100 великих оригиналов и чудаков - Рудольф Баландин

…Буйная поросль авангардистов разных течений, направлений школ воспрянула перед Первой мировой войной и революциями. Художники, поэты, композиторы выражали в своём творчестве общественное брожение, смятение умов, стремление вырваться из обыденности. При становлении Советской власти футуристы и прочие авангардисты, взялись создавать „новое искусство“. Василий Кандинский в 1918 году вошёл в Отдел изобразительных искусств Наркомпроса, стал профессором Высших художественно-технических мастерских (ВХУТЕМАС), организатором провинциальных музеев и различных выставок. Но когда спала волна культурной революции, он в 1921 году перебрался в Берлин и с тех пор на родину не возвращался.

Если чудачества и оригинальность Виктора Кандинского были связаны с его психической аномалией, то у Василия Кандинского подобная аномалия определялась не личным, а общественным недугом. В поисках новых форм выразительности он, а также Питер Мондриан, Казимир Малевич и другие абстракционисты отказались от самого, пожалуй, выразительного в изобразительном искусстве: образности на основе зримой реальности, вызывающей у зрителя не только смутные чувства и абстрактные умствования, но ясные и чёткие эмоции, переживания, мысли. Во всяком случае, такова моя точка зрения.

Филиппо Томмазо Маринетти

Филиппо Томмазо Маринетти (1876–1944) удостоился такой характеристики в БСЭ 1954 года: „итальянский писатель, глава реакционного течения футуризма в литературе… Выступал в защиту милитаризма и колониального разбоя, призывал к разрушению классической культуры, к сознательному извращению литературного языка, к отказу от реализма“.

36 лет спустя отозвались о нём нейтрально: „родоначальник футуризма, связавший свою судьбу с Муссолини… В 1912 г. появляется антология „Поэты-футуристы“ открывает её „Технический манифест футуристической литературы“ — написанное Маринетти теоретическое обоснование формальных новшеств футуризма… Футуризм остался пиком авангардистской антитрадиционности“.

Однако, на мой взгляд, при его участии произошло событие эпохальное и до сих пор не осмысленное по достоинству, значение которого понял тогда только Николай Бердяев. Сам того не сознавая, Маринетти восславил Технос как главное божество современной цивилизации.

Его „Первый манифест футуризма“ (1909 год) провозгласил:

„На наших глазах рождается новый кентавр — человек на мотоцикле, — а первые ангелы взмывают в небо на крыльях аэропланов!.. Вперёд! Вот уже над землёй занимается новая заря!..

Да здравствует риск, дерзость и неукротимая энергия!..

Мы говорим: наш прекрасный мир стал ещё прекраснее — теперь в нём есть скорость… Мы стоим на обрыве столетий!.. Так чего же ради оглядываться назад? Ведь мы вот-вот прорубим окно прямо в таинственный мир Невозможного!..

Да здравствует война — только она может очистить мир. Да здравствует вооружение, любовь к Родине, разрушительная сила анархизма, высокие Идеалы уничтожения всего и вся!..

Мы вдребезги разнесём музеи, библиотеки. Долой мораль, трусливых соглашателей и подлых обывателей!“

Чудовищная смесь идей высоких и низких, верных и ложных, смелых и пошлых. Во втором манифесте Маринетти высказался точнее:

„Мы хотим показать в литературе жизнь мотора. Для нас он — сильный зверь, представитель нового вида. Но прежде всего нам надо изучить его повадки и самые мелкие инстинкты…

Кончилось господство человека. Наступает век техники! Но что могут учёные, кроме физических формул и химических реакций? А мы сначала познакомимся с техникой, потом подружимся с ней и подготовим появление механического человека в комплекте с запчастями“.

Гениальное прозрение! Словно среди пустой породы („тысячи тонн словесной руды“, как писал наш футурист Маяковский) вдруг вспыхнули драгоценные самоцветы. Словно в горячечном бреду нелепых словоизвержений произнесены вещие слова: „Наступил век техники! Мы подготовим механического человека“.

Маринетти воспел героических кентавров: человек-мотоцикл, человек-машина, человек-аэроплан. В своём экстазе он отметил и существование более распространённой и определяющей химеры: „Наши тела входят в диваны, на которые мы садимся, а диваны входят в нас“.

Человек-диван! Мягкая мебель в образе человеческом. Люди как придатки к предметам быта, офисам, машинам.

