Золотые кресты - Иван Новиков

И, больше не спрашивая, они торопливо пошли.

Полчаса эти были как сон. Огромные люди, в латах и на конях, и на гробницах, и голые каменные, и, будто живые из дерева, ярко раскрашенные, и Богородица, как малая девочка, с веночком на голове, и собаки, и змеи, и эти особенно — на бычьих ногах и с крылами бородатые мужики на целую стену… встретить такого — умрешь. Но хоть и страшно, и все непонятно, а, кажется, век бы не уходил. И даже Никандр оживился, глаза его заблестели, он то и дело одергивал Леньку, чтобы тот чего не проглядел. И когда они вышли, кружилась у них голова, и, одновременно, оба почувствовали такой неукротимый и сокрушительный голод, как если бы на гору втащили одни тяжеленнейший воз.

Никандр расхрабрился. Он не был похож сам на себя, щеки пылали, крутил головой и все повторял:

— Ну, ну… наворочали… Здорово! Вот это так… здорово. Увидев огромных орлов, поверженных в землю, он предложил:

— Пойдем доедим! — и храбро направился к птицам. Последний ломоть круто они посолили оставшейся солью и стали закусывать. Никандр из озорства забрался наверх, попирая державную некогда птицу. Последние посетители неторопливо покидали двор. Но и они задержались.

Из ворот неожиданно показалась курьезная… почти что процессия.

Четыре совсем карапуза, а впереди так лет пяти мальчуган — устроили шествие. Те схватили друг друга по двое за руки, старший один шел впереди и махал перед собой лопухом. Все они пели тот же мотив, что слышали Ленька с Никандром на Театральной. Детвора эта, по младости лет, еще сильно картавила, но все же теперь слова были слышны, и Ленька их разобрал. Махая зеленым своим лопухом, водитель процессии звонко, с задором, выкрикивал:

Добьемся мы освобожденья Своею собственной рукой!

Когда они кончили и остановились, довольные, что на них все глядят и смеются, какая-то женщина присела у знаменосца.

— А сколько тебе будет лет, республиканец?

— Я призывной, — ответил тот, не смутясь. Она рассмеялась и потрепала его по щеке.

Леньке запали на память слова этой песни. Они ему очень понравились. Бог ведает, как он их понимал. Но только когда мальчики снова построились и, направившись к выходу, запели опять, Ленька в восторге кинул вверх свою руку и открыл уже рот, чтобы подпеть… Острая боль от неровного взмаха руки не дала ему этого сделать. Он чуть не вскрикнул, но удержался и только, заморщившись, стал растирать больное плечо. Никандр же, хоть и молчал, но с высоты поверженных крыл глядел перед собою спокойно, уверенно. Песню и он понял по-своему.

Впрочем, вышедший сторож попросил их убраться. Никандр, не торопясь, не без важности, повиновался; Ленька вышел за ним.

IX

Встреча с Маланьей вышла нечаянная.

Когда попали они на Смоленский, это было для них не менее сильно, чем каменный мир гигантских людей и чудовищ, куда нечаянно они заглянули. Но было зато все родное, свое, деревенское, будившее давние воспоминания детства. Деревню сгустили до степени города. И все здесь открыто, не за стеклом, можно нагнуться и поглядеть, пощупать руками, все это пахло и вызывало слюну, самый воздух был вкусен.

Один за другим прошли они, тесно протискиваясь между толпой, хлебный ряд, масляный, где продавали также мясо и сало, мыльный и крупяной… Дальше сидели торговки, продававшие ягоды, яйца в лукошках, старый картофель и молодую свекольную ботву, лук. Отдельными группами останавливались завороженные зрители около одинокой потертой пары ботинок. Недороги были, и попадались нередко, щегольские американские с картонной подошвой. В тюбетейке татарин, снова Москву победившая нация, — весь православный народ переведя на торговлю старьем, сидел в полукруге товара, расставленного в строгом порядке: мужские и дамские, детские, старые и новые, и подновленные; уединенно, как первый на лотерее приз, блестели калоши от «Богатыря».

А еще несколько дальше стояли возы, и нераздельно царил мужицкий подлинный дух; сюда, как в низину, стекались и главные деньги. Тут же кое-кто из заплатанных барынь, в дырявых, без каблуков башмаках, пытались, минуя посредников, обменять на продукты то теплую кофточку, благо зима была далеко, то старые штаны диагональ, еще хранившие след от отпоротых генеральских лампасов, то, с бахромой, многоцветную персидскую шаль, то золотое кольцо, уже одну отслужившее службу, с резною датой внутри и отошедшим именем: Жорж…

Но в зипунах миллионеры неизменно обманывали все сделанные дома расчеты. Они также учитывали, что без посредников сделка должна быть дешевле, и всю эту разницу вовсе не прочь были оставить себе. А впрочем, штаны, хоть и без лампасов, имели всегда хороший успех.

Это были медовые дни вновь разрешенной свободной торговли. Народу на рынке толпилось неимоверно, глаза разбегались, руки выкидывали целыми лентами разноцветные этикетки, а другие совали их, почти не пере считанными, в отдувшийся толстый карман.

— Пулеметные ленты, — шутили красноармейцы, стоявшие преимущественно со все еще полулегальными мешками с мукой.

Передавали и толстыми пачками, перевязанными, верно по сотням, сероватою, грязной тесьмой. Попадались валявшиеся тридцатки и шестидесятки, никто их не поднимал.

Между рядов с револьвером и хлыстом важно ходил милиционер; он выступал, как индюк, которому зерно обеспечено, и торопиться ему решительно незачем.

Каких только возгласов не слышалось в воздухе и чем только тут не торговали!

Больше всего ребят поразила старушка и следом за ней молодец. Старушка была согнута вдвое, но голос у ней был звонкий на редкость. Медово и убедительно она выкликала:

— ВодичкиВодички! Кому угодно водички? Водички безвредной! Сама кипятила! Водички!

А следом за ней парень в поддевке. Из-за расстегнутого ворота болтался поверх ситцевой синей рубахи в полоску медный, большой, