Посланец. Переправа - Станислав Васильевич Вторушин

снова, как и тогда, тут же смолк немецкий пулемет. «Молодец, Сукачев, пристрелялся», — обрадованно подумал Демидов. Но это не дало разведчикам передышки. В отличие от предыдущей атаки немцы на этот раз не остановились. Наоборот, они ускорили шаг и неотвратимым валом покатились к траншее. Первым не выдержали нервы у Подкользина. Он начал торопливо стрелять и тут же попал в одного, но это не остановило атакующих. Они шли и шли, не обращая внимания на свистящие пули.

Вслед за Подкользиным открыл огонь Коваленок. Он бил короткими очередями, тщательно выцеливая жертву, и сразу выбил из цепи двух или трех немцев, но и это не остановило их. Они вели плотный встречный огонь, и, чтобы не попасть под их пули, Демидов по самый лоб вжался в траншею. Ниже опускаться было нельзя потому, что тогда он терял из виду поле боя. Он тоже начал стрелять, но после каждого выстрела опускался в траншею, поэтому не видел, попадал ли в кого-нибудь или его пули пролетали мимо. Стрелял и Сукачев. Каждой очередью он выбивал из цепи сразу по несколько немцев, а они все шли и шли.

У дзота Гудкова начали рваться гранаты, и Демидов понял, что там немцы подошли вплотную к траншее. Он приподнялся над бруствером и в пяти метрах перед собой увидел огромного рыжего фельдфебеля, без каски, с короткими, торчащими в разные стороны волосами и автоматом у самого живота, из которого он вел непрерывный огонь. Рукава серого, замусоленного мундира фельдфебеля были засучены по локоть, обнажая крупные, сильные руки. От таких рук, если они ухватят за шею, не отбиться.

Демидова спасло то, что в первое мгновение фельдфебель не заметил его. Он стрелял по Сукачеву, который продолжал косить немцев. Демидов вскинул автомат и нажал на спусковой крючок. Фельдфебель повернулся к траншее и на долю секунды их взгляды встретились. У немца были светлые, небесной голубизны глаза и большие белые ресницы. Падая и продолжая стрелять, правда, уже в землю, фельдфебель смотрел на Демидова полным недоумения взглядом. Он не мог понять, откуда тот взялся и почему выстрелил. В его глазах не было ни ненависти, ни презрения, ничего такого, что в иной ситуации могло вызвать неприязнь другого человека. С этим удивлением во взгляде он и рухнул на землю.

Немцы были уже совсем рядом. Демидов торопливо нажимал на спусковой крючок, но автомат почему-то не стрелял. Раздумывать было некогда, и Демидов, отшвырнув его в сторону, схватил гранату с длинной деревянной ручкой, выдернул чеку и, широко размахнувшись, бросил прямо в немецкую цепь. Затем схватил другую гранату и только после этого услышал разрыв первой. Коваленок с Подкользиным тоже начали швырять гранаты. Разрывы следовали один за другим, потом наступила тишина. Демидов осторожно выглянул из-за бруствера и увидел, что немцы побежали назад. Он машинально протянул руку к автомату, нажал на спусковой крючок, но выстрела опять не последовало. Демидов рывком отсоединил рожок, глянул в него и понял, что патроны кончились.

7

Еще раньше кончились патроны у Сукачева. Он бесполезно жал на гашетку пулемета, стараясь достать бегущих немцев, а когда пришел в себя и понял, что стрелять нечем, матерно выругался. Женя, съежившись и зажав уши пальцами, чтобы не оглохнуть от стрельбы, сидела около рации. Немец тоже сел в свой угол, обхватив руками колени и уставившись взглядом в земляной пол. Он выглядел совершенно безучастным.

Сукачев следил за отступающими фашистами до тех пор, пока те не отошли к повороту дороги. Над полем боя и в дзоте установилась неестественная тишина. Хутор все также продолжал гореть, выбрасывая к небу клубы черного дыма. Дымил и броневик, остановленный разведчиками Гудкова в нескольких десятках метров от моста. Запах горелой резины и машинного масла доносился до дзота, и Сукачев только сейчас уловил его. До этого все его внимание было поглощено боем. Он внимательно наблюдал за немцами, оставшимися на поле между дзотом и дорогой. Их было около полутора десятков. Все они лежали в тех позах, в каких их свалила на землю смерть, но часто среди убитых оказывались и только притворившиеся такими. При следующей атаке они начинали стрелять, и их огонь был особенно опасен. Ведь разведчики были уверены в том, что мертвые не стреляют, и не ожидали огня с этой стороны.

Сукачев неторопливо ощупал взглядом каждого немца и, как ему показалось, живых среди них не было. Когда начнется следующая атака, никто не знал, но пауза была как нельзя кстати. У Сукачева болели бок и рука, во время стрельбы приходилось сильно напрягаться. Он повернулся к Жене. На ее губах застыла настороженная извиняющаяся улыбка. Ей казалось, что она тоже должна была участвовать в бое, а не наблюдать за ним, молчаливо и отстраненно сидя у стола с рацией.

— Все, — сказал Сукачев, — отвоевались.

— Немцы ушли? — спросила Женя, и улыбка на ее лице просветлела. Ей подумалось, что самое страшное закончилось, теперь надо только дождаться, пока подойдут наши.

— Воевать больше нечем, — сказал Сукачев.

— Как нечем? — спросила Женя, оглядываясь. Ее улыбка сменилась испуганной растерянностью.

— Патроны кончились. Не видишь, что ли? — Сукачев кивнул на пустой ящик, в котором еще недавно находились ленты с патронами.

— И что же теперь делать? — Женя уже не скрывала страха. Она даже забыла о том, что на ее ремне висела кобура с заряженным пистолетом.

— Надеяться на Бога, — сказал Сукачев и, развязав свой вещмешок, достал оттуда лимонку. Подержал ее в ладони, глянул на немца и положил гранату на стол. — Есть хочешь? — он тряхнул вещмешок, в котором еще остались хлеб с салом.

— Нет, — сказала Женя.

— И я не хочу. — Сукачев сел на лавку, положил на стол локти. Вся его левая рука до самых пальцев была выпачкана засохшей кровью.

— Больно? — Женя показала глазами на забинтованную руку.

— Даже не знаю, — ответил Сукачев. — Саднит шибко. А теперь и морозить начинает.

— Может гимнастерку надеть? — спросила Женя.

— Какую? — Сукачев обвел глазами блиндаж. — Разве что с Коростылева снять?

Пробитая пулями гимнастерка Сукачева лежала у стены и была похожа на небольшую кучку хлама. Она была вся залита еще не высохшей кровью, и Жене стало неудобно за то, что предложила надеть ее. Она перевела взгляд на мертвого Коростылева, о котором вспомнила только сейчас. В пылу боя было не до него, в эти мгновения забывают и о мертвых. Ей до боли в сердце стало жаль Коростылева — сильного и улыбчивого человека, все время с нескрываемой симпатией бросавшего на нее мимолетные взгляды. Она замечала их, и ей было