Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 1 - Семен Бабаевский

— Это, что же, в Москве тебе об этом сказали?

— Разговор начался давно, еще когда в Ставрополь ездил.

— И молчал?

— Что ж прежде времени говорить.

— А теперь дело уже решенное?

— Почти. Сессия райсовета должна решить.

— Что ж, Федора Лукича снимают?

— Ему надо лечиться. Он давно просился.

Снова заскрипела кровать. Тимофей Ильич сел, спустил на пол костлявые, в белых подштанниках ноги, достал кисет и стал молча закуривать. Зажглась спичка, и Сергей увидел хмурое щетинистое лицо отца.

— Сам пожелал или люди того захотели? — раскуривая цигарку, спросил Тимофей Ильич.

— Я дал согласие, а избирать будут на сессии. Как обычно это делается.

— А справишься? Подумал ты об этом?

— Обо всем, батя, уже я думал и передумал.

— Ох, смотри Дело нешуточное.

— Тимофей, ты не об этом печалься, — вмешалась в разговор Ниловна. — Разве ж Сережа не управится с той работой? Будет по району разъезжать на машине и указания давать. Ты лучше спроси у него, как нам, старикам, жить. Старшие поразъехались и уже на порог не появляются. Анфиса замуж вышла и тоже норовит со двора. Думала, вернется Сережа, поживем с ним вместе. — Ниловна умолкла, и Сергей слышал, как она тихонько заплакала.

— И какая же ты стала слезливая, — сердито сказал Тимофей Ильич. — В молодости за тобой этого не замечал. А подумай своей головой, чего плакать? Наседка небось не плачет, когда цыплятки подрастут и разбегутся? Тут радоваться надо. Сын — голова всего района, и чей же сын — да твой! А ты в слезы. Слушай, Сергей, что я тебе скажу. Раз дело это нужное и уже решенное — становись и работай. Может, ты нашего Артамашова обуздаешь, а то беда, скачет напропалую. Только я так думаю. На войне ты отличился смелостью, а тут одного этого маловато. Знаю я тебя, натура горячая — покойный твой дедушка был таким. А эта работа требует хладнокровия. Сколько у тебя будет людей — войско! И со всеми надо приличное обхождение. И ежели по-настоящему вникать во всю нашу жизнь да обо веем заботиться — какая тут нужна голова, какие силы и сколько терпения потребуется!

Ниловна наплакалась вволю и уснула, а отец и сын все еще разговаривали, не замечая, что в окно смотрит заря.

Женщины выгоняли в стадо коров и видели, как со двора Тутариновых покатила стансоветская тачанка, стуча и подпрыгивая на камнях. Лошадьми правил Дорофей, упершись для удобства ногами в жестяной козырек. В задке сидели Сергей и Савва. Женщины долго смотрели им вслед.

— Сынок Ниловны куда-то помчался.

— Мотается. В Москве месяц жил.

— Счастливая мать.

— Молодой, а погляди, какой деловитый.

— Нам бы такого председателя колхоза.

— Ишь чего Фроська захотела! Я слышала, будто его ставят на место Федора Лукича. Должно, за этим и в Москву вызывали.

— Правда ли? Вот хорошо.

— И вовсе не за этим. Был на празднике. На своем танке возле Кремля проезжал. Он сам вчера об этом рассказывал.

— Так это все равно.

— А слышали? Марфа-птичница метит его в зятья за свою Ирину.

— Девка не плохая.

— Знать, у Тутариновых будет сразу две свадьбы.

Усть-Невинская давно скрылась в утреннем тумане. Из-за горы вставало солнце, и его лучи прижимали туман к земле. Было прохладно. Роса прибила пыль на дороге, и всюду, где туман уже рассеялся, — на стерне, среди сухого бурьяна, на копнах, — блестела, как стеклянная пряжа, мокрая паутина. Дорогой Сергей еще раз просмотрел написанные под копирку акты комиссии, которую возглавлял Рубцов-Емницкий, выводы и заключения по поводу того, что на Кубани, вблизи Усть-Невинской, нельзя строить электростанцию.

— Неужели мне еще раз придется ехать к Бойченко? — сказал он, когда тачанка уже гремела по мостовой районной станицы.

Но ехать к Бойченко Сергею не пришлось. Все произошло совсем не так, как он предполагал.

— Тутаринов! Как ты мне нужен! — крикнул Кондратьев, встречая Сергея. — Я уже хотел посылать за тобой машину. Заходите! И ты, Остроухов, тоже нужен.

Поздоровавшись с Кондратьевым, Сергей без лишних слов развернул перед ним папку с актами и выводами комиссии. Кондратьев взял бумаги.

— Жалоба? — спросил он.

— Да. Ну, как же не жаловаться! — горячо заговорил Сергей. — Пока я был в Москве, в станице нашлись хозяева на лес. Это же черт знает что такое! Рубцов-Емницкий составил вот эти акты на лес, к которому он не имеет никакого отношения. Или посмотрите, чем мотивирован отказ строить станцию? Не подходит грунт. Это же смешно!

