Пролог - Николай Чернышевский

Она пропадала довольно долго. Наконец прецеремонно явилась в дверях, постная, совершенно убитая видом страданий Зинаиды Никаноровны. «Пожалуйте, Владимир Алексеич; Зинаида Никаноровна просят». - проговорила на унылый распев. — «А долго же возились вы Зинаидою Никаноровною: видно, узлы у корсета затянулись, трудно было расшнуровать? Да она легла бы в корсете. — ее я не стал бы щупать, что там у нее под блузою, есть шнуровка или нет, — зачем было столько хлопот? Лишь скинуть бы платье да надеть блузу». — «Как вам не стыдно говорить это, когда Зинаида Никаноровна в самом деле больна!» — процедила сквозь зубы моя жеманная куколка, чрезвычайно обижаясь за свою больную.

Больная лежала как следует, в белой блузе, прикрывшись легким одеялом. На столике у кровати стояли микстуры, стакан неполный с водою, от которой пахло гофманскими каплями: вон как, не на шутку она больна! — Должен был понимать я: — стакан не полный, она пила из него. Между этих медикаментов — вижу: сафьянная коробочка — это лекарство уж не ей, а мне, для исцелении меня от дурных чувств к ней. Но что такое? Перстень? Велика коробочка; булавка для галстука? — Все-таки не походит: широка коробочка. Но что бы там ни было, это деликатно: не деньгами, а вещичкою — вылечусь я: это гораздо благороднее.

А Зинаида Никаноровна была очень больна: едва могла говорить, чуть-чуть шевелилась, когда не забывалась; а когда заговаривалась до забвения болезни, ораторствовала и жестикулировала с энергиею, которая сделалабы честь самой здоровенной женщине в целой губернии; да и мудрено было б ей не забывать своих физических страданий: душевные были слишком мучительны. Вспоминая, что больна, она опять изнемогала до слабости, близкой к обмороку: тише, тише. — и закрыла глаза, молчит… «Ах боже мой. — Кажется я забывалась, так ослабевала». — «Да, Зинаида Никаноровна, вы забывались».

Как она любила его! Чем она пожертвовала для него! — Я не без интереса узнал, что, кроме всего, чем женщины обыкновенно жертвуют для любимого человека, она пожертвовала для Виктора Львовича губернским предводителем. — вот это точно редкое доказательство любви: многие ли жены мелкопоместных дворян могут похвалиться, что бросали губернских предводителей для других, еще более возвышенных привязанностей? Мне следовало бы плакать от умиления с разинутым ртом от удивления, тем больше следовало, что губернский предводитель был очень благороден: в два года он прикупил к ее родовым тридцати душам еще пятьдесят в этой же деревне и соседнюю деревню в семьдесят с лишком душ. — и она вполне убеждена, что через год, много через полтора он купил бы ей еще Енотаевку. — она уговорила владельца, оставалось только действовать на губернского предводителя; — а в Енотаевке больше полутораста душ. — и сколько лугов! Восемьсот шестьдесят десятин превосходных лугов! В здешних местах это клад, это золотой рудник…

Действительно, она принесла Виктору Львовичу очень большую жертву; я понимаю и жалею; но что я могу сделать? Ничего, к несчастию.

О, пусть я не говорю этого! Она знает силу мою над мыслями Виктора Львовича. — она горько испытала эту силу, — потому что до сих пор мое влияние на него было во вред ей. — пусть я не отпираюсь, она говорит это не для того, чтобы упрекать меня, она даже понимает мое заблуждение, которое принесло ей такое горе: я смотрел на нее как на женщину, которая изменяет мужу. — против таких женщин все вооружены. — но — ох, ах и проч., - но не всегда можно порицать их, иногда они заслуживают более сострадания, нежели порицания. — потому что сами мужья заставляют их жаждать другой любви. Таково было и ее положение. Ее муж женился на ней не для того, чтобы любить ее, а потому, что у нее было восемьдесят душ…

— Вы увлекаетесь, Зинаида Никаноровна, это вредно вам. — заметил я, рассчитывая, в какое время у нее составилось восемьдесят душ приданого, когда родовых было тридцать, первое благородство губернского предводителя имело пятьдесят душ и проч.

— Это правда, я увлекаюсь, — согласилась она и стала впадать в изнеможение.

Но когда я услышу о жизни ее мужа, я вполне оправдаю ее. Он живет на ее счет, — он не имел ничего и теперь не имеет, он служил в дворянском собрании ничтожным чиновником. — и чем же он благодарит ее за свое содержание. — за то, что она была готова любить его! любила его?..

