Философия случая - Станислав Лем

пути. Для эмбриогенеза компасами служат механизмы обратной связи – например, регулятивные, компенсаторные, координационные и синхронизирующие. Каждый раз, как только перекрывается нормальное течение целостного развития, создается картина взаимопереплетенных и подкрепляющих друг друга устремлений к состоянию динамического равновесия, и эти устремления, по существу, и суть суррогат гравитации, заставляющей реку в конечном счете течь в море. В регулировании всех этих процессов важную роль играют встающие перед ними преграды, как бы «экологический шум». Это – вмешательство фактора случайности. Оно возникает из-за неопределенности ситуации, когда одни из процессов уже заканчиваются, другие устойчиво продолжаются, а участвующие в них стохастические и «шумовые» тактики порождают источники «добавочной» информации: не только существенной, но даже необходимой для материальной реализации всех этих процессов (в качестве таковой выступает организм) или для их информационной реализации (это – «конкретизация литературного произведения в читательском восприятии»). Итак, мы видим, сколь абсурдны утверждения о том, что случайные факторы только вредят восприятию литературного произведения: действуя «со стороны читателя», они будто бы наделяют возникающие конкретизации «произвольными» доопределениями и добавками. И это несмотря на то что отсутствие таких факторов попросту уничтожило бы конкретизацию! Представление об «идеальной конкретизации» как о наделении окончательной формы текста или генотипа целесообразностью, чтобы это совершенное произведение не было причастно ничему акцидентальному, никаким случайным факторам, шумам, помехам, – такое представление игнорирует реальный механизм процессов конкретизации. Ибо эти процессы вполне в состоянии перерабатывать шумы, случайности и помехи в жизненно для них самих (процессов) необходимую пищу и трансформировать их в финальный порядок, адекватный именно процессам конкретизации. Идеальная конкретизация, которая до малейшей йоты совпала бы с текстом или с генотипом, это фикция – такая же, как «идеальная шахматная партия», в которой мы наверняка одержали бы победу по той причине, что не имели бы перед собой антагониста-партнера. Ясно, что не только победы, но и вообще игры в такой партии не будет, потому что игра требует двух партнеров. Но таким же образом и эмбриогенез, как и восприятие литературного произведения, собственно представляет собой игру, о чем мы уже говорили. Потому что эмбрион, а также и читатель применяют различные тактики в отношении «воздействия» регуляторной программы или собственных внутренних реакций, причем результаты применения этих тактик каждый раз представляют собой «исходные позиции» для разыгрывания партий следующего этапа (соответственно этапа развития или чтения).

Если в одном смысле стартовая инструкция объемлет собой «всё», поскольку буквально не оставляет пустых мест, то в другом смысле она является недоопределенной. В стартовой позиции программа может быть, таким образом, сопоставлена с игральной костью, о которой до броска нельзя осмысленно сказать, что она образует «схему» или «информацию на перфокарте». Но дело обстоит так, что человек, держащий в руке кость, может до броска располагать только вероятностным знанием о результате этого броска, иначе говоря, прогнозы, которые по данному поводу будет формулировать этот человек, имеют ценность только в известных пределах. Сам же бросок доопределит то, что исходно не было доопределено. Ибо бывают такие обстоятельства, когда вероятностные процессы не могут быть непосредственно сведены к тем процессам, которые не основаны на вероятностях. Для системы типа игральной кости исходные вероятности заключены в узких и вычисляемых пределах, так как можно заранее установить количество возможных результатов (для случая одной кости – шесть). Напротив, сложная система (а таковы генотип и текст) открывает поле для столь обширных фенотипических разбросов, что можно оспорить самую возможность их рассчитать. В этом-то смысле и надо понимать старинный афоризм Дриша, что «проспективная потенция» яйцеклетки всегда больше, чем ее «проспективное значение», то есть что яйцеклетка всегда «может» больше (сделать), чем она реализует в данном сингулярном акте развития. Такой избыточностью (как потенцией) наделен также и литературный текст, и если стратегия его прочтений уже приобрела общественный характер, то их взаимная аналогичность не упраздняется тем фактом, что подобные друг другу прочтения не бывают друг другу тождественны. Иными словами, едва ли не каждый читатель вносит в прочтение текста свои особенности – неповторимые, но и несводимые к усредненной норме восприятия. Среда – соответственно биологическая или культурная – определяет размеры фенотипического поля (расстояние между его границами). Например, один и тот же растительный генотип порождает в условиях своей «нормальной» среды высокий, густо облиственный фенотип, а в горной среде – другой фенотип, похожий на фенотипы типично горных растений – низкорослые, слабо облиственные и т. п. Подобным же образом текст, попадая в разные читательские среды, реализуется в различных пределах изменчивости. Только механизмы, вызывающие эту изменчивость, не одинаковы применительно к фенотипу и к читательскому восприятию. Литературный текст порождает систему, в «приспособительном» отношении далеко уступающую системе, порожденной генотипом. Эта последняя обладает, вообще говоря, большой «компенсаторной адаптивностью» к различным экологическим условиям. Правда, зародыш выживает только там, где его фенотипические механизмы регуляции могут удовлетворительно справиться с требованиями, предъявляемыми к его компенсаторным способностям. Так что в конечном счете как в природе, так и в культуре погибает много (в сущности, подавляющее большинство) «систем» – соответственно живых и литературных.

Как мы уже говорили, генотип соответствует тексту литературного произведения, а протоплазма, окружающая генотип, – единичному читателю. В исследованиях, выполненных на лягушечьей икре, удалось пересадить ядра из оплодотворенных яйцеклеток одного вида в яйцеклетки других видов. Протоплазматические эффекторы яйцеклетки представляют собой по отношению к генотипическим инструкциям некую «интерпретирующую инстанцию». Поскольку в яйцеклетках разных видов эти эффекторы нетождественны, пересадка ядер от северных лягушек (из США) в глубь протоплазмы южных лягушек породила мелких лягушек с большими головами. Эта деформация протекала в обратном направлении, когда в яйцеклетки северных лягушек вводили ядра от южных лягушек. При этом получались крупные лягушки с маленькими головами. Следовательно, неодинаковые протоплазматические эффекторы давали различную интерпретацию одной и той же генотипической инструкции. Это грубый аналог переноса одного и того же текста (хотя бы «В пустыне и в джунглях») в две разные читательские среды. В онтогенезе и в карьере литературных произведений принимает участие также третий компонент, помогающий формированию организма и книги. Это – аспект внешней среды, представляющий собой «экологическую нишу» организмов и «культурную нишу» текстов. Иногда этот аспект служит стрелкой, меняющей направление всего пути динамичного развития, и выступает как высший арбитр по отношению к «меньшим» средам генотипов и текстов. Такими «меньшими» средами служат соответственно интерпретирующие эффекторы протоплазмы и сознания отдельных людей, воспринимающих тексты.

Итак, спрашивать о взаимно однозначном соответствии генотипов и фенотипов, не учитывая всех промежуточных между ними процессуальных компонентов, это значит не принимать во внимание обстоятельств, которые превращают все такого рода соответствия в нечто вторичное, опосредованное – потому что эти соответствия опираются на статистический материал и вследствие того никогда не бывают однозначными, то есть основанными