Всевышний - Морис Бланшо

направлении. Чуть позже она заволновалась, и я увидел, как из-под ее одеял высовывается голова, поднимается вровень с моей кроватью, потом еще выше, плоская, как диск, пытается расположиться напротив меня, напротив того места, где, ей казалось, я нахожусь. «Где вы? Почему вы спрятались, когда я вошла?» И она тяжело рухнула обратно. Когда я вновь открыл глаза, она стояла совсем рядом со мной. Но я не пошевелился. Она застыла в неподвижности, слегка наклонив тело вперед, и пыталась взглядом сдвинуть простыни. Но я не переводил дыхания. Два или три раза ее взгляд прошелся перед моими глазами, но меня не увидел. Я почувствовал, как соскальзывает одеяло, я не мог его удержать, но она этого не слышала. И, внезапно, застыла. Осталась стоять, прямая, суровая, глаза остановились на мне с необычайной напряженностью; черты ее лица раздались, челюсть увеличилась, шея выдвинулась вперед; на какое-то мгновение все ее существо расслабилось, попыталось отключиться, отдалиться, только глаза, прикованные к моим, мешали ей совсем расплыться; потом они медленно повернулись, зачарованно уставились на меня в своей белизне. Я попытался спрятаться под одеялами, под них проскользнуть, я свернулся в клубок, но мое туловище целиком выпросталось наружу. Она наполовину отвернулась, но тут же вновь оказалась прямо передо мной, яростно размахивая руками в мою сторону. Я отпрянул, попытался увильнуть. Она сорвала со своего тюфяка одеяло, несколько раз хлестнула им перед собой, вынуждая меня уклоняться, метаться из стороны в сторону, и наконец, когда я наполовину сполз с кровати, запустила им мне в голову.

Я оступился и, запутавшись всем телом в материи, повалился на пол. Меня полностью парализовала темнота. Под одеялом царила невнятная тишина, слышался шум воды. Мои глаза налились тяжестью. Я чувствовал, что должен немедленно подняться. Наткнувшись на какой-то кусок дерева, я вцепился в него, подтянулся, но что-то опрокинул и медленно соскользнул. Я вновь начал подниматься, вокруг натянулась ткань, отвратительно шершавая и жесткая, а потом опять была пустота. Из-за этого падения я начал неистово дергаться, барахтался, сбивчивыми рывками встряхивал одеяло, топтал его. Когда же наконец от него освободился, то увидел, что просто лежу на животе рядом с кроватью, привалившись головой к ящику. Я там и остался, я дышал все тише и тише, опустив веки, под сладостный шум воды, вдалеке я заметил обувь, голые ноги, я рассматривал их, я еще немного осел, тяжко навалилась тишина, я смутно различал эти ноги, они удалялись, размывались и наконец стали совсем белесыми. Я тут же их узнал и выпрямился. Показалось и ее лицо, я приподнялся, оно проскользнуло через пространство, приблизилось, отступило в пугающую даль. Я зарылся в одеяла. Она сидела на тюфяке, упершись локтями в колени, и над всем этим маячило лицо. Она пристально всматривалась во что-то в глубине, у меня за спиной. Не отрывая глаз от этой точки, привстала, прошла, пригибаясь, вдоль кровати и, пятясь, вернулась с лампой в руках, которую принялась разглядывать, трогая пальцем осколки стекла. Взяла метлу. Все было мирно и тихо. Она подметала, обратив лицо к полу, посылая в мою сторону легкую черную пыль, та смягчала воздух и помогала мне дышать. Потом она вышла.

Я впал в полудрему, мне слышался далекий гуд мошкары; какое-то насекомое бросалось короткими наскоками на стену, падало, устремлялось вновь, снова падало; на земле оно все еще жужжало, с гулким звуком бежало вдоль стены, не в состоянии дать себе роздых, распространяло вокруг себя запах того непомерного шума, который оно не могло сдержать. Внезапно кто-то со всей силы толкнулся в дверь, та качнулась и подалась, я привстал, дверь распахнулась, ударившись о стенку, за ней появились два человека, которые, подталкивая друг друга, одновременно ввалились в комнату. «Ой! простите», – и с этими словами они было отпрянули, словно отброшенные попятным движением дверной створки, потом медленно вернулись к порогу; мне было видно, как они, все еще оставаясь снаружи, норовили, наклонившись, заглянуть в комнату, потихоньку придвигались, пока не заметили брошенные на тюфяк платье и плащ. «Ух ты, баба!» В это мгновение грянул дикий шум, шквал, беспорядочный, сдавленный гвалт. Что-то бросилось им под ноги. Я скорчился, вжался в стену. Попытался взобраться к окну. Собачий вой набрасывался и бил меня, крики, чудовищные, отчаянные жалобы. Пес подлетел к кровати, с воем рядом с ней распластался: о! я узнал этот давно ожидаемый момент, я видел его тусклую, без шерсти, кожу, кровавые глаза. «Вы сошли с ума», – завопила она. Пес вспрыгнул на одеяла, и я, в свою очередь заорав, отшвырнул его, зверски пихнув сквозь простыню, в то время как лай, возникнув где-то внизу, задыхался, становился все более исступленным и далеким, и даже когда он наконец рассеялся, я не мог отклеиться от стены, ощущая, что он по-прежнему примешан к ткани, из-под которой продолжали пробиваться отвратительные личинки запаха.

Она попыталась заставить меня попить. Приблизилась с протянутой отдельно от нее рукой; я видел, как плывет в пустоте стакан, она поднесла его еще ближе, и темная протяженность жидкости принялась вращаться, мой рот начал ее всасывать, но стакан трясся все сильнее, и она поспешно его отодвинула. Я не пошевелился. Она по-прежнему не сводила глаз с моего лица, с моего рта, который все еще тянулся вперед, все еще всасывал, и стакан неспешно приблизился снова, я почувствовал, как меня ручьем заливает едкий вкус, ранит меня и удушает. Она раскрыла, предоставив дышать в свое удовольствие, мне плечи и грудь. Коснулась руками шеи. Попыталась расправить одеяла, подтянуть простыню; подсунула сзади подушку. Я оставался, насколько мог, в неподвижности. Закончив, она оттолкнула меня в угол и решительно, настойчиво до меня дотронулась, как будто ее рука хотела сказать: «Видите, я вас касаюсь». Затем она уселась у кровати на табуретку. Я слышал, как жужжит насекомое, оно перебралось на стену, добралось до светового поля, но осталось на краю, и его жужжание стало до невозможности тихим.

– Похоже, – сказала она, – это заведение собираются эвакуировать. Но я вас не оставлю, буду и дальше о вас заботиться.

Насекомое издало неистовый, хмельной звук; я увидел, что у него на три четверти оторвано крылышко; прилипнув к стене, оно всячески силилось приподняться.

– Буду работать не покладая рук, – сказала она, – без отдыха, днем и ночью.

Она остановилась и, вслед за мной, посмотрела в сторону стены. Насекомое карабкалось очень быстро, испуская угрюмое жужжание. Оно подобралось к самому окну и, поскольку дорогу преграждала деревянная рама, расправило крылья, те начали безостановочно, чарующим образом вибрировать, и их вибрация вызвала у меня головокружение, схожее с