Смерть внезапна и страшна - Энн Перри

Врач побледнел, и между его бровей залегла тревожная морщина. Он глядел на Рэтбоуна, словно бы взвешивая какую-то мысль.

– Я буду осторожен, – проговорил он наконец. – Спасибо вам за совет.

Оливер поднялся и протянул ему руку:

– Не тревожьтесь, сейчас самый темный час. Пришел ваш черед, и если мы не допустим какой-нибудь глупой оплошности, победа сегодня останется за нами.

Стэнхоуп схватил его за руку и крепко стиснул ее.

– Благодарю, я весьма доверяю вам. И обещаю в точности следовать вашим инструкциям.

Он выпустил руку и отступил назад. Легкая улыбка легла на его губы.

До сих пор суд каждый день был набит зеваками и журналистами, но в этот день в воздухе чувствовалось ожидание и даже нечто похожее на надежду. Должна была начинаться защита, что сулило открытия, драмы… и даже свидетельства, указывающие на другого убийцу. Все смотрели вперед. Голосов слышно не было, но кругом скрипела мебель, шелестели ткань и китовый ус, притопывали об пол кожаные каблуки. Рэтбоун подготовился не настолько хорошо, как ему хотелось, но времени у него больше не оставалось. А потому он всем своим видом должен был показывать, что сэр Герберт невиновен и ему известно имя истинного убийцы. Адвокат ощущал на себе взгляды всех присяжных заседателей, взвешивающих каждый его жест, любую его интонацию.

– Милорд, джентльмены! – обратился Оливер к судье и присяжным с тонкой улыбкой. – Я уверен, все вы понимаете: обвинителю легче доказать, что человек виновен в преступлении, чем защите – доказать противоположное, пока неизвестен истинный виновник. К несчастью, я не могу назвать сейчас имя преступника. Однако вполне возможно, что во время предстоящего слушания могут обнаружиться новые доказательства.

Послышался взволнованный шепот. Карандаши репортеров, скрипя, заспешили по бумаге.

– Но даже и на данный момент, – продолжил защитник, – обвинение не сумело доказать, что сэр Герберт Стэнхоуп убил Пруденс Бэрримор. Оно доказало лишь возможность совершения им преступления. Его могли совершить и другие: Джеффри Таунтон, Нанетта Катбертсон, доктор Бек… ограничимся только некоторыми именами. Главное доказательство обвинения, – он небрежно указал в сторону Ловат-Смита, – основано на том, что у сэра Герберта были исключительные мотивы, подтверждаемые письмами Пруденс Бэрримор к своей сестре Фейт Баркер.

Улыбка адвоката сделалась чуточку шире, и он поглядел прямо в сторону жюри присяжных.

– Однако я докажу вам, что письма эти допускают и другую интерпретацию, при которой сэр Герберт оказывается не более виновным, чем любой человек, который мог бы оказаться на его месте… не обладая его мастерством, личной скромностью и постоянной занятостью.

На скамье публики началась суета. Какая-то толстуха перегнулась через поручни галереи, глядя на хирурга.

Прежде чем Харди успел потерять терпение, Рэтбоун перешел к делу:

– Теперь я вызову своего первого свидетеля, самого сэра Герберта Стэнхоупа.

Обвиняемому потребовалось лишь несколько мгновений, чтобы покинуть скамью подсудимых и, спустившись по лестнице, появиться в середине зала суда. Оставив тюремщиков позади, хирург, одетый в безупречный костюм, уверенным шагом пересек свободное пространство, отделявшее его от трибуны свидетелей. В зале примолкли: все словно затаили дыхание. Лишь карандаши шуршали по бумаге, пока журналисты пытались передать словами всеобщее настроение.

Едва сэр Герберт поднялся на трибуну, все немного изменили позы и подались вперед, чтобы поглядеть на него. Подсудимый стоял, расправив плечи и подняв голову, и Рэтбоун читал на его лице уверенность, а не надменность. Адвокат поглядел на присяжных и отметил на их лицах интерес и даже известное уважение.

Клерк принял у обвиняемого присягу, и Оливер, выйдя на середину зала, приступил к делу:

– Сэр Герберт, примерно семь последних лет вы были главным хирургом в Королевском госпитале. За это время вам приводилось работать с множеством сестер, быть может, даже с сотнями. Сколько же их было?

Редкие брови медика поднялись в удивлении.

– Я никогда не думал их считать, – сказал он откровенно. – Но, наверное, вы правы.

– И все они различались усердием и мастерством?

– Боюсь, что вы снова правы, – рот сэра Стэнхоупа почти незаметно сложился в усмешку.

– Когда вы впервые встретились с Пруденс Бэрримор?

