Плод воображения - Андрей Дашков

Тогда не стоило удивляться встрече с мертвецом. Тогда вообще ничему не стоило удивляться. Могло показаться, что мертвый монах с его дурацким такси дан ему в проводники, а заодно играет роль психического демпфера, чтобы клиент не свихнулся сразу. «Но неужели нельзя было подобрать что-нибудь получше? — задал себе вопрос Нестор. — Ну я не знаю, призрак матери. Или — классический вариант — призрак отца…» Сами эти мыслишки, скорее всего, свидетельствовали о попытках вернуться к старому, привычному и бесплодному ожиданию жизни, когда воображаемое и действительное разделены прозрачной, но непреодолимой завесой, и нет никакой надежды узнать о себе нечто окончательное и подлинное.

Мертвец повернулся к нему — на лице была снисходительная ухмылка:

— Расслабься, ты всё правильно понял. Иди. Он тебя ждет.

Нестор только теперь заметил, что такси остановилось. Не было никакой разницы между движением и покоем. Он повернул голову вправо. В непрерывно меняющемся урбанистическом пейзаже наконец появилось что-то более или менее устойчивое — гигантская пирамида, похожая одновременно и на древнеегипетское сооружение, и на ласвегасское казино, и на какой-нибудь футуристический орбитальный замок. По обращенной к нему грани пробегали тени, точно в авангардном немом кино. Внизу темнела бесформенная дыра входа, похожая на проделанный взрывом пролом.

Нестор выбрался из машины на тротуар, напоминавший охлажденный и сглаженный поток вулканической лавы. «Downtown» сделал ему ручкой и стал удаляться вместе со своим такси — не отъехав «по-человечески», а отодвигаясь и постепенно выпадая из фокуса, словно был всего лишь изображением, созданным телеобъективом. Нестор снова ощутил тошноту.

Он направился ко входу в пирамиду. Он не смог бы сказать о темном проеме ничего более конкретного, даже если бы очень захотел, — происходящее всё сильнее ускользало от него, свободно вытекало сквозь продырявленное сито памяти, стиралось, не задержавшись в том месте, где зарождается сознание.

Он еще пытался схватиться за последнее, что ему осталось. Сунул руку в сумку и нащупал пальцами Ариадну. До определенного момента она безмолвствовала, словно и впрямь была тем, чем казалась на вид, то есть необратимо мертвой частью тела, — а когда вдруг заговорила, Нестор почувствовал, что каким-то немыслимым образом поменялся с ней местами.

— Дальше я сама, — сказала Ариадна. — В этом лабиринте тебе делать нечего.

107. Лада: «Сколько можно валяться?»

Она была готова к чему-то в этом роде, хотя выглядело всё так, словно у Барского сдали нервы. По ее мнению, он мог бы выбрать лучшее место для стрельбы. Или лучшее время. Или по крайней мере, позаботиться о том, чтобы не оставить ее конвоирам никаких шансов. Он что, не видел старого фильма, где звучали слова: «Не беспокойтесь, наш друг стреляет только в голову»?

Вместо этого ебаный знаток душ человеческих потратил лишнюю пулю на «пенсионера», и «олдспайс» с неожиданным для такой туши проворством метнулся в сторону. Лада потеряла его из виду; на какое-то время ей стало ни до чего, потому что «пенсионер» навалился на нее всей своей тяжестью и увлек за собой вниз.

Если учесть, что у нее были скованы сзади руки, падение на лестнице вполне могло закончиться для нее плачевно. Она пыталась устоять, но с ее здоровьем это было всё равно что сопротивляться наезду асфальтоукладчика. Ей оставалось падать по предложенной траектории и уповать на то, что в конце мертвец окажется снизу, а не придавит ее до смерти.

В какой-то момент этого мрачного и, возможно, последнего для нее вальса она увидела поверх плеча «пенсионера» физиономию Барского, который стрелял куда-то в сторону — не иначе по «олдспайсу», занявшему оборону в нише на промежуточной лестничной площадке. Да, вот так и бывает, когда сочинители берутся не за свое дело. Впрочем, надо отдать ему должное, раньше у него получалось лучше.

В следующую секунду она рухнула на «пенсионера», который уже напоминал свернутый гимнастический мат — во всяком случае, жизни в нем было не больше. Боль и так не дремала, а тут перед ней открылось столько возможностей, что, если бы у Лады спросили, она всерьез задумалась бы, не лучше ли было приземлиться под трупом и гарантированно сломать себе шею. Казалось, кувалда раздробила оба вывернутых локтя, из тела выдернули, а затем снова вставили в него позвоночник, стянутые колючей проволокой внутренности затрепыхались в агонии…

И опять момент был неподходящим, чтобы умереть, хотя именно за этим она сюда приехала. Наступили сумерки, в течение которых она как будто слышала чей-то отдаленный смех по поводу ее наивности… и поджаривалась на медленном огне. Когда она снова смогла воспринимать хоть что-нибудь, кроме боли, оказалось, что стрельба закончилась. Если отрешиться от привычного гула в голове, тишина была почти музейной, такой, какая наступает в местах, потревоженных напрасно.

