Жена самурая - Виктория Богачева

У Нарамаро не нашлось для него слов. Он замечал — не мог не замечать — косые взгляды, которые сопровождали каждый шаг Фухито. Многие в их войске осуждали нахождение Фудзивара вместе с ними. Он был для них самураем, нарушившим свои клятвы; человеком, обреченным на смерть. Его распущенные волосы служили ежесекундным напоминанием о его проступках, и не позволяли никому ничего забыть.

Нарамаро, который никогда не одобрял жестоких методов кланов Минамото и Фудзивара, спустя какое-то время был готов отдавать приказы и наказывать палками тех, кто косо смотрел на Фухито. Не говоря уже о тех, кто осмеливался высказывать свое неодобрение вслух. Остановил его Фухито. Никакие порки не смогли бы повлиять на настроения среди солдат и изменить их мнение.

— Пообещай мне вернуться, — Нарамаро вздохнул, потому что все понимал. Он растрепал волосы и криво — так не похоже на себя! — улыбнулся. — Вот и расходятся наши с тобой пути, — только и сказал он, и в том, что было не произнесено, заключалось много больше смысла.

— Я вернусь, — Фухито усмехнулся в ответ и повернулся к низкому столику, на котором лежало незаконченное письмо жене. Он быстро скатал бумагу в свиток и протянул Нарамаро. — Отправь Ёрико.

Он проводил друга до границ разбитого на ночь лагеря и по старой привычке придержал коня за поводья, пока Фухито его седлал.

— Скачи через горный перевал, — сказал Нарамаро. — Так дольше, но безопаснее, — он взлохматил волосы на макушке. — Что я скажу Кенджи-саме?

Фухито вернул ему быструю улыбку.

— Скажи, что я скоро вернусь, — он поправил на поясе катану, взял в руки поводья и тронул коленями коня.

Нарамаро провожал его с тяжелым сердцем и долго смотрел вслед, пока не перестал что-либо различать в темноте.

***

Такеши застонал, когда в очередной раз рухнул на землю. Его не волновали синяки на груди, не волновали отметины на лице, что оставались после таких падений. Лишь отрубленная рука, неловкая левая культя, которой каждое его движение причиняло боль. Он передохнул с минуту и вновь вернулся в упор лежа — отжиматься на одной руке. Последние две недели, насколько можно было верить его ущербной системе подсчета времени, он только этим и занимался: отжимался, прыгал, нещадно тянулся, возвращая телу утерянную гибкость.

Хоши, которая зачастила к нему, часами могла наблюдать за ним, сидящем на шпагате. И Такеши наконец-то убедился, что девочка ему не привиделась в горячечном бреду.

— Тебя не ищут в поместье? — спросил он ее как-то.

— В поместье нет ни дедушки, ни дяди. Меня некому искать, — бесхитростно отозвалась Хоши, и Такеши вскинул брови в немом изумлении. Он приучил себя ничему не удивляться, но наивность девочки ошеломляла его всякий раз. Попроси он — и она принесет ему ключи от подземелья? Такеши был уверен, что да.

В клане Тайра не просто не уделяли должного внимания ее обучению и воспитанию; похоже, за все неполные девять лет с ней толком и не говорили. Раз девочка начисто лишена понимания того, кто есть враг, и какие вещи можно обсуждать с представителем клана, с которым воюет ее.

Такеши тяжело поднялся с земли и поморщился. Собственное тело ныне казалось ему чужим. Неповоротливо-грузным. Он пробыл в неподвижном оцепенении непозволительно долго. Недели, месяцы…

— Какой сейчас месяц? — он посмотрел на Хоши, которая, в свою очередь, пытливо разглядывала его.

— Цукимидзуки*.

«Уже началась осень».

— Такеши-сама, — голос Хоши был тих и нерешителен.

Она смотрела на него, склонив голову набок, так, чтобы волосы закрывали обезображенную половину ее лица.

— Наоми Минамото приходится вам женой?

— Почему ты спрашиваешь? — насторожившись, он подошел к прутьям решетки и прижался к ним почти вплотную, едва ли не нависая над девочкой.

Она отшатнулась испуганно к стене и отвернула лицо.

— Я слышала разговоры слуг, — невнятно пробормотала Хоши. — Наоми-сан носит дитя.

Уже в который раз Такеши показалось, что его ударили по голове. Он пошатнулся! Он, человек, который бегал по бамбуковым палкам, перекинутым с крыши на крышу, с завязанными глазами! Он пошатнулся и стиснул в кулаке единственной руки железный прут. Второй, отсеченной, он стиснул невидимый воздух в невидимых пальцах.

Только когда он услышал испуганный вопрос Хоши, понял, что застонал вслух.

— Все в порядке, — выдавил он сквозь плотно стиснутые зубы.

Казалось, ему отрубили вторую руку — столь мучительным было появившееся чувство. Столь мучительным и столь знакомым. Последний раз так было, когда он узнал о предательстве старшего брата и убийстве матери и сестер.

Наоми теперь что одинокий воин на равнине. Открытая и очень заманчивая цель.

«Я надеюсь, ты знал, на что шел, отец. Знал, на что шел».

Его жена носит наследника клана. Теперь ее желает заполучить любой, кто хоть немного втянут в развернувшуюся войну. Она — ключ к Минамото, она — рычаг давления, она — надежда.

У него будет ребенок.

Ребенок, которому перейдет его фамилия, который унаследует их клан.

Такеши захотелось почувствовать круп лошади под своими пятками; ветер, бьющий в лицо. Ему захотелось оказаться снаружи сильнее, чем когда-либо за все время его заключения. Ему захотелось быть рядом с Наоми, наблюдать за тем, как растет в ней их ребенок, быть рядом, когда она даст ему жизнь.

После ухода Хоши он еще долго лежал без сна. Заснуть мешал вихрь мыслей, захвативший голову. Такеши вновь чувствовал себя живым, словно и не он провел последние недели в глухой апатии. Ему хотелось двигаться, хотелось что-то делать, и стены его клетки давили на него сильнее обычного.

Он не знал, как — пока еще не продумал деталей — но знал точно, что должен сбежать. Мысль о побеге не оставляла его никогда, даже в самые темные времена здесь. Она была с ним неотлучно, где-то на задворках разума. Но лишь услышав от Хоши про Наоми, он понял, что должен сбежать. Во что бы то ни стало. Сбежать и не умереть.

Он больше не искал себе смерти, он хотел жизни. Жизни и свободы. Но также не искал он и легкого пути к своей свободе. Чести в нем было больше всего. И именно честь не позволяла ему воспользоваться несмышленой девочкой, не позволяла обратить себе во благо ее глупость и неосторожность.

Других путей побега ему оставалось немного.

Несколько недель Такеши потратил на то, чтобы выкопать под решеткой глубокую яму, пока, наконец, не понял, что прутья уходят в землю столь далеко, что он может положить всю жизнь, но так и не достигнуть их края.

Некоторое время он пытался