Живые и мертвые - Константин Симонов

— Понятно, комзвод, понятно, — сказал Малинин, останавливаясь над ним и успокаивающе кивая головой. — Ваша мысль понятна. Все в порядке, отбили немцев. Скоро, наверное, наши придут, подкрепление нам подбросят…

Но Сирота все еще силился что-то сказать, и снова невозможно было понять ни слова из того, что он говорил. Малинин наконец не выдержал и прекратил эту обоюдную муку:

— Ты не старайся, Сирота, все равно я не понимаю: у тебя рот разбитый… Звук и только, а голоса нет. В госпитале полежишь — восстановится, а сейчас не пробуй, не мучь себя…

Сирота посмотрел на него широко раскрытыми глазами, словно не доверяя, но Малинин снова кивнул, и Сирота, потянувшись рукой к винтовке и с усилием положив ее себе на колени, откинулся к стене и закрыл глаза.

— С твоей стороны ничего не видать? — спросил Малинин у Синцова, снова ставшего к амбразуре.

— Не видать, — как эхо, ответил Синцов.

— Если до темноты наши не придут, я здесь с ними останусь, — сказал Малинин, кивнув на обоих раненых, — а ты за связью пойдешь. Нельзя такую позицию отдавать. Мы еще отсюда ту горку можем отбить, коли дураками не будем, — сказал он, поглядев через амбразуру на соседнюю высоту. — Интересно, что с Ионовым? — после молчания вспомнил он о командире роты. — Не такой человек, чтоб от своей роты сбежать… Что молчишь, Синцов? — после нескольких минут тишины спросил он.

— Думаю.

— О чем думаешь? Если не секрет…

— О том, чего здесь нет…

— А ясней?

— О жене.

— Ну, жен здесь никому из нас не положено, — угрюмо пошутил Малинин. — Так что думать о ней бесполезно. А вот написать ей после такого дня, как сегодня, надо. Что жив и здоров остался ее комсомольскими молитвами.

Синцов ничего не ответил, промолчал.

Свои пришли только через час, уже перед ранними сумерками. Сначала пришли три разведчика, которым было сказано, что, судя по бою, на высотке удержались наши, но положение неясное, все может быть. Они обползли трубу с разных сторон и так осторожно, что Синцов заметил одного из них в самый последний момент.

— Свои, давай не прячься! — с облегчением крикнул он, и в голосе его была такая радость, что разведчик, доверившись этому голосу, сразу поднялся во весь рост.

После разведчиков на высотку подошел взвод, а потом, уже в темноте, явился командир батальона старший лейтенант Рябченко вместе с тянувшими провод связистами. Ему была поставлена задача — затемно выбить немцев с соседней высоты, которая, несмотря ни на что, все еще продолжала именоваться высотой с тремя домиками. Рябченко перед ночным боем выносил свой командный пункт сюда, на кирпичный завод, потому что здесь был самый удобный исходный рубеж для ночной атаки.

Малинин доложил, как проходил бой у завода, и сказал, что пулеметчики Синцов и Баюков, приняв неравный бой, дрались как подобает. Большего Малинин из себя не выдавил, но командир батальона и сам понимал, что пулеметчики дрались как подобает.

Со своего командного пункта он видел, как падали немцы, продвигавшиеся по лощине, и как на высотку пробовал въехать танк, и как потом, уже при отходе, безуспешно пыталась взобраться сюда немецкая пехота. Да и потери немцев говорили сами за себя. И в полку и в дивизии расценивали их сегодняшнюю атаку как попытку прощупать слабый участок и в случае успеха пойти на прорыв; но успеха не было, не состоялся и прорыв.

Малинин осведомился, что с командиром роты Ионовым. Оказалось, что Ионов был ранен в первые же минуты боя, вынесен и отправлен в медсанбат. Рябченко объяснил быстрый успех атаки немцев на высоту с тремя домиками отчасти силой их огня, а отчасти тем, что к моменту атаки там не оказалось ни командира роты, ни политрука. Хотя было бы странно упрекать в этом Малинина, находившегося во время атаки здесь, да командир батальона вовсе и не имел в виду его упрекать, но Малинин все же принял это замечание на свой счет и попросил у Рябченко разрешения принять участие в контратаке «на бывшую нашу высоту». Он выразился именно так, подчеркивая свою ответственность за ее потерю. Командир батальона посмотрел на его лицо с запекшимися ссадинами и с молодым удивлением подумал о том, откуда берутся силы у этого годящегося ему в отцы человека.

— Вы бы сперва хоть перевязались, — заметил он, но в просьбе не отказал.

Малинин перешел в руки санинструктора, который долго перевязывал сначала его разбитое лицо, а потом изодранные кирпичом руки. Пока он проделывал все это, Малинин продолжал думать о своей погибшей роте: сформируют ли ее заново или не будут этого делать и переведут его самого куда-нибудь, где убыль в политсоставе?

