Том 3. Романы. Рассказы. Критика - Гайто Газданов

Инспектор бросил быстрый и внимательный взгляд в их сторону и коротко спросил:

– Шулера?

– Клиенты, господин инспектор, – сказал Жерар. – Как вы хотите, чтобы я знал их профессию? Вот если бы у меня был такой наметанный глаз, как у вас…

Инспектор пожал плечами. В известном смысле Жерар был прав: инспектор определял профессию этих людей по их внешнему виду. Жерару незачем было этим заниматься: он знал их всех лично.

Когда инспектор уходил, Жерар еще раз сказал ему:

– Вы можете быть спокойны, историй у меня не было и не будет.

Это точно соответствовало действительности. Посетители дансинга должны были подчиняться строжайшим правилам, и Жерар сам следил за тем, чтобы они выполнялись. Для тех, кто его знал, было очевидно, что это было лучшей гарантией, какая могла существовать.

Было около половины первого ночи, когда в дансинг вошел Фред. Дуду следовал за ним. Они с трудом нашли свободный столик, заказали себе пива, и Дуду потом не пропускал ни одного танца, беспрерывно меняя партнерш. Он танцевал очень особенно, широко расставляя локти и прижимая голову к левому плечу, отчего его лицо с раздавленным носом принимало почти горизонтальное положение.

– Я от музыки делаюсь печальным, – говорил он своей даме, – и мне начинает хотеться танцевать. Вы здесь недалеко работаете?

После танца он присаживался на минуту, выпивал глоток пива, и как только музыка снова начинала играть, его уже не было.

– Я делаюсь от музыки печальным, – опять говорил он, – и мне хочется танцевать. Вы здесь недалеко работаете?

Перед входом в «Золотую звезду» остановился автомобиль, потом хлопнула дверца, и с высоты своего гигантского роста Жерар увидел, что вошли две дамы, очень молодые. Он вышел из-за стойки и спустился в зал, навстречу новым посетительницам. Все столики были заняты. Он провел их к тому, который был ближе всего от стойки и за которым сидели двое мужчин в кепках. Жерар сказал:

– Mesdames, вот вам столик. Мои друзья, – он показал кивком головы на мужчин в кепках, – только что предупредили меня, что они уходят и освобождают место.

Те поднялись и пошли расплачиваться. Валентина Симон сказала своей спутнице, красивой даме с фарфоровым цветом лица:

– You will see, it will be exciting.[54]

Музыка продолжала играть, плечи Жаклины тряслись над роялем, и особенная, дребезжащая печаль гармоник также лилась музыкальными волнами в накуренном воздухе. Валентина вспомнила, как недавно один из ее поклонников сказал ей, что звуки гармоники чем-то напоминают ему поэзию Верлена: та же пронзительная печаль, вызывающая одновременно презрение и жалость. Никто не приглашал танцевать ни Валентину, ни ее спутницу. Тогда из-за стойки вновь спустился Жерар. Он подошел к Валентине, поклонился и спросил, не согласна ли она… Она поднялась и пошла танцевать с ним.

Фред давно следил за ней своими неподвижными глазами. Он увидел тотчас, – так же, как Жерар, – что Валентина принадлежала к другой общественной категории, чем обычные посетители «Золотой звезды», может быть, к той самой, что Роберт Бертье и люди, говорившие в его присутствии об истории европейской культуры. Надо было сделать все возможное, чтобы получить о ней более точное представление. Может быть, эта девушка… Когда танец кончился и Жерар отвел Валентину к ее столику, – Фред видел, что там уже стояло шампанское, которого обычно никто не заказывал в «Золотой звезде», – он поднялся и направился туда. Но когда он проходил мимо стойки, Жерар бросил в его сторону выразительный взгляд, в значении которого нельзя было ошибиться. Фред приблизился.

– Здравствуй, мой милый, – сказал Жерар.

Рот его был раздвинут в улыбке, но глаза смотрели холодно и свирепо.

– Здравствуй, патрон, – ответил Фред.

Жерар не любил, когда к нему так обращались. Он предпочитал, чтобы его называли «господин Жерар». Но он сделал вид, что не обратил на это внимания. Он понизил голос и сказал:

– Если ты собираешься пригласить эту барышню…

– С вашего разрешения, патрон.

– Конечно, – сказал Жерар. – Я только хотел тебя предупредить, что обращаться с ней надо чрезвычайно деликатно. Если бы тебе пришла фантазия разговаривать с ней, как с Жинеттой или Ренэ, это было бы крайне неуместно и могло бы иметь самые печальные, – он подчеркнул эти слова, – последствия. Ты понимаешь?

– Господин Жерар, – сказал Фред, – я не слепой, у меня есть глаза. Вы можете быть совершенно спокойны.

– Я спокоен, – сказал Жерар. – Если кому из нас придется волноваться, то это тебе, а не мне. Я знаю твою репутацию, но помни, что есть случаи, в которых никакие личные качества помочь не могут. И верь мне, я знаю, что я говорю. Но я знаю также, что ты хороший парень.