— Да ты не горячись, — сказал Кондратьев. — Все это мне известно. Я звонил Бойченко. Все улажено, и проект гидростанции будет составляться в «Сельэлектро». А с актами Рубцова-Емницкого придется тебе, Сергей Тимофеевич, самому разобраться.

— Не понимаю. Я и так уже во всем разобрался. Тут нужны какие-то меры.

— А меры мы потом с тобой вместе примем. — Кондратьев посмотрел на Сергея. — Да, вместе! Вот что: завтра созывается сессия райсовета. Будем избирать тебя главой нашего района. Так что погоди денька два, и жалобу свою рассмотришь сам. Завтра приезжает Бойченко. Надо нам готовиться. Ты, Остроухов, возвращайся в Усть-Невинскую и завтра приезжай со своими депутатами. А Сергея я уже домой не отпущу.

Заседание сессии состоялось на второй день вечером. И несмотря на то что прошло уже более двух месяцев, как Бойченко предложил Сергею стать председателем райисполкома, несмотря на то что за это время Сергей успел обдумать сам и узнать мнение таких авторитетных для него людей, как генерал и начальник политотдела дивизии, разговаривал об этом и с Федором Лукичом, и с Кондратьевым, спросил совета у отца и матери, наконец, у Саввы и Семена, — все же Сергею казалось, что такое большое событие в его жизни произошло слишком быстро и как-то неожиданно.

Ехал к Кондратьеву с жалобой; прошло всего два дня, и вот Сергей сидит в кабинете, за тем самым дубовым столом, за которым еще вчера сидел Федор Лукич Хохлаков.

Странное, еще никогда не испытанное им волнение не покидало его. Он вспоминал клуб, переполненный народом. Депутаты районного Совета заняли только первые двенадцать рядов, а гости за несколько часов до открытия сессии до отказа заполнили проходы и балкон. Сергей подошел к трибуне. В переднем ряду увидел Савву, в углу — седые усы отца, в дверях — Артамашова, — все лица, на кого он ни смотрел, казались ему знакомыми, а говорить почему-то было трудно. Он задыхался, голос его прерывался хрипотой, и во рту пересыхало. Здесь впервые перед народом Сергей говорил о себе, о своей жизни и впервые понял, что хоть и прожил он на свете четверть века, а биографии у него еще не было — она только-только начиналась. Было детство, была школа, первый курс института, были мечты стать инженером и были четыре года войны. Самыми значительными в своей жизни он считал годы военные, поэтому почти все свое выступление и посвятил этому, рассказывая не столько о себе, сколько о боевом пути своей дивизии. Его речь не раз прерывалась рукоплесканиями. Он рассказал и о последнем боевом марше дивизии восьмого сентября. «Путь дивизии в Москву, на Красную площадь, пролегает от Сталинграда через всю Европу — это и есть моя биография». Зал аплодировал. Потом состоялось избрание. И вот он сидит в кабинете один со своими думами.

Кто-то тихонько постучал. Дверь приоткрылась, и показалась одна лишь белая голова.

— Вы меня звали? — спросил Ванюша.

— Приготовь машину. Поедем в станицы.

— А у меня она завсегда готова, — заявил Ванюша. — Так что на будущее об этом вы не спрашивайте, а прямо велите подъезжать.

Ванюша вышел. Сергей еще некоторое время просматривал бумаги, поступившие из крайисполкома, письма, жалобы, накопившиеся за время болезни Федора Лукича.

Пора было уже ехать, но дверь распахнулась, и в кабинет влетел, раскинув полы парусинового плаща, Рубцов-Емницкий. На пухлом вспотевшем его лице блуждала жалкая улыбочка, одновременно выражающая радость и испуг. Схватив Сергея за руку, он опрокинул животом стакан с карандашами.

— Сергей Тимофеевич! — крикнул он так, точно весь кабинет был охвачен пламенем, и он, Рубцов-Емницкий, прибежал сюда с единственным стремлением — спасти своего друга. — Сергей Тимофеевич! Поздравляю! Для ясности я просто не нахожу слов!

— Погоди радоваться, — сухо сказал Сергей, подымая стакан и ставя в него карандаши. — Я думал тебя вызвать, а ты, кстати, и сам явился. Скажи, Лев Ильич, кто тебе позволил составлять акты на строительный лес, принадлежащий усть-невинским колхозам?

— Да не только позволили, а просто-напросто принудили, — торопливо, не краснея, заговорил Рубцов-Емницкий. — Сергей Тимофеевич, веришь, крайпотребсоюз телеграфно, под мою личную ответственность. Что я мог поделать? Ты был в Москве, Кондратьев — в Ставрополе, а Федора Лукича я в тот день сам отвез в Кисловодск. Кому пожалуешься на незаконные действия вышестоящего начальства? Но я не такой дурак. — Лев Ильич улыбнулся, показав два золотых зуба. — Я эти актики придержал, поджидая тебя из Москвы. Да вот они, эти акты, будь они неладные. Теперь мы с тобой можем их эдак, для ясности, под сукно. — Рубцов-Емницкий даже засмеялся, и его живот задрожал. — Закуривай, Сергей Тимофеевич. Вот какие у меня на базе имеются папироски! Да! Так я просто в восторге, видя тебя в этом кабинете!