Герберт на миг задумался. Суд молчал, и все глаза в комнате были обращены к обвиняемому. Во внимании присяжных не было враждебности: они просто ожидали ответа.

– Должно быть, в июле тысяча восемьсот пятьдесят шестого года, – сказал врач. – Увы, я не могу уточнить дату. – Он вздохнул, явно собираясь что-то добавить, но потом передумал.

Оливер отметил это с внутренним удовлетворением. Итак, хирург решил повиноваться. Пусть поблагодарит за это Господа!

Он изобразил на лице невинность:

– Итак, вы, сэр Герберт, помните поступление в госпиталь всех сестер…

– Нет, конечно, нет. Их у нас не одна дюжина. Э…

Доктор вновь умолк. С горьким изумлением адвокат понял, что его подопечный повиновался ему с покорностью, выдававшей истинные глубины его страха. Рэтбоун прекрасно понимал, как трудно заставить такого человека покориться кому бы то ни было.

– А почему вы, в частности, отметили появление мисс Бэрримор? – спросил он.

– Потому что она служила в Крыму, – объяснил Стэнхоуп. – Эта благородная женщина посвятила себя заботе о больных, невзирая на все трудности и на опасность для собственной жизни. Она пришла работать к нам не потому, что не имела средств на жизнь, но потому, что хотела служить страждущим.

Защитник отметил негромкий ропот одобрения, рябью пробежавший по публике, и явное согласие на лицах присяжных.

– И она оказалась столь искусной и преданной делу, как вы рассчитывали? – задал он следующий вопрос.

– И даже более того, – ответил Герберт, не отводя глаз от его лица. Он чуть наклонился вперед и взялся сильными руками за поручни, всей своей позой выражая внимание и смирение. Сам Оливер не мог бы дать лучшего совета. – Она не знала усталости в своих трудах, – добавил хирург. – Никогда не опаздывала, никогда не отсутствовала без причины. А еще мисс Бэрримор была одарена феноменальной памятью, она училась с удивительной быстротой. И никто не имел повода заподозрить ее в нарушении требований морали в какой бы то ни было области. Словом, это была во всем великолепная женщина.

– И красивая? – спросил с легкой улыбкой Рэтбоун.

Глаза обвиняемого широко раскрылись. Он явно не рассчитывал на такой вопрос и не продумал точный ответ заранее.

– Да-да, возможно… даже наверное. Но, увы, я замечаю подобные достоинства слабее, чем большинство мужчин. На работе меня больше интересуют деловые возможности женщины, – он с извинением поглядел на присяжных. – Тяжелобольному хорошенькое личико безразлично. Я помню лишь, что у нее были очень красивые руки, – закончил он, не опуская взгляд к своим собственным прекрасным рукам, покоящимся на поручнях трибуны свидетей.

– Итак, ее можно было назвать очень умелой? – спросил адвокат.

– Я уже признал это.

– А допускаете ли вы, чтобы сестра Бэрримор могла самостоятельно выполнить хирургическую операцию?

Медик в полном недоумении открыл рот, чтобы заговорить, но не вымолвил ни слова.

– Сэр Герберт? – поторопил его Оливер.

– Она была великолепной сестрой милосердия, – откровенно высказался хирург, – но не врачом. Поймите, различие между этими профессиями колоссальное. Его нельзя преодолеть просто так. – Он покачал головой. – У нее не было никакой школы. Она умела лишь то, что выучила благодаря наблюдениям на поле боя и в госпитале Скутари. – Стэнхоуп еще немного наклонился вперед в предельном сосредоточении. – Следует понимать разницу между настоящим образованием и знанием хаотичным, неорганизованным, не позволяющем связать причины и следствия. Нельзя предвидеть возможное осложнение, не зная анатомии, фармакологии и историй болезни, наблюдавшихся другими докторами, не отдав годы обучению, практике и усвоению всего комплекса вспомогательных и дополнительных дисциплин. – Он вновь качнул головой, на этот раз уже с легким ядом во взгляде. – Увы, мистер Рэтбоун, она, конечно, была великолепной сестрой милосердия – я не встречал лучшей, – но к врачам ее причислить было нельзя. И сказать вам по правде, – врач сверкнул глазами в сторону адвоката, – с моей точки зрения, все рассказы о том, что она выполняла операции на поле боя, исходили не от нее самой. Она не была ни хвастливой, ни лживой. Скорее всего, ее неправильно поняли или даже просто исказили ее слова.

По залу прокатился вполне отчетливый ропот одобрения. Некоторые зрители, кивая, поглядывали на соседей, а на скамейках присяжных двое мужчин даже улыбнулись.