Покрашенный дом - Джон Гришем

— А теперь давай быстренько завтракай, — велела она, складывая полотенце.

Бабка ничего не пожалела для нашего прощального завтрака. Яичница, колбаса, ветчина, овсянка, жареная картошка, тушеные помидоры и горячие хлебцы.

— Вам предстоит долго ехать, — объяснила она.

— Сколько? — спросил я. Я сидел за столом и ждал свою первую чашку кофе. Мужчины куда-то вышли.

— Твой отец сказал, что восемнадцать часов. Бог знает, когда вам удастся снова нормально поесть. — Она аккуратно поставила передо мной кофе, потом поцеловала меня в макушку. По мнению Бабки, нормально поесть можно только дома, нормальную еду можно приготовить только у нее на кухне и из продуктов, что выращены прямо здесь, на ферме.

Мужчины уже поели. Бабка села рядом со мной со своей чашкой кофе и стала смотреть, как я вгрызаюсь в изобилие пиши, которым она завалила стол. Мы снова перечислили все обещания, что я ей дал, — писать письма, слушаться родителей, читать Библию, молиться, не сквернословить, чтобы не походить на янки. Воистину это был полный список заповедей. Я жевал и кивал в нужные моменты.

Она также объяснила мне, что маме понадобится помощь, когда у нее родится ребенок. Там, во Флинте, будут и другие люди из Арканзаса, добрые баптисты, на которых можно положиться, но мне придется здорово помогать ей со всеми повседневными домашними делами.

— Какими именно? — спросил я с битком набитым ртом. Я-то считал, что «повседневные дела» ограничиваются только работами на ферме. И думал, что теперь с ними покончено.

— Всякими домашними делами, — не стала она уточнять. Бабка никогда не жила в городе, ни единого дня. И понятия не имела, где мы будем жить, так же как и мы не знали. — Просто помогай ей во всем, когда появится ребенок.

— А если он будет орать, как летчеровский младенец? — спросил я.

— Не будет. Другие дети так никогда не орут.

Мимо прошла мама со стопкой одежды в руках. Очень быстро прошла. Она годами мечтала об этом дне. Паппи с Бабкой, а также, вероятно, и отец полагали, что это лишь временный отъезд. А для мамы это был поворотный пункт в жизни. Причем не только в ее жизни, но особенно в моей. Она еще в раннем детстве убедила меня в том, что я никогда не буду фермером, так что теперь, покидая ферму, мы обрывали все связи с прошлым.

В кухню ввалился Паппи, налил себе чашку кофе. Сел на свое место в конце стола, рядом с Бабкой, и стал смотреть, как я ем. Он никогда не умел толком даже поздороваться, что уж говорить о прощаниях. Чем меньше слов, тем лучше — так он считал.

Когда я набил утробу до того, что с трудом поворачивался, мы с Паппи вышли на переднюю веранду. Отец укладывал свои армейские мешки в пикап. На нем были выглаженные армейские рабочие штаны цвета хаки и накрахмаленная белая рубашка. Никакого комбинезона. Мама надела свое красивое воскресное платье. Они явно не желали выглядеть как беженцы с хлопковых полей Арканзаса.

Паппи повел меня на передний двор, к тому месту, где раньше была вторая база. Там мы встали и повернулись лицом к дому. Дом весь блестел на утреннем солнце. «Отличная работа, Люк! — сказал он. — Ты здорово поработал!»

— Жаль, что мы не закончили, — заметил я. Справа, в самом углу, где Трот начинал красить, оставался еще недокрашенный кусок. Мы и так старались экономить последние четыре галлона краски, но все равно немного не хватило.

— Думаю, тут полгаллона хватит, — сказал Паппи.

— Да, сэр. Точно хватит.

— Я зимой все закончу.

— Спасибо, Паппи.

— Когда вернешься, все уже будет покрашено.

— Вот и хорошо.

Мы все столпились возле грузовика. В последний раз обнялись с Бабкой. Мне показалось, что она сейчас начнет опять перечислять все, что я должен делать, но она была слишком подавлена. Мы погрузились в пикап — Паппи за рулем, я посередке, мама возле окна, отец в кузове вместе с брезентовыми мешками — и задним ходом выбрались на дорогу.

Когда мы отъезжали, Бабка сидела на переднем крыльце и вытирала слезы. Отец велел мне не плакать, но я ничего не мог с собой поделать. Ухватился за мамину руку и опустил голову.

В Блэк-Оуке мы сделали остановку. У отца осталось какое-то дело в кооперативе. А я хотел попрощаться с Перл. Письмо Либби к Рики было у мамы, она отнесла его на почту и отправила по назначению. Мы с ней долго обсуждали этот вопрос, и она тоже пришла к выводу, что нам не стоит вмешиваться. Если Либби хочется послать Рики письмо и сообщить об их ребенке, не надо ей мешать.

