Моё пламя - Ксана М.

за которую я цеплялся всё это время, ― но если ты приблизишься к ней хотя бы на шаг, я убью тебя!

— Это не тебе решать, ― прошипел. ― Я имею полное право быть рядом с ней!

— Ты должен был быть рядом с ней, когда она в тебе нуждалась! Когда будучи в таком положении проходила через всё сама!

— Я ничего не знал о её положении!

— А что, если бы знал, а?? ― заорал Грег. ― Тогда бы ты её не бросил?? Тогда бы ты её пожалел?!

— Не смей меня судить!! ― зарычал, сделав попытку вырваться; санитары кое―как удержали меня на месте. ― Не смей строить догадки, не зная всей правды!!

— Что эта правда изменила бы?! Подняла бы тебя в её глазах?! ― Грег стоял спокойно, но парни продолжали его держать. ― Разве есть такая причина, которая могла бы оправдать то, что ты сделал??

— У меня не было выбора!

— Выбор есть всегда!

— У меня его не было!! Не было, черт подери!! Он не дал мне его, понимаешь?! Не дал!! А я просто не мог рисковать её жизнью, потому что умер бы, если бы этот сукин―сын до неё добрался!!

В холле мгновенно образовалась тишина.

Грег молча стоял, наверное, даже и не собираясь отвечать, а я осознавал, что, поддавшись эмоциям, проявил слабость и сказал лишнего.

Повернув голову, замер, встретившись с мучительно любимыми васильковыми глазами. Облокачиваясь о дверной проем, Эбби цеплялась за дерево пальцами, словно изо всех сил пыталась не скатиться по нему вниз. Видел, как подкашиваются её ноги, видел, как мечется взгляд, и с какой болью дается каждый новый вдох.

Но что я мог сказать ей? Что? Снова солгать? Прикрыть одной ложью другую?

Я не мог рассказать правду. Не мог. Ублюдок убьет её, стоит мне лишь попытаться всё ей объяснить. Стоит лишь попытаться, и он заставит меня смотреть, как медленно и мучительно умирает та, без которой я больше не представлял своей жизни.

А сейчас эта женщина ― самая лучшая, самая невероятная на земле женщина ― носила моего ребенка. Моего малыша. Внутри неё рос и развивался маленький человечек, в жилах которого текла моя кровь.

Теперь я должен был быть ещё осторожнее. Вдвойне. Ведь теперь мне нужно было защищать их обоих. Две жизни, которые могут оборваться, сделай я хотя бы один неверный шаг.

Почувствовав, как санитары осторожно отошли, сжал зубы и отвел в сторону глаза. Преодолевая сильнейшую, рвущую на куски боль, развернулся и медленно направился к выходу. Когда на мгновение прикрыл глаза, понял, что холодная сталь, наконец, дала трещину. По щеке, безжалостно прожигая кожу, катилась одинокая слеза.

Палач

Эрин. Милая, маленькая Эрин.

Прошло уже так много лет, но забыть эти янтарные, наполненные вечным блеском, глаза, так и не удалось. Я не смог выкинуть из памяти её солнечную улыбку и звонкий по―детски наивный смех. Не смог выкинуть из памяти ту, что дала мне смысл к жизни. Подарила новые мечты и стремления. Заставила хотеть дышать.

Моё детство было счастливым. У меня было всё. Но чувство, что всего этого мало, день за днем одолевало всё сильнее. О том, что Лиам не был моим родным отцом, я узнал случайно, но зато, наконец, осознал, почему до сих пор ощущал себя таким.

Неполноценным.

Мальчик, которого с самого детства любили так сильно, должен был сказать, что ему всё равно. Что «отец» ― этот тот, кто воспитал, а не тот, чья кровь течет в жилах. Но вместо того, чтобы понять, я озлобился. На мать, на отчима ― называть его отцом больше не поворачивался язык ― на весь чертов мир, который меня окружал.

Но Эрин… она, сама того не подозревая, стала тем самым маячком, который указывал мне верный путь. Лишь один взгляд её добрых глаз, и вся боль, сидящая внутри, мгновенно покидала тело.

Я так долго искал её, так долго искал… а когда нашел, слишком быстро потерял.

И виной тому были они.

Бейкеры.

Тщеславие, эгоизм и властолюбие этих людей погубили ни в чем неповинную душу. Её настигла слишком мучительная смерть ― та, которую не заслуживал столь светлый и нежный ангел, как она.

Сунув руки в карманы брюк, начал вспоминать каждый свой шаг, каждый удар, который Ему нанес. Вначале исчезнувшие деньги ― отвлекающий маневр, ничего серьезного. Затем разбитая машина ― заставляет задуматься. Взорвавшийся вертолет ― как предупреждение о надвигающейся опасности. И нападение на компанию ― так я объяснил, что шутки не мой удел.

А ещё я помнил, какую неоценимую помощь оказал Оливер, фактически взяв всю вину на себя. Все должны были думать, что именно его люди организовали нападение. Что именно он желал Ему навредить. И как удачно сложилось, что обе мои игрушки случайно познакомились на том приеме.

Я тоже там был. Я видел их рукопожатие, и вот тогда в голове и созрел план использовать Ньюмана, как пешку.

Счет в Швейцарии, отмывание денег… всё это было лишь каплей в огромном море боли, которым я омою Его лицо. В которое заставлю окунуться.

Я помнил, что тогда написал. Помнил каждое слово, потому что оно словно гвоздь день ото дня вколачивалось в виски.

Дарен должен был оставить её. Должен был лишить свою душу спасения.

Так было нужно.

Он просто должен был понять. Ощутить то же самое. Каждым нервом на теле прочувствовать мою собственную боль. И понять, что чувствуешь, когда единственный человек, который вселял уверенность и дарил желание мечтать, уходит из жизни. Чтобы больше никогда в неё не вернуться.

Взглянув на наручные часы, отвернулся от окна.

Я выжидал уже очень долго. Наблюдал за тем, как медленно и мучительно между этими двумя растет необъятная пропасть. Как сердце Дарена всё больше ожесточается, наполняется запредельной жаждой мести и превращается в бесполезный кусок ледышки.

Как Ученик превосходит Учителя.

И как надежда на искупление безвозвратно, день за днем, превращается в обыкновенную горстку пепла.

Наблюдая за заходящим за горизонт солнцем, я думал о том, что завтра, когда оно взойдет снова, всё изменится.

Пришло время доиграть партию.

Пришло время сделать последний ход.

И пусть кровавый багрянец ознаменует начало новой жизни.

23. Эбигейл и Дарен

Стояла у окна и, крепко обнимая себя руками, смотрела на огни сумеречного города. Если бы не они, на дома опустилась бы непроглядная черная мгла. Они были маленьким светом во тьме. Маленьким, но всё же светом. Благодаря ему ночь, в которой таилось великое множество самых