Лада с некоторым трудом повернула голову и увидела перед собой затылок мертвеца. На лестнице по-прежнему царила пыльная полутьма, но она почти не сомневалась, что по-прежнему лежит на «пенсионере». По крайней мере, запах соответствовал. А вот «олдспайс» куда-то пропал. Если сбежал, то было бы неплохо, чтобы Барский наконец вспомнил о ее существовании. Но имелся и другой вариант: «олдспайс» открыл ответный огонь, Барский убит или тяжело ранен, и ей придется выбираться отсюда самой. Причем побыстрее, пока здоровяк не передумал…

На протяжении следующих трех-четырех минут она убедилась в том, что киношный трюк «я-шарю-по-чужим-карманам-руками-в-наручниках» на практике трудноосуществим, особенно когда руки сзади, а мертвец тебе ничем не помогает, даже не желает перевернуться с одного бока на другой. Она рассчитывала найти в его карманах ключ от наручников, а в идеале — ключ и пистолет. Вроде бы нащупала через ткань куртки что-то твердое, но добраться не смогла. Пальцы не просто утратили былую подвижность — она удивлялась, что вообще может ими пошевелить. Это же касалось и предплечий — казалось, из локтевых суставов окончательно испарилась смазка…

Оставив затею с ключом, она лежала и собиралась с силами, чтобы подняться на ноги, когда со стороны коридора второго этажа донеслись звуки шагов. Кто-то приближался легкой танцующей походкой, нимало не заботясь о том, чтобы двигаться скрытно. Барский когда-то неплохо танцевал, но она сильно сомневалась, что ему сейчас до этого. А «олдспайс» был тяжел, слишком тяжел, хотя, как недавно выяснилось, довольно ловок. На то, чтобы вскочить и бежать, у нее уже не осталось времени — если предположить, что хватило бы сил. Она преодолела искушение прикинуться дохлятиной. Просто лежала и смотрела, ожидая, кто появится на верхней площадке.

Появился он — юнец из ее недавнего кошмара. Она уже ничему не удивлялась. Реальность была до такой степени ей отвратительна, что она почти с удовольствием заменила бы ее на что-нибудь другое. Желательно, не настолько болезненное. И не настолько безнадежное.

Мальчишка остановился на площадке, с ухмылкой рассматривая Ладу и словно оценивая ее состояние. А она уверилась, что видения — не такая уж чушь, как ей казалось прежде. Во всяком случае, оригинал не слишком отличался от своих копий, блуждавших по чужим снам. Он был красив и весел, имел здоровый загар. Он мурлыкал себе под нос какую-то джазовую мелодию. В правой руке у него было гусиное перо, которым он рисовал в воздухе одному ему ведомые иероглифы, но Лада была почему-то уверена, что и бритва находится неподалеку — скажем, в правом кармане шелкового жилета, видневшегося под расстегнутым пиджаком вечернего костюма.

Юнец начал спускаться по лестнице. Он двигался в своем прежнем ритме, и этот его непринужденный фокстрот выглядел утонченным глумлением над ее вынужденной неподвижностью. Остановившись над Ладой, он опустил руку с пером и легонько пощекотал ей нос.

Она отвернулась и увидела в нескольких сантиметрах от своего лица его черно-белые лаковые штиблеты. На носке правой штиблеты четко выделялось багровое пятно свежей крови.

— Детка, вставай! — сказал мальчишка чуть ли не ласково. — Сколько можно валяться? У тебя осталось… агха-гха-гха… семнадцать часов.

108. Дюшес: конец анекдота

Он успел разглядеть Барского и кое в чем убедиться, но на всякий случай решил дать ему расстрелять обойму. Мало ли — может, литературный лев окончательно свихнулся. Ведь бывало и такое.

Противник вел себя странно — сначала бестолковая засада, затем бессмысленная стрельба. Как будто он видел не совсем то, что было на самом деле…

Когда вместо очередного выстрела раздался щелчок затвора, Дюшес вышел из своего укрытия, спокойно переступил через мертвого Кисуна, лежавшего в обнимку с вырубившейся Ладой, и начал неспешно подниматься по лестнице. Пока Барский судорожно перезаряжал пистолет, Дюшес иронично ухмылялся, опровергая ошибочное мнение некоторых о своей полнейшей невозмутимости. Когда романист уже был близок к успеху, Дюшес вдруг заговорил: