Геопанорама русской культуры: Провинция и ее локальные тексты - А. Белоусов

Дом Бакуниных в Твери хорошо сохранился, хотя в нем и нет музея. Он находится на правом берегу Волги, как раз напротив устья Тверцы. Эта часть реки была в XVIII в. судоходной, и именно рядом с домом Бакунина по всей набережной тянулись купеческие торговые дома, здесь приставали баржи, паромы и лодки с разными товарами, а зимой шли через реку, повыше устья, обозы.

А здесь пусто, дико,Лег на душу лед —Ни радости клики,Ни шумных хлопот.То ветер возгласомТоскливым поет,То колокол басомК молитве зовет.Молитвы сердечнойНебесный языкБессмертен, конечно, Кто Бога постиг.За Волгой обитель —Прекрасный, младойЕе был строитель,Тот отрок святой,Которого счастьеПохитил соколИ брачное веноВ клобук пременил.Как птичка в ненастьеПриют он нашел,И душу от пленаСтрастей свободилУпорною битвойС самим естеством,Святою молитвойИ строгим постом.

Как легко можно догадаться, речь в этой части поэмы идет об основании Успенского Юрьева Отроча монастыря, расположенного как раз напротив дома Бакунина за Волгой, на стрелке между Волгой и Тверцой. Легенда об основании Отроча монастыря очень позднего происхождения (см.: Дмитриева 1969, 213; Семячко 1994, 5–6). Она возникла во второй половине XVII в., но в литературе появляется только после того, как ее достаточно обстоятельно пересказал И. Ф. Глушков (1801).[240] Несколько позднее эту же легенду положит в основу своей поэмы «Юрий и Ксения» В. К. Кюхельбекер. Отрочь монастырь для Твери являлся одной из двух местночтимых святынь вместе со Спасо-Преображенским собором и мощами благоверного великого князя Михаила Ярославича Тверского, погребенными в нем. Историки считают (вслед за легендой), что монастырь возник при князе Ярославе Ярославиче в 1265 г., но в памятниках этого времени он не упоминается, поэтому и основание его должно относиться к более позднему времени, нежели утверждает легенда. Более того, известно, что княгиня Ксения происходила не из тверского священнического рода, но из боярского рода Великого Новгорода. Однако тверской текст не мог обойтись без такой красивой легенды, которая совместила основание древнейшего монастыря и первого известного в истории тверского князя, бывшего одновременно и великим князем.

Под черною рясойДуши тот же пыл,Но Богу моляся,Он лучше любил.Любовь и терпеньеРассеяли мглу,И думы прозреньеДалося ему.Тревога: за Тмагой[241]Татарской посолС своею ватагойЗа данью пришел.О деньгах ни слова,Бери себе дань,Но дому святогоНе тронь, не погань,Не смей даже взглядомПозорить девиц.Набат – стрелы градомПосыпались ниц.Посол, уязвленный,Сраженный упал.Народ разъяренныйТатар истерзал.Но вот в совокупнойИдет силе рать,И город преступныйКлялась покарать.И днем, где татарыИдут, – черный дым,А ночью – пожарыСопутники им.Пощады пригожим,Но трупы родным —Насилия ложемТатар удалым.<И злая истомаНевольников ждет,Бежит от разгромаВ испуге народ.>[242]

В этой части стихотворения описывается восстание против ордынского баскака Чол-хана (Шевкала), посланного в Тверь для сбора дани и постоянно оскорблявшего и унижавшего жителей города. Тверское восстание 1327 г. стало первым массовым выступлением против татаро-монголов на Руси. Оно нашло отражение в исторической песне о Щелкане Дудентьевиче, и именно из песни (из ранней редакции XIV в.) заимствовано сообщение, что Чол-хан бесчестил девиц и вдов. Началось же восстание 15 августа – в день празднования Успения Богородицы – в храмовый праздник Успенского Отроча монастыря. Отсюда – слова поэмы про «думы прозренье», которое «далося» монаху Юрию. За восстание это, как известно, Тверское княжество было жестоко разорено, Тверь потеряла великое княжение и уже никогда не смогла достичь былого уровня развития (см., например: Воронин 1944; Черепнин 1980,475–497).

Бакунин, как видим, берет самые ключевые моменты, могущие основоположить тверской текст, и в этом его мифотворчестве нет ничего специфического, чего не было бы в других местных мифических текстах. Но текст этот не имеет собственно своей, присущей только ему поэтики, каких-то своих «художественных особенностей». Более того, строение его буквально того же типа, что и строение других местных текстов, основанных на других мифах[243].