Вам вредно увлекаться, Зинаида Никаноровна, заметил я, видя, что подтверждаются слова достопочтенного мужа, уверявшего, что он бывал мужем своей жены не по названию только. — и рассчитывая, что когда так, был промежуток от губернского предводителя до Виктора Львовича. — и пожертвование енотаевскими лугами для Виктора Львовича становится сомнительно; или промежутка не было? — Не могло не быть; она не из тех женщин, которым нужно двух мужчин: и один-то редко нужен, это пустое занятие. — для Енотаевки можно трудиться; без цели, что за охота? Изредка может найти и такой стих- конечно; но изредка, потому что дельной голове некогда много фантазировать.

— Даю вам честное слово, Зинаида Никаноровна, ко не считаю вас женщиною, которая увлекалась бы чувственностью. Физическое наслаждение любовью не в вашем темпераменте. — и скажу более: ничтожно для вас сравнительно с другими. — высшими. — побуждениями привязываться к человеку.

— Вы понимаете меня. — томно сказала она, изнемогая и в величайшем удовольствии.

Противная тварь, неспособная находить наслаждение в том, что заставляет даже животных забывать о пище, — тебе енотаевские луга милее потребностей твоей человеческой натуры; в тебе и нервные конвульсии возбуждаются только подлым угодничеством. — корова и овца не унижаются до того, чтобы впадать в них по раболепству.

Но она была в восхищении — по ее мнению, я назвал ее ангелом. Эфирное существо закрыло глаза в изнеможении.

Раскрыла их — и начала говорить, что у меня не бесчувственное сердце: я люблю и счастлив. — я могу понимать, как должна страдать она, лишившись любви… Ах, что может быть выше чистой любви?

Она изнемогла; открывши глаза. — начала хвалить Мери: какая умная девушка Мери, какие прекрасные манеры у нее, но, главное, какая красивая девушка Мери…

Я начал вернее прежнего судить о сафьянной коробочке. Это еще деликатнее, нежели я воображал: не только то благородство, что подкуп не деньгами, а подарком. — но и подарком не мне, а моей любовнице.

Я с нетерпением ждал посмотреть, как достанет у нее наглости вручить мне взятку. — но она изнемогла.

Любопытно, как она исполнит подвиг. — думаю я, и увидел, что ошибался: никакого подвига нет. — дело самое легкое для нее.

Она раскрыла глаза, взяла и раскрыла коробочку. — я увидел, что там серьги с каменьями не цветными, крупнее брильянтов, которые были в брошке, купленной мною для Анюты. «Но это брильянты ли, или стразы» — подумал я, и ум мой, подозрительный до крайней низости, полагает, что это стразы.

Она повертывает открытую коробочку, чтобы каменья сверкали. — спрашивает, хороши ли серьги. — я говорю, что очень хороши; — она подает мне коробочку, чувствительно произнося: «Ваше сердце говорит вам, кому я дарю их через вас. — от вас они будут ей еще вдвое милее, нежели сами по себе».

— Очень благодарен вам, Зинаида Никаноровна; серьги чрезвычайно нравятся мне. — позвольте, я сейчас скажу, могу ли я взять; если это. — я взял стакан, вынул одну из серег, — если это стразы. — «Брильянты!» — восклицает она, а я черчу главным камнем серьги стакан: камень режет стекло. — в самом деле это брильянты: ах я низкий человек! Как несправедливо было мое гнусное сомнение в благородстве этой женщины!

— Если это стразы, хотел я сказать, Зинаида Никаноровна, то я возьму их с большим удовольствием. Но это брильянты — не возьму, простите меня. Я говорил вам, что вы преувеличиваете мое влияние на Виктора Львовича, но это бы еще ничего: я принял бы ваш подарок в награду, если не за пользу, какую принесу, то за желание, усердие служить вам. Дело не в пустой щекотливости, я чужд подобной мелочности. Но откровенно скажу вам, что этот подарок был бы совершенно бесполезен для меня. Будь это стразы, я осчастливил бы ими девушку, которая берет от меня, кроме денег, и перстеньки и сережки. Но брильянты — это совершенно нейдет к ее другим нарядам, к ее манерам, к ее семейному положению. — ко всему. Она могла бы только продать их. — и конечно, за полцены. Жаль такой большой потери. Лучше бы прямо дать ей деньгами. А это, вы согласитесь, неловко: вы не предложите мне триста, четыреста рублей для подарка моей любовнице. Скажу вам больше: несмотря на все эти затруднения, взял бы я у вас эти серьги или, пожалуй, хоть и деньги ей. — если б имел желание делать ей большие подарки. Но у меня нет этой охоты. Девушка не стоит того. Лицом не особенно хороша; флегматична, и телом и душою, без огня и без нежности; рыбья кровь в жилах, привязанностей в сердце нет ни к кому и никогда не было. А между тем довольно жадная. — правда и то, что подобная любовница не может выманить много денег, но почти жаль и тех не очень больших, которые даешь ей. Живу с нею потому, что связался раз, — но и только. Итак, не беру серег, чтобы не терять попусту дорогой наряд.