Река на север - Михаил Белозеров

"Так", — спокойно констатировал он, и у него пересохло во рту. Сколько лет себе это представлял, а теперь растерялся — наконец-то он кому-то нужен. Он даже не подумал, что это могут быть проделки господина Дурново.

У входа в бар происходило какое-то странное движение: толпа нервно колыхнулась.

— Ну скажи что-нибудь, — попросила она.

— Зачем? — спросил он.

— Что зачем?

— Зачем ты осталась? — Он услышал в трубке ее дыхание.

Он пытался понять ее мотивы. Он не хотел ошибиться. Наступает время (и ты вдруг чувствуешь его), когда начинаешь верить только самому себе, а не чужим поступкам, даже если при этом что-то теряешь — плохое или хорошее, — но теряешь с легкостью пловца, от ощущения нового горизонта, от того, что у каждого он свой, как бы ты с этим теперь ни носился. "И слава богу!" — жестко подумал он.

— Не все такие рациональные, как ты, — возразила она, и он представил, как пылают ее щеки. — Я просто подумала, что ты, быть может, уже появился...

"Вот как?.." — удивился он и снова произнес:

— Да... — нисколько не реагируя на ее просящий тон.

— Ты не хочешь меня увидеть? — спросила она, и он понял, что она в отчаянии.

"На это я так просто не попадусь", — упрямо решил он.

— Хочу, — произнес он и вдруг понял, что в самом деле хочет ее увидеть, не только потому, что она что-то значила для него (а он не хотел себе в этом признаваться), но и потому, что вспомнил ту ночь, их разговоры и чувство надежды, которое родилось в нем, словно мелодия, которую ты слушаешь так редко, что она до сих пор не потеряла для тебя своего звучания. — Ты откуда звонишь? — спросил он.

— У меня две минуты, — заспешила она, — я от подруги. Будь осторожен, за мной все время ходят.

— Кто? — спросил он.

— Наш общий знакомый с усами.

— А... понял. — Он даже обрадовался. — Я приду... обязательно...

— Сумасшедший, — произнесла она, и в этот момент в кафе вошла полиция.

— Все, — сказал он, — облава, — и повесил трубку.

— Господа! Никакого волнения, — произнес по-клерикански доктор Е.Во., широко расставив ноги и засунув руки в карманы, — проверка документов. Все лица без оных будут задержаны для выяснения личности. Начинайте, сержант.

Два человека в черных беретах и с оружием в руках прошли в глубь зала. Иванова от них отделяла кабина телефонного автомата и напротив — приоткрытая дверь кухни. Пригнувшись, он проскользнул туда, чувствуя затылком нервозность толпы. Он не знал помещения и, несколько раз наткнувшись на двери с амбарными замками, поворачивал назад. Из зала доносились возбужденные голоса. Он свернул наобум в длинный коридор, где сквозь стекло бара и бутылки увидел происходящее снаружи: людей выстраивали вдоль стен. Бармен проводил его удивленно-философским взглядом. Какая-то женщина в белом халате схватила за руку, потянув в боковой проход, подтолкнула в спину, и он, увидав долговязую фигуру, побежал следом и попал в кладовую. Человек с лицом и фигурой Шварценеггера одной рукой пихнул его в шкаф, а второй стянул с полки мешок и бросил на стол. В следующий момент в дверную щель Иванов увидел, как в комнату вошел доктор Е.Во., лицо человека с фигурой Шварценегера приняло выражение Сфинкса.

— А, господин полицмейстер, сегодня у нас только рыба... — произнес он.

— Не надо так стараться, Влас, я всего лишь помощник...

Рядом с гигантом он казался пигмеем.

— Но скоро станете... — Казалось, обладатель такого голоса должен только посмеиваться: над жизнью, над обстоятельствами, над самим собой.

— Все может быть... Что у тебя здесь?

Знакомый голос, слишком приторный, слишком ненатуральный, словно он в самом деле играл в помощника полицмейстера и никак не мог наиграться. Без пяти минут министр безопасности, и у Иванова по спине пробежали мурашки.

— Мука, господин полицмейстер.

Нотки в голосе великана перекатились чуть-чуть ленивее, чем положено было бы при таких обстоятельствах.

— Помощник, помощник полицмейстера... Так, а здесь что?

— Тоже мука, господин полиц... господин Е.Во.

— А когда-то был товарищем, — флегматично заметил господин Е.Во. — Следы чьи? — спросил, тыча в пол.

— Мои, конечно...

— А-а-а... — наставительно протянул доктор Е.Во. — Чем ты меня прошлый раз угощал?

— Вот из этого ящика. За вашу карьеру, господин Е.Во.

Человек рядом икнул, и Иванов отвлекся.

— Тихо... — прошептал он.

Он впервые подумал о пистолете, который все еще болтался в кармане брюк. За все время он ни разу не вспомнил о нем. Он только подумал, как он хорошо срабатывает, и как лежит в руке — почти незаметно, и какую придает ему власть над доктором Е.Во.

— Дрянной у тебя сегодня коньяк, — произнес доктор Е.Во. и повернулся в их сторону, так что Иванов отпрянул, а потом увидел его в профиль. Вряд ли он являлся его украшением из-за слабого подбородка.

— Зато закуска хорошая, — ответил человек с фигурой Шварценегера.