Любовь Бакунина к жанру описательной поэмы была связана, очевидно, со стремлением к воссозданию и репродуцированию локальных мифов. В этом отношении весьма показательны также его поэмы «Осуга» (описание имения Прямухина; комментированное издание см.: Строганов 1999а, 77—122, 145–148) и «Торжок» (неполный текст см.: Строганов 19996). Вообще же эту тенденцию можно, видимо, распространить на всю усадебную поэзию рубежа XVIII–XIX веков: описывая свои поместья, русские дворяне-дилетанты творили (более или менее талантливо) местные, локальные тексты – мифы о них.

2. Адрес как подпись

Следовало бы остановиться на еще одном весьма примечательном явлении, также свойственном изучаемому периоду. Согласно распространенному литературному этикету, писатели-непрофессионалы рубежа XVIII–XIX веков не подписывали своих сочинений, а публиковали их анонимно. Однако в ряде случаев подпись под стихами заменялась более или менее прозрачными намеками в виде географических названий. Если бы рассматриваемое стихотворение «Под окнами Волга…» было опубликовано в свое время с подписью «Тверь», современники без большого труда могли бы угадать его автора. Задача облегчалась, если топоним указывал на небольшой объект.

В журнале «Друг просвещения» за 1806 г. (ч.І, № 1, 31–33) было опубликовано стихотворение «Чувствительно-нежный бред»:

Не сердись, мой ангел милой, К сердцу дай себя прижать, Прав, кто в жизни сей унылой Больше мог цветов нажать; Верь, что солнышко в лазури Слабей чувств моих горит, Будто молния из бури Твой глазок меня палит, Без тебя часы мне веки, Тьма – свет солнечных лучей, Пылких слез кипящи реки Льются градом из очей; Вечность мне с тобой мгновенье,

Ночь светла и тепел лед,Вихрь – зефиров дуновенье,Корка хлеба – сладкой мед:Что же проку? Ты посуломЛишь мою волнуешь кровь,И за крепким карауломДержишь страстную любовь!Ах, блаженства сквозь полудуТак печаль моя сквозит,Как сквозь утлую посудуБыстрой ток воды бежит:Лиза! Нет, нельзя плотинойОкеана вод сдержать,И стыденья паутинойЧувств любви упругость сжать;Хоть один цветок, друг милой,Дай с карминных уст сорватьИ в любви волшебной силойДве души в одну слиять —Как? – души за излияньеВ щеку мне даешь ответ?Вот награда! ВоздаяньеВоздыханий стольких лет!Но страшись – гром раздается,И подсолнешная вся,Страхом движима, трясетсяИ колеблет небеса!Зри – надмясь, морские токиКак из логовищ бегутИ кремнистых гор высоки,Как щепой хребты несут —Ах! Небес гремящи сводыСкоро в бездну полетят,И, обрушась, труд природыВ пыль и пепел превратят!Я тогда, стряхнув обломкиСокрушенныя земли,Сквозь Перунов гулы громкиТак реку тебе: внемли,Наградить ты не хотела,А старалась проманить,Зришь, что страсть моя довлелаЦелой мир воспламенить.Лягу тут и окончаюДней моих плачевну нить,Буду ждать по обычаю,Не придет ли кто спросить?Придет странник и, сыпучиЗря пески и трупы гор,Спросит, где леса дремучи?Где приятств земли собор?Было все и вдруг не стало;Что сей гибели виной?Нечувствительности жалоИ любви безмерной зной,Гласом дан ответ сипучим,Мира мшистой мавзолей,Странник! Скрась цветком пахучимИ над ним слезу пролей.

Стихотворение достаточно остроумное – на фоне поэтической продукции «Друга просвещения» (Д. И. Хвостов, П. И. Голенищев-Кутузов, Г. С Салтыков) очень выигрышное. Оно весьма удачно вписывается в полемику «Друга просвещения» с карамзинистами слезно-сентиментального толка и могло бы быть атрибутировано самому талантливому и яркому поэту этого журнала – Д. П. Горчакову. Но под стихотворением вместо подписи стоит адрес: «Село Прямухино. Маія 20 дня 1805 года».

Подпись эта снимает все иные ответы, кроме единственно возможного: стихотворение принадлежит А. М. Бакунину, владельцу села Прямухино Новоторжского уезда Тверской губернии. До сего дня специалисты, так или иначе касавшиеся творчества этого поэта (они, впрочем, весьма немногочисленны), не знали ни одного стихотворения Бакунина, опубликованного им при жизни. Считалось, что, как поэт-дилетант, он никогда не печатал своих произведений[244]. Наша находка позволяет уточнить некоторые стереотипы восприятия этого автора и представить его более объемно – как участника литературных полемик 1800-х гг. (о литературной позиции его в 1820-е гг. см. указанные выше комментарии к «Осуге» и «Торжку»), Но для нашей темы важно еще и то, что данной подписью Бакунин сознательно создает миф о Прямухине как о месте иронии над «чувствительно-нежным бредом», над карамзинизмом, как он его понимает в данное время (позднее его оценка будет намного сложнее)[245].