Фред успел подумать, что за последнее время он наталкивается на препятствия, которых раньше как будто не было. Он закусил губу, но ничего не сказал и направился к столику Валентины.

Она давно была пьяна, он увидел это по ее туманным глазам. Почти не глядя на него, она положила ему руку на плечо и пошла танцевать. Его поразило ощущение свежести, которую он почувствовал, приблизившись к ней, белизна ее легкой блузки, длинные и чистые ее пальцы, квадратные часики на массивном золотом браслете. Он молчал первые секунды, не находя слов. О чем можно было с ней говорить?

Она заговорила первая. Ее взгляд упал на его башмаки с белым верхом и желтым низом, она улыбнулась широкой улыбкой и спросила пьяным голосом:

– Вы сутенер, да?

– Почему?

– Я не специалистка, – сказала она. От нее пахло холодным шампанским. – Но это видно по вашим башмакам.

Фред не понимал.

– Вы не знали? Двухцветные башмаки носят чаще всего сутенеры. Я об этом много раз читала. Расскажите мне, как вы работаете.

– Это не так просто, mademoiselle, – сказал Фред, – на это потребовалось бы много времени.

– Но у нас вся ночь впереди, – сказала Валентина. – Мы будем пить шампанское, и вы будете мне рассказывать, как вы работаете.

– Вас, вероятно, ждут ваши родители дома, mademoiselle, – сказал он.

– У меня нет родителей, – ответила она своим пьяным голосом. – Мой отец давно умер, мать тоже. Я живу у дяди. Эта старая обезьяна меня ненавидит, но он ничего не может сделать, потому что в его положении это невозможно.

– В его положении?

– Ну, да, – сказала Валентина, – он сенатор. Я вам говорю – старая скупая обезьяна.

– Mademoiselle, – сказал он, – если это вас действительно интересует, мы можем с вами как-нибудь встретиться, я с удовольствием…

– Хорошо, позвоните мне по телефону до двенадцати часов дня, – сказала она. Она была совершенно пьяна. – Если вам ответит горничная, попросите mademoiselle Valentine. Вот номер, – она дала ему номер телефона. – Как ваше имя?

– Фред.

– А? – сказала она с удивлением. – Вы английского происхождения?

– Нет, меня так называют. Мое настоящее имя Франсис.

– Хорошо, скажите, что звонит Фред. Вы не забудете?

– Будьте покойны, mademoiselle Valentine, – сказал он, – я не забуду.

Танец кончился, он отвел ее к месту и ушел.

– Хорошая бабенка, – сказал ему Дуду. – Я приглашу ее на следующий танец.

– Боже тебя храни даже думать об этом, – сказал Фред. – Забудь о ее существовании.

Дуду пожал плечами.

– Это неважно. Не то чтобы меня интересовала одна какая-нибудь девушка больше, чем другие. Я люблю музыку и танец, ты понимаешь?

– Да, – сказал Фред.

Через десять минут они выходили из дансинга. Недалеко от входа стояли двое полицейских, немного дальше – такси с опущенным флажком счетчика. Шофер в сером халате прохаживался по тротуару.

– Задержан? – спросил его Фред, остановившись на минуту.

– Жду уже полтора часа.

– Не скучаешь?

– А как ты думаешь? Счетчик идет, километров не делаешь, бензина не тратишь – одно удовольствие. И не гоняешь машину по всем улицам. Так спокойнее. А я люблю спокойствие, что ты хочешь. Я такой.

– Ты полон благоразумия, – сказал Фред, хлопнув его по плечу. – А я вот не люблю спокойствия.

– Il faut de tout pour faire un monde[55], – сказал шофер. – Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, – ответил Фред.

– Il faut de tout pour faire un monde, – повторил Дуду. – Что он, собственно, хотел сказать?

– Он хотел сказать, – ответил Фред – глаза его пристально смотрели на матовый белый шар уличного фонаря, в котором мягко растворялся взгляд, упиравшийся в светлую муть, – что ты хороший парень, но что пороха ты никогда не выдумаешь.

Дуду посмотрел на него и ничего не ответил.

А в «Золотой звезде» Валентина допивала шампанское. Все смутно плыло перед ее глазами, по-прежнему играли гармоники, сквозь которые временами доходили звуки рояля. Напудренное лицо Жаклины смотрело в сторону Валентины с ненавистью, как ей казалось. Она вспомнила почему-то портрет Рембо, юношеское и преступное его лицо, – и вдруг что-то обожгло ее на секунду, какое-то понимание, мгновенно от нее ускользнувшее. Она не знала, что это было, – может быть, Жаклина, может быть, Рембо, может быть, мысль о том, что за этим дымом, за прохладным туманом шампанского, за гармониками и роялем вдруг возникает, как во сне, черная и холодная пропасть. Она покачнулась на стуле и едва не упала. Жерар, все время следивший за ней, подошел к ее столику.