Шпион по найму - Валериан Скворцов

Из «Линкольна» никто не появлялся. Над крышей роскошной тачки слегка раскачивался длинный прут антенны. Играли Гершвина для десанта или для капитана Бургера на подводной лодке «Икс-пять»?

Мимо проскочил пикап «Рено» с торчавшей из полуоткрытых створок кузова лестницей. Красная лента крутилась над шлейфом серой грязи, летящей из-под колес. Передвижная радиостанция Ге-Пе выдвигалась на позицию.

Ефим Шлайн рубанул рукой: по машинам…

«Опель», «Вольво» и «Линкольн» встали шеренгой на щебенке раскрошенного ветрами, дождями и снегами галечника. С одной стороны место обрамляла пожухлая прошлогодняя трава берегового косогора, а с другой мягкий прибой, шелестевший ритмично и ровно, словно метроном. «Рено» виднелся метрах в двадцати дальше, под обтрепанными елями, тянувшими над ним все свои ветви в одну сторону.

На расстоянии с километр, в море, угадывалась коричневая масса какого-то островка. От него, расправляя усы бурунов, по стальному морю шли два пустых, не считая мотористов, катера с надувными бортами. Когда мощные моторы «Джонсон» были выключены, прибой мягко приподнял и вынес посудины на гальку.

Посадкой распоряжался бородач на ватных ногах.

Из «Линкольна» вывалились двое в меховых пальто и шляпах, закутанные шарфами. На одном поверх плеч, словно бабья шаль, топорщился клетчатый плед.

На крыше кузова «Рено» возник наблюдатель с биноклем — в вязаном с глазницами колпаке, натянутом до подбородка.

В первом катере отправлялись Ефим и два москвича, каждый в связке наручниками: один — с Вячеславом Вячеславовичем, второй — с лефортовским сидельцем. Сидельца теперь я смог разглядеть: морщинистый сморчок, коротковатый, по виду не в себе от испуга, птичка низкого полета.

Во второй катер загрузились пара в мешковатых пальто, прятавших носы за шарфами, я с Румом в связке наручниками и — замыкающим — бородач. С тяжелой сумкой и Румом я едва перетянул раненую ногу через толстый резиновый борт.

«Джонсоны», поставленные на реверс, легко стащили с берега катера и перебросили за пологий прибой. Две-три минуты галопировали на зыби. Шли на островок, оказавшийся полуостровом, соединенным с берегом, откуда мы отошли, узкой каменистой косой. Мы просто пересекали залив.

Стрелка представляла собой километровый дикий пляж, над ним тянулся почти лысый бугор, с которого, наверное, выдувало любые растения, кроме корявого кустарника и карликовых елей. Я прикинул расстояние от места, где мы высадились, до зарослей — около пятидесяти метров. Подходило.

Жирная полоса пролитого мазута делила стылый утрамбованный пляж в середине — от прибоя и до песчаной кручи бугра. В двухстах метрах от полосы с юга и севера были прочерчены ещё две такие же. Надо понимать, исходные позиции, с которых группы обмена начнут сближение к срединной полосе. Солнце не слепило ни одну, ни другую сторону. Приятно пригревало сбоку.

Парочка из «Линкольна» ушла к срединной линии и закусывала, стоя там, бутербродами, запивая их чем-то из термосов.

Ефим отомкнул наручник на моем запястье, закрыл его на второй руке Рума, отдал мне ключ и кивнул, слегка пожав плечами. Это означало: пора, если настаиваешь, а мое дело с этой минуты сторона.

Москвичей и усаженных на гальку арестантов с руками, скованными наручниками за спиной, — Вячеслава Вячеславовича и лефортовского сидельца Ефим жестом отодвинул ближе к прибою.

Рум вдавился коленями в песок рядом со мной. Я поднял его и повернул спиной к остальным. В отличие от других арестантов руки в наручниках у него были на животе. Краем глаза я проверил позицию бородатого. Он внешне безучастно держался в стороне. Смотрел, как мотористы отводят катера от берега.

Я открыл молнию сумки. Распахнул на груди Рума куртку, трикотажную теплую рубашку и присосками прикрепил под сердцем взрывчатку, включил сенсор взрывателя. Оттянул эластичную ткань рубашки от воротника до правого плеча и приклеил микрофон. Грустная львиная морда глянула на меня с ключицы. Такую же татуировку носили я и Дитер. Вместе делали в сингапурском чайнатауне у Джонни-Два-Пальца, который ставил «печати» на курьерах, перевозивших черную валютную наличность в Джакарту.

Рум поежился на пронизывающем ветру. Я запахнул его одежки.

