Тень Альбиона - Андрэ Нортон

— Не думаю, что вы захотите задерживаться здесь надолго, — с неистребимым простодушием отозвался Костюшко.

На первый взгляд Верден напоминал город, находящийся на осадном положении. Самые богатые особняки превратились в меблированные комнаты со столом для тех, кто был достаточно богат, чтобы сделать свое пребывание в заключении комфортабельным; менее удачливых набивали во все и без того переполненные кварталы средневекового города. Самые необходимые для жизни вещи продавались как предметы роскоши, а тот, кто оставался без денег, опускался на невообразимый уровень нищеты.

Напряжение, охватившее обитателей города, казалось почти осязаемым, а узкие улицы и постоянные патрули, высокие стены и осознание того, что судьбы горожан держит в руках император, лишь усиливали это ощущение. Когда война закончится, интернированные смогут покинуть Верден. Но смогут ли они тогда найти свою родину, чтобы вернуться туда? Этого не знал никто. А многим и не суждено было дожить до того дня, когда они смогут проверить это сами.

Уэссекс и Костюшко разместились согласно полученным ордерам — несмотря на угнетающее перенаселение города-склепа, путешествующих офицеров здесь обслуживали не хуже, чем в любом другом уголке Франции, — поставили лошадей в конюшню и отправились в кафе, чтобы обсудить свои дальнейшие планы.

— Итак? — поинтересовался Костюшко, придвинув к себе кофе и коньяк. Он говорил по-французски, хотя в этом многонациональном городе беженцев любой язык был бы уместен.

— Вы меня удивляете, — негромко сказал Уэссекс. — Мы в Вердене, и мы отчаянно нуждаемся в свежей информации. Куда же, спрашивается, нам следует направиться?

Несколько мгновений Костюшко обдумывал этот вопрос.

— Ага. Ясно. Значит, нам нужно посетить Геликон.

Уэссекс улыбнулся.

Анна Луиза Жермена де Сталь, баронесса де Сталь-Хольстейн, родилась в 1766 году для жизни богатой и знатной дамы. Эта женщина — автор книг, популярных во множестве стран, хозяйка салона и признанная глава интеллектуалов Европы — дважды пережила изгнание: Революция изгнала ее из Франции, а Директория — из Парижа. Когда и это правительство, в свою очередь, пало, мадам де Сталь сразу же вернулась в столь любимый ею Париж и стала одним из самых больших парадоксов Франции: ревностная роялистка, принявшая идеалы Революции.

Во имя этих двух своих привязанностей она выступала против каждого шага Бонапарта, принявшего тем временем золотой лавровый венок императора, и когда два года назад он запретил мадам возвращаться в Париж, она обосновалась в этом городе-крепости лишь затем, чтобы досадить ему. Отсюда, из Вердена, она руководила самыми примечательными подпольными изданиями Европы; по слухам, их памфлеты и эссе доводили Наполеона и его неразборчивого в средствах лакея, Талейрана (мадам де Сталь высмеяла его в романе «Дельфина», что и послужило причиной ее изгнания), до полного отчаяния. Но Бонапарт не желал выставлять себя на всеобщее посмешище, публично выступая против женщины, которая к тому же была дочерью героя Революции, банкира Жака Неккера.

Таким образом, мадам де Сталь воссоздала свой знаменитый парижский салон здесь, в этом покоренном городе, и насмехалась над императором уже одним фактом своего существования.

Уэссексу и Костюшко понадобилось около часа, чтобы, неспешно прогуливаясь, добраться до дома мадам де Сталь. Верден в нынешнем его виде напомнил Уэссексу города Востока: тесные кривые улочки, толпы народа и общее уныние. Дверь им отворил дворецкий в ярко-красной атласной ливрее и напудренном парике из конского волоса. Он даже глазом не моргнул при виде экзотического мундира Костюшко и без единого слова протеста взял у Уэссекса его визитную карточку, дабы передать хозяйке. Минуту спустя он вернулся и сообщил, что мадам желает видеть их обоих.

Уэссекс вошел в расположенный на первом этаже салон мадам де Сталь, Костюшко за ним.

Стены салона были покрыты причудливыми росписями, а вся обстановка выдержана в духе сказок «Тысячи и одной ночи». Росписи воссоздавали виды нежно любимого мадам де Сталь Парижа, в то время как комната была заполнена диванами, множеством подушек и самыми экстравагантными украшениями, в число которых входили огромный зеленый попугай, привязанный цепочкой к жердочке из слоновой кости, и крохотная черная обезьянка, наряженная точно в такую же ливрею, что и слуга, стоящий за спиной мадам.

Хотя мадам де Сталь уже перевалило за сорок, ее можно было назвать весьма красивой женщиной. В блестящих черных кудрях, увенчанных тюрбаном из индийской шали, уже появился налет седины, но мадам все еще сохранила роскошную фигуру и полные белые руки, благодаря которым она славилась не только своим выдающимся умом, но и своей красотой. Она протянула руку Уэссексу.

— Рейнар! — воскликнула она прекрасным грудным голосом. — Так вы не умерли!

Расшаркавшись, Уэссекс склонился над рукой мадам и запечатлел на ней пылкий поцелуй.

— Слухи о моей смерти — как это уж не раз случалось — были сильно преувеличены, мадам. Как видите, я немедля примчался к вам, чтобы опровергнуть их.

— Волей-неволей, — отозвалась мадам, быстро взглянув на спутника Уэссекса.

Уэссекс представил своего друга, и Костюшко тут же разразился речью по-польски. Уэссекс не мог следить за ходом их беседы, но, очевидно, мадам в достаточной мере понимала этот язык, чтобы красноречие молодого гусара заставило ее зардеться. Она со смехом покачала головой.

— Гадкий мальчишка! — заявила она по-французски. — Но приятно знать, что меня все еще читают.

— Мадам знает, что величайшие ее триумфы еще впереди, — галантно отозвался Костюшко. — И ходят слухи, что вы приступили к созданию нового шедевра — кажется, посвященного истории Германии?

— Юный льстец! — воскликнула мадам. — Да, я продолжаю писать — не в последнюю очередь потому, что Этот Человек в Париже желает, чтобы я перестала. Но проходите же! Мы выпьем чаю, и вы расскажете мне все новости из большого мира, которых я лишена.

Целый час беседа вращалась вокруг событий в Париже и войны в Европе. Мадам знала об этом отнюдь не так мало, как хотела изобразить; она вполне заслужила свою репутацию самой осведомленной дамы Европы. Разговор перешел от прав человека к необходимости государственного управления, коснувшись мимоходом несправедливостей, от которых страдают содержащиеся в Вердене интернированные лица. Наконец Уэссекс подвел беседу к цели своего визита.

— Это и вправду немыслимо, — сказал он. — Интересно, как долго Корсиканец намерен присылать сюда людей и никого не выпускать? Ведь ясно же, что несчастный Верден может разместить лишь ограниченное количество народа.