На это отозвался Н.А. Бердяев:

„В мир победоносно вошла машина и нарушила вековечный лад органической жизни. С этого революционного события всё изменилось в человеческой жизни, всё надломилось в ней… Возрастание значения машины и машинности в человеческой жизни означает вступление в новый мировой эон… Машина есть распятие плоти мира. Победное её шествие истребляет всю органическую природу, несёт с собою смерть животным и растениям, лесам и цветам, всему органически, естественно прекрасному“.

Осмыслить эти истины (они подтверждаются строгим научным методом) помогла Бердяеву начавшаяся Первая мировая война. Он отметил: „Это — война индустриальная“. Продолжая размышлять на тему торжества техники, сделал вывод: человек, теряя образ и подобие Божие, обретает образ и подобие машины (в духовной своей сути).

Можно согласиться с Маринетти: техника — великое творение человеческого разума и труда. Но это вовсе не божественный Технос, которому следует поклоняться. Это — безжалостный демон, не ведающий ни добра, ни зла. Индустриальная эпоха возвела Технос (совокупность машин и механизмов, искусственных созданий) на трон владыки биосферы, области жизни. Она превращается в техносферу.

Человек, подобно ученику чародея, вызвал, реализовал могучие демонические силы, которые не смог заклясть и усмирить. Они обрели над ним не только физическую, но и духовную власть. Маринетти выступил как пророк этого времени, не сознавая, что этот демон не только подавляет жизнь и загрязняет окружающую среду, но и деформирует душу человека. С внедрением электронных СМРАП какая деформация обрела чудовищные масштабы.

Оскар Уайльд

Оскар Уайльд (1854–1900) умело выворачивал наизнанку привычные мнения, афоризмы.

Обычно привидения пугают людей. А у него в рассказе американские детишки наводят ужас на почтенное привидение Кентервильского замка. Уайльд утверждал: „Путь парадоксов — путь истины“. И не скупился на них: „в наш век наиболее нужны ненужные вещи; мне интересно лишь то, что меня не касается; я верю лишь невероятному; если со мной соглашаются, значит, я не прав; ничего не делать — тяжкий труд; лучший способ отделаться от искушения — это поддаться ему; людей я люблю больше, чем принципы, а людей без принципов я люблю больше всего…“

Его „Заветы молодому поколению“ показались бы едкой сатирой или стремлением обрести скандальную славу, если б он не следовал им в своей жизни:

„Поменьше естественности — в этом первый наш долг… Порочность — это миф, созданный людьми благонравными, когда им было нужно объяснить, почему же иные из нас бывают так странно привлекательны… Хорошо подобранная бутоньерка — единственная связь между искусством и природой… Воспитанные люди всегда противоречат другим. Мудрые — противоречат сами себе… Наслаждение — это единственное, ради чего нужно жить… Преступление никогда не бывает вульгарным, но вульгарность — всегда преступление… Надо быть всегда чуть-чуть неправдоподобным… Истина перестаёт быть истиной, едва лишь в неё уверует больше, чем один человек… Промышленность — корень уродства… Леность — главное условие совершенства… Полюбить самого себя — вот начало романа, который продлится всю жизнь“.

Этот манифест эстетизма и отчасти аморализма вышел в 1894 году. А четырьмя годами раньше Уайльд предварил свой роман „Портрет Дориана Грея“ другой декларацией, тоже насыщенной парадоксами:

„Нет книг нравственных или безнравственных. Есть книги хорошо написанные или написанные плохо… Этика искусства — в совершенном применении несовершенных средств… Художник не стремится что-то доказывать. Доказать можно даже неоспоримые истины. Художник не моралист… Не приписывайте художнику нездоровых тенденций: ему дозволено изображать всё… В сущности, Искусство — зеркало, отражающее того, кто в него смотрится, а вовсе не жизнь… Всякое искусство совершенно бесполезно“.

Подобные высказывания легко перевести на обыденный язык: Я — эгоист, и этим горжусь. Не учите меня жить. Хочу жить красиво, и никто мне этого не запретит. Кокетство — не порок, а талант, и я им наделён. Мне нравится шокировать публику — для её же удовольствия. Я люблю, чтобы мной любовались…

Обилие парадоксов утомляет. Они превращаются в штамп. Вместо подлинных драгоценностей — яркие блёстки; вместо огня, который светит и греет — фейерверк. Не так ли?