— Рум, — сказал я по-французски, — мой ход в том, чтобы обменять на Бахметьева тебя, а не Вячеслава Вячеславовича. Лефортовский сиделец не в счет. Пусть хоть бежит на все четыре стороны. Он ни этим, ни тем не нужен. Обуза и довесок. Вчера вечером, ты знаешь, я сунул тебе в нагрудный карман чек на предъявителя на получение со счета «Экзобанка» во франкфуртском отделении миллиона двести пятьдесят тысяч швейцарских франков. Чек этот обеспечен сданной в депозит наличностью за Бахметьева. Этот чек — твоя гарантия спасения и пропуск на Запад, домой.

Рума все ещё знобило.

— Если они не примут тебя, я взорву заряд сразу. И уложу всех. Если ты успеешь сорвать взрывчатку, у меня есть ещё «Галил» с оптикой. Тогда я уложу только тебя. Ты меня понимаешь?

Рум молчал, смотрел на море и горланивших чаек, привлеченных объедками, которые парочка из «Экзобанка» бросила на песчаниковую гальку. Вверх по склону, в кустарник, порывами ветра несло мятый пакет с маркой «Макдональдса», словно кто пинал его время от времени.

— Сволочь ты, Бэзил, — сказал Рум. — За мной ведь ничего серьезного нет, если становиться на формальную точку зрения. Въехал в страну официально… Никто о моих контактах с Чико, Вячеславом и Толстым не знает. Так, только запашок. Неосязаемое. Я даже твою работенку сделал, ухлопал Чико. Тебе-то оказалось не по зубам. А? Так что местные и твой оператор поклониться бы мне должны в ножки. А?

— Если это тебя утешит, — сказал я и сунул ему в нагрудный карман ключ от наручников. Развернул старинного камарада спиной, поудобнее оперся на трость и пинком здоровой ноги подогнал к Ефиму.

— Этого поведете первым, — сказал про Рума москвичам Шлайн. Он покосился на бородатого очкарика. Очкарик, казалось, ни во что не собирался вникать. Он внимательно разглядывал вдали, у срединной линии, фигуры наблюдателей от «Экзобанка», и одновременно, казалось, полностью был поглощен подгонкой своего радионаушника. То подсовывал проводок под дужку очков, то пробовал пустить его сверху.

Москвичи взяли Рума под локти.

— Он знает, где у него ключ от наручников, — сказал я им.

Никто не обращал на меня внимания. Шлайн вообще избегал смотреть в мою сторону. Теперь и он прилаживал наушник.

— Ну ладно, — придурковато сказал я. — Мне вообще-то больше делать нечего. Я сейчас, быстро, в лесок, с животом что-то, наверное, от этой болтанки в лодке…

Подбирая спортивную сумку с галечника, я отметил, что рты Вячеслава Вячеславовича и лефортовского сидельца заклеены липкой лентой. Ефим поступил расчетливо. Вячеслав Вячеславович мог и разораться некстати: почему первый не он?

— Готовность три минуты, — сказал Ефим москвичам.

Через полторы минуты я сидел за кустарником и вытаскивал из сумки инструменты. Собрал «Галил», насадил оптический прицел, загнал обойму и поставил винтовку на сошки. Приладил свой наушник, включил радиоприемник от микрофона на теле Рума. Он два или три раза тихо прокашлялся. Проверял связь, умник?

Я распластался на мокрой прошлогодней листве, удобно уместил локти, разбросал ноги. Когда же в последний раз я сидел в засаде? Ах, да, в березняке под Керну же! Я набирался боевого опыта в этих холодных краях…

Ефим Шлайн ритмично и спокойно шел на пять шагов впереди пары москвичей с Румом между ними. Встречная группа тоже начала движение. Генерал Бахметьев без галстука, в зеленом свитере под черным бушлатом, в серых брюках от костюма, в котором, видимо, его захватили, в легких городских ботинках, тщательно выбритый, без головного убора — ветер ерошил русый пух над высокими залысинами, — шел между конвойными в кремовых пальто и без головных уборов тоже. Руки генерал держал за спиной.

Я приладился к прицелу. Всмотрелся в лицо человека, возглавлявшего группу с генералом. Это он выходил из «Мерседеса» у музея. Ах, приятель, подумал я, усаживая прицельного паука на его переносице, да ты стал начальником у них! Лицо его вдруг исказилось. Он узнал Рума, слегка сбился с ноги, но продолжал идти.

В десяти шагах от срединной линии каждая группа остановилась. Только Шлайн и «приятель» продолжали сближение, одновременно переступили мазутную границу, миновали друг друга и подошли к конвойным с пленными на чужой стороне.

— Подтверждаю! — слабо, из-за отдаленности микрофона, прикрепленного на груди Рума, прозвучал в моем наушнике голос Шлайна.

— Не подтверждаю! — рявкнул знакомый голос «приятеля». — Пусть дают первым другого. Вячеслава пусть дают! Или я взорву генерала! Взорву генерала! Сейчас дам сигнал! Сейчас дам!