Перл, конечно же, уже знала, что мы уезжаем. Она потрепала меня по шее — я уж думал, что шея сейчас сломается, — а потом достала небольшой бумажный пакет, полный сладостей. «Тебе это пригодится в дороге!» — сказала она. Я разинул рот от обилия в этом пакете шоколадок, мятных конфет и тянучек. Путешествие начиналось просто отлично. Появился Поп, он пожал мне руку, как будто я уже взрослый, и пожелал успехов.

Я поспешил обратно к нашему грузовичку, сжимая в руках пакет, и показал его Паппи, который по-прежнему сидел за рулем. Родители тоже быстро вернулись. У нас не было настроения устраивать шумные прощания. Наш отъезд был вызван бедой, погибшим урожаем. И нам не очень хотелось, чтобы весь город знал о нашем побеге на Север. Но было достаточно рано, и город еще толком не проснулся.

Я смотрел на поля вдоль шоссе по пути в Джонсборо. Там было так же мокро, как у нас. Придорожные канавы были переполнены мутной водой. Ручьи и речки все вышли из берегов.

Мы проехали грейдер, где когда-то ждали вместе с Паппи прибытия людей с гор. Здесь мы повстречались со Спруилами, здесь я в первый раз увидел и Хэнка, и Тэлли, и Трота. Если бы кто-то из фермеров приехал сюда раньше нас или если бы мы задержались, Спруилы были бы теперь в своей Юрика-Спрингс всей семьей.

Тэлли проделала этот же самый путь — в этом же самом грузовичке, но с Ковбоем за рулем, ночью, в грозу. Тоже убегала на Север, к более счастливой жизни, так же как и мы. Мне все еще было трудно поверить, что она вот так взяла и сбежала.

Я не заметил ни единого человека, собирающего хлопок, пока не достигли Неттлтона, маленького городка недалеко от Джонсборо. Здесь канавы были не настолько полны водой, а земля не такая отсыревшая. На полях усердно трудились мексиканцы.

Перед городом движение усилилось, и мы сбросили скорость. Я выпрямился, чтобы видеть все вокруг — магазины, красивые дома, чистенькие машины и людей. Я не помню, когда в последний раз был в Джонсборо. Когда мальчишка с фермы попадает в город, он потом неделю только об этом и говорит. А уж если он был в Мемфисе, воспоминаний хватит на целый месяц.

Паппи явно нервничал в таком плотном транспортном потоке. Он сжимал руль обеими руками, часто бил по тормозам и все время что-то бормотал себе под нос. Мы свернули на какую-то улицу, и перед нами оказалась автобусная станция компании «Грейхаунд», кишащая людьми. Слева перед ней рядком стояли три сверкающих автобуса. Мы остановились у тротуара рядом с надписью «Посадка» и быстро разгрузились. Паппи не любил обниматься, так что прощание много времени не заняло. Но когда он потрепал меня по щеке, я заметил, что глаза у него мокрые. Поэтому он торопливо пошел назад к пикапу и быстро уехал. Мы махали вслед, пока он не скрылся из виду. Сердце у меня заныло, когда его старенький грузовичок свернул за угол и исчез. Он ехал назад, на ферму, обратно к наводнениям, к Летчерам, к долгой зиме. Сам я испытывал большое облегчение, что мне туда возвращаться не нужно.

Мы повернулись и вошли в здание станции. Наше приключение еще только начиналось. Отец поставил мешки возле рядов сидений, а потом мы с ним пошли к билетной кассе.

— Мне три билета до Сент-Луиса, — сказал он.

У меня открылся от изумления рот, и я посмотрел на него в полном недоумении.

— До Сент-Луиса? — спросил я.

Он улыбнулся, но ничего не ответил.

— Автобус отправляется ровно в полдень, — сказал кассир.

Отец расплатился за билеты, и мы уселись рядом с мамой.

— Мам, а мы в Сент-Луис едем, — сообщил я ей.

— Там будет пересадка, Люк, — сказал отец. — Оттуда мы поедем на другом автобусе до Чикаго, а потом до Флинта.

— Как думаешь, мы увидим Стэна Мьюзиэла?

— Вряд ли.

— А «Спортсменз-парк»?

— Не теперь. Может, в следующий раз.

Через несколько минут меня отпустили погулять по станции и посмотреть на окрестности. Там было небольшое кафе, где двое солдат пили кофе. Я подумал о Рики и понял, что когда он вернется домой, меня там не будет. Потом увидел негритянскую семью — редкое зрелище в нашей части Арканзаса. Они прижимали к себе свои сумки и выглядели совершенно потерянными, точно так же, как мы. Увидел и еще пару явно фермерских семей, таких же беженцев от наводнения.

Когда я вернулся к родителям, они сидели, взявшись за руки, и о чем-то беседовали. Нам, кажется, пришлось ждать целую вечность, пока объявят посадку в наш автобус. Наши брезентовые мешки были засунуты в багажное отделение под автобусом, и мы забрались внутрь.