— Да, закуска хороша. Сознайся, ты меня намеренно спаиваешь? Учти, за сокрытие посторонних я прикрою твою лавочку. Чьи следы-то?

— Ну что вы, господин помощник полицмейстера. Какие?

От человека, который стоял рядом с Ивановым, исходили волны страха.

— Если меня поймают, мне хана, ик-к-к... — Иванов узнал артиста-кукольника. — У меня нет документов, ик-к-к... Меня вышлют...

— Радуйтесь, — прошептал Иванов.

— А жена? — растерянно спросил артист. — Она никуда не хочет уезжать, даже если начнется Второй Армейский Бунт.

— Да не икайте же! — прошептал Иванов.

Их спасало только равномерное гудение вентилятора под потолком.

— Не-не-не могу-у... На полицию у меня всегда такая реакция, ик-к-к...

— Лучше сделайте, чтобы он убрался.

— Я всегда был трусом, — обреченно сознался артист.

— Ну так забудьте об этом на пять минут, — посоветовал Иванов.

— Мне бы вашу уверенность... — артист поднялся. — Ладно, попробую.

Иванов ждал чего-то необычного и подумал: "Не очень-то он..." Но вдруг в фон разговора откуда-то из коридоров вмешались возбужденные голоса спорящих людей и крики. От неожиданности Иванов даже оглянулся. Чревовещатель походил на человека, проглотившего гвоздь и пытающегося от него избавиться. Он очень старался. Затем Иванов снова припал к щели: Доктор Е.Во. оставил коньяк и пробирался к выходу между тележкой с мукой и ящиками.

— Выходите! — Влас открыл шкаф. — Сегодня он обошелся одной рюмкой. Но зато бутылку прихватил с собой.

— Спасибо. — Артист сунул ему в карман деньги. — За двоих, я ему обязан. — И кивнул на Иванова.

— В следующий раз не попадайтесь, — прогудел Влас.

Он выпустил их через черный ход на свежий воздух, где гнили бочки и пахло тухлой селедкой. В предрассветной тишине среди замерших кварталов города угадывалась только река. Иванов чувствовал ее всей грудью. Пожалуй, она была единственным живым существом в мире камня, бетона и несправедливостей.

— Спасибо, — произнес артист. — Если бы не вы... у меня всегда реакция задним числом.

— А как же жена? — поспешно спросил Иванов, всматриваясь в темноту.

— Она местная, — пояснил кукольник, — ей ничего не грозит. А он меня уже и так месяц прячет, — добавил он, забывая отряхнуть муку с брюк. Лицо его снова выражало обреченность.

— Неплохо зарабатывает, — высказал предположение Иванов. — Железные нервы.

— У него такса. — Терзаниям артиста не было предела, словно весь свой запал он израсходовал на чревовещание.

— Ему бы в кино сниматься, — заметил Иванов.

— А он и есть бывший киноактер. — И артист назвал известную фамилию. — Был актером, а стал — пекарем.

— То-то я гляжу, знакомое лицо, — удивился Иванов.

— Никогда, никогда себе не позволял... — вдруг покаялся артист.

— Чего? — удивился Иванов.

— Никогда, никогда себе не позволял... — Артист снова стал икать.

— Да бросьте вы... — посоветовал Иванов.

— Это у меня реакция, — в третий раз пояснил артист, — ик-к-к...

— Я понял... — очень серьезно произнес Иванов, поспешно придавая лицу соответствующее выражение.

— Никогда себе не позволял дурачить людей... — признался наконец артист, — докатился... ик-к-к...

— Вы бы еще повинились... — заметил Иванов, кивнув на дверь, из которой они только что вышли.

— С каждого человека он платит полиции ровно половину, — пояснил чревовещатель, справляясь с минутной слабостью, — ик-к-к... Да что это, господи? — Он старательно сдерживал икоту. — Пойду домой... к жене... ик-к-к...

И они расстались.

Купы деревьев скрывали верхние этажи. В одном из окон второго этажа ходила узкобедрая блондинка с обнаженной грудью. Жестяной карниз ограничил картинку темно-красной полоской трусиков. Резко очерченные складки углов рта, всклокоченные волосы с черными корнями и породистое изверившееся лицо. Пила: чай, кофе? Пар смешивался с сигаретным дымом, который она выдыхала из нервно-подвижных ноздрей. Сигарета, зажатая между растопыренными пальцами с шиком, который должен поражать неискушенного собеседника, превращалась в пепел. Ложь? Изнутри? От седьмого ребра? Не бывает! Плох был тот Адам. Не верила. Такая милая, нежная сестренка с отполированными коготками... Утешительница сердец и плоти. Только не ради мужчин. Не ради их душ. А, собственно, тогда для чего? Ха-ха... в задницу с вашими сантиментами. Уж я-то, я то-то, я-я то-то... ох, как худо... знаю эту жизнь... "Позвонить, что ли, товарищу Козлу? Нас двое есть..." Инверсная выразительность. Изучая себя в оконном отражении, откинула со лба прядь, провела большим пальцем поперек складок, вздохнула и, заметив седой волос, вырвала с корнем. Замерла от предчувствия одиночества и тоски. "Чтобы себя понять, надо придать лицу соответствующее выражение обреченности. Иначе... иначе... ах, не все ли равно..."