Прекрасная страна. Всегда лги, что родилась здесь - Цянь Джули Ван
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тогда мне и в голову не приходило задуматься о том, кем в нашей компании была я сама. В ретроспективе очевидно, что я играла много разных ролей: мозгового центра, задиры, девчонки-сорванца.
Вместе с ними троими изучать новый мир, полный не только азиатов, но и белых, и чернокожих, и латиноамериканцев, было уже не так страшно.
* * *
В школе-лаборатории мне впервые стало не скучно учиться. Предметы радовали разнообразием. Вместо того чтобы учить нас только спрягать глаголы или заставлять переводить с английского на испанский и наоборот, сеньора Торрес, миниатюрное живое воплощение бодрости духа, запланировала поход в ближайший испанский ресторан и выдала нам список слов, необходимых, чтобы сделать заказ по меню. Мы сможем заказывать блюда только по-испански, предупредила она, поэтому лучше выучить, как заказать желаемое, потому что придется есть именно то, что нам подадут.
Наша учительница по гуманитарным наукам напомнила мне мисс Пон. Белая, небольшого роста, миз Ротштайн носила короткую стрижку, а ее глаза искрились вниманием даже тогда, когда говорили ученики, а не она сама. Она задавала читать самые разные книги и при обсуждении обращала наше внимание не только на события, но и на их причины и значение. Вместо того чтобы просто дать нам посмотреть экранизацию книги, которую было задано прочесть, миз Ротштайн учила нас задавать вопросы – ей, друг другу, самим себе.
Как мисс Пон принесла в мою жизнь «Паутину Шарлотты», так миз Ротштайн подарила мне «Посвященного» – роман-антиутопию, в котором общество существовало без боли и борьбы. Его главным героем был двенадцатилетний мальчик Джонас, оказавшийся носителем уникального дара и бремени воспоминаний о прежних, более болезненных, более эмоциональных временах. Джонас был еще одной составляющей моей новой жизни, что позволяло мне чувствовать себя не такой одинокой. Размышления Джонаса о том, что он помнил и видел слишком многое, помогли обрести голос моим собственным чувствам. Я задерживалась на отдельных абзацах и фразах, многократно читая, перечитывая и повторяя их про себя. Многие слова из этой книги послужили мне талисманами, впервые вызвавшими к жизни и показавшими самые сокровенные глубины моих обид, моих радостей, моего одиночества.
* * *
Дома все становилось только хуже. Ма-Ма и Ба-Ба редко разговаривали. Мы жили двумя крайностями – либо молчание, либо вопли. Единственным плюсом было то, что приносящие дискомфорт звуки больше не доносились из их постели посреди ночи, так что мне не приходилось засыпать, зажимая уши. Ма-Ма по-прежнему не откровенничала со мной, как это было до операции. Время от времени она пропускала ужин, а иногда весь субботний день проводила у своей новой подруги на Лонг-Айленде, с которой я еще не была знакома. Я не знала, как мне заново завоевать доверие Ма-Ма после того, как подвела ее, и тишина дома, некогда наполненного словами, душила меня.
Однако пронырливость моя никуда не делась, и из того, что говорилось и о чем умалчивалось, я уловила две вещи: Ма-Ма злилась, потому что Ба-Ба купил машину, ничего ей не сказав, и теперь требовала, чтобы он согласился на то, что хотела она. Она была убеждена, что нашла способ выручить нас из нашей ситуации, но Ба-Ба возражал. «Это единственный вариант, при котором она сможет учиться в колледже!» – кричала Ма-Ма, когда думала, что я не слышу, а иногда прямо через мою голову за столом в кухне, и наши соседи торопливо разбегались по своим закуткам.
Обычно Ба-Ба ничего на это не отвечал, но однажды упомянул, что порой белые люди из правительства используют иммигрантов, чтобы выиграть выборы, и в прошлом они раздавали грин-карты. У меня не было возможности узнать подробности, но эта идея банным листом пристала к мембранам моего мозга.
Впрочем, был и второй положительный момент: поскольку Ма-Ма злилась на Ба-Ба за покупку машины, она решила воспользоваться ею, чтобы научиться водить. Ба-Ба это пришлось не по вкусу. Что, если она ее разобьет? – кричал он. Машина была его «деткой» – в большей степени, чем я, как мне казалось. Большую часть вечеров после ужина он уходил на улицу и вытирал всю ее сперва мокрым полотенцем, потом сухим. Это была большая жертва: на каждого из нас приходилось только по одному полотенцу.
Дважды машина подвергалась ночным нападениям. В первый раз взломщик забрал радиоприемник и некоторые другие детали, о существовании которых я и не подозревала. Ба-Ба тут же отогнал ее в ближайший сервис, словно она была ребенком с распухшей рукой, которого нужно срочно везти в больницу. Меньше чем через неделю она была как новенькая. Потом Ба-Ба купил специальную палку, которая блокировала руль. Теперь, чтобы управлять машиной, вначале нужно было снять палку – иначе она разбила бы окно. Палка была никому не известного бренда, самая дешевая и маленькая из всего ассортимента, и к рулю неизменно крепилась с трудом.
Эти новые расходы злили Ма-Ма еще сильнее – и только прибавляли ей решимости научиться водить машину. «Ты ставишь это… эту вещь выше нас?! – восклицала она. – Выше нашей безопасности и нашего будущего?! Я – твоя жена, а это твой ребенок!»
В эти моменты я замечала в глазах Ба-Ба знакомое выражение, потом его взгляд тяжелел, и тени сгущались. Мне потребовалось некоторое время, чтобы научиться его отслеживать, но, увидев одну и ту же картину несколько раз, я поняла: это тот же самый взгляд, который появлялся у Ба-Ба, когда он рассказывал, как разоряли дом его родителей, как Най-Най выволокли на улицу и избили на глазах у всей деревни. В этом взгляде не было чистой печали или чистого страха, зато в нем было то, что наверняка испытала коричнево-белая птаха, когда заметила Мэрилин прямо перед ее броском.
Во второй раз машину просто угнали.