Малинина перевязали, а комбат подозвал Синцова и задал ему несколько вопросов. Он спросил: не пытался ли немец с самого начала подняться на высоту? Нет, ответил Синцов, они с Баюковым только вели фланговый огонь по лощине. Потом комбат спросил, почему танк повернул, не дойдя до трубы. Синцов ответил, что, как видно, забуксовал, и упомянул об убитом танкисте.

— Наверное, офицер был, — кивнул комбат, — а как ты срезал его, больше не сунулись!

Потом комбата вызвали к телефону командир полка и командир дивизии, и он складно и гладко, гораздо складнее, чем ему все это рассказали Малинин и Синцов, стал докладывать сначала командиру полка, а потом командиру дивизии о бое за высоту с кирпичным заводом. Бой вели политрук Малинин, пулеметчики Синцов и Баюков, отбившие атаку немецкой пехоты и танков и удержавшие высоту до подхода нашего подкрепления. Уже Синцов и Баюков не просто стреляли по немцам, а вели бой; не просто дрались, а удерживали высоту.

Синцов устало присел на кирпичи, — ему было странно слышать о том, как он вел бой и удерживал высоту, будто это был не он, а кто-то другой.

Обоих раненых, и Баюкова и Сироту, давно унесли в тыл; остались только мертвые. Для них тут же, за стеной кирпичного завода, рыли еще не успевшую промерзнуть землю, но хоронить решили, как рассветет, потому что в темноте не могли собрать всего, что осталось от людей после прямых попаданий.

Синцов сидел и думал о том, кто-то теперь будет у него вторым номером на пулемете и вернется или не вернется в часть Баюков, если выздоровеет. Потом он, кажется, на минуту задремал, потому что, услышав над ухом голос Малинина, вздрогнул от неожиданности.

— Пойдем. Звонили из дивизии. К комиссару дивизии нас с тобой вызывают…

Малинин был недоволен, потому что хотел принять участие в ночной атаке на высоту с тремя домиками, но чувств своих не выразил: приказ есть приказ. На черном фоне развалин были видны три белых пятна — забинтованное лицо Малинина и две толстые белые руки.

— Вы прямо как привидение, товарищ политрук, — сказал Синцов.

— Запеленали, как маленького, — сердито отозвался Малинин. — Пошли, нечего время проводить!..

— А чего вызывают-то? — спросил Синцов, шагая вслед за ним вниз по склону.

— Там узнаем. До штаба полка пешком пойдем, а до дивизии, сказали, на грузовике подбросят. Значит, понадобились…

— Я знаю зачем, — сказал Синцов после долгого молчания, когда они уже спустились с высотки на равнину перед усадьбой МТС и стали пересекать ее по неглубокому снегу.

— Зачем?

— Это по моему заявлению, — сказал Синцов.

Он сразу подумал об этом, когда Малинин сказал, что их вызывают. Состояние физической усталости и душевной приподнятости, которое у него было после боя, сменилось состоянием напряженного ожидания.

— Ну да, — сказал Малинин, — держи карман шире! Станут с такой срочностью прямо из боя тащить!

— А что же, что из боя! — сказал Синцов. — Прочли, кому надо — показали. Как же так, такой тип — и вдруг на передовой! Скорей давай его в тыл, на проверку!

Он не был убежден в этом, но готовил себя к худшему.

— А меня чего? — спросил Малинин.

— А я же на вас кругом ссылаюсь!

— Чепуха! — твердо сказал Малинин.

Он знал, что это действительно чепуха, по одной простой причине: у него еще не было удобного случая лично передать заявление Синцова в политотдел дивизии, и он уже вторую неделю со дня на день все ждал этого случая, продолжая таскать письмо в кармане шинели. Но говорить об этом Синцову сейчас он не хотел: вызов в дивизию давал ему возможность не только передать заявление, но и поговорить с комиссаром при самых благоприятных для Синцова обстоятельствах — после нынешнего боя.

— Чепуха, — повторил Малинин и на ходу обернулся к Синцову. — Я считаю, напротив: тебя вызывают, чтобы медаль за этот бой дать.

Синцов молчал. Он не верил в это.

На самом деле, хотя Малинин был ближе к истине, чем Синцов, ни одно из двух предположений не было правильным. Для их срочного вызова с передовой была совершенно иная причина. В штабе дивизии сегодня во время боя сидел приехавший от одной из московских газет писатель, человек известный и уже немолодой. Его и в дивизию-то пустили поморщившись: как бы не убили, а потом отвечай! Но когда он сейчас, вечером, узнал от командира дивизии, что впереди, в батальоне, есть политрук и пулеметчик, отбившие несколько немецких атак и положившие полсотни немцев, он твердо решил сам идти в батальон, говорить с людьми. Ему так же твердо отказали в этом и не вполне последовательно, чего он, впрочем, сгоряча не заметил, сказали, что ему в батальон пройти сейчас нельзя, но людей, с которыми он хочет говорить, можно вызвать из батальона сюда. Он пытался возражать: зачем же так специально? Но ему сказали то, что обычно говорят в подобных случаях: людей все равно надо вызывать, не сейчас, так потом, и для них это не составит разницы!