь перед Конвеем.

Откинувшись назад, Фолконер с усилием жадно глотал воздух. Пот лил с него ручьями. Конвей сказал:

— Полковник, довольно. Вы вредите себе.

Тот скривился.

— Я думаю о том, как не навредить остальным. — В последующей тишине его хриплый вдох был бесконечно громким. Фолконер продолжил: — С этого момента безопасность получает приоритет номер один. Происходит кое-что забавное. У них есть больницы, они называют их домами исцеления. Почему же Алтанар настаивает, чтобы я оставался здесь? Он знает, что я брежу. Что, если я буду кричать на их языке о криогенном проекте? Или ядерном оружии? Или о том, откуда мы появились? — Он рухнул на кровать и тут же забылся. Хриплое дыхание клокотало в его горле.

Конвею хотелось успокоить полковника — его слова озадачили всех. Они составили график дежурств, чтобы Фолконер никогда не оставался один. Его состояние стремительно ухудшалось. Конвей задавал себе вопрос, понимала ли настоятельница, насколько отчаянным было положение Фолконера. И был уверен, что она хорошо это скрыла, как умолчала о показанном женщинам в тот день. Картер все еще не могла об этом говорить.

И теперь человек, который должен быть самым сильным из них, умирал.

Глядя на серые каменные стены, Конвей вспомнил о панике, охватившей его при первой вспышке бреда Фолконера. Ти, девушка-рабыня, подслушивала. Она не понимала, но интуитивно чувствовала, что речь шла о тайнах. Она передавала Фолконеру ходившие о них истории, рассказы, в которых они были волшебниками, пришедшими из места, откуда еще никто не возвращался. Как-то Конвей спросил у нее, почувствуют ли люди угрозу, если пришельцы окажутся слишком отличными от них, и Ти ответила, что он прав. А Конвей знал, как люди этого мира реагировали на угрозу.

Фолконер получал хорошее лечение. По приказу Алтанара у них было все, что они просили, в том числе и чистая комната.

Ти оказалась незаменимой. Когда не было целительниц, она бралась за любую работу. Фолконер спрашивал про нее, если девушка какое-то время отсутствовала. Конвей тоже оценил ее. Ти была симпатичной, любила рассказывать о местных обычаях и помогала им с языком. Конвею казалось, что она чрезмерно подозрительно относится к Алтанару, чем расстраивает Фолконера. Мэтт подозревал — именно она заставила полковника задуматься о том, что их комнату прослушивают. Вполне возможно; но проблема заключалась в том, что у Алтанара могла иметься дюжина причин, чтобы оставить Фолконера именно здесь. Может быть, ему не хотелось, чтобы люди увидели, насколько уязвимы оказались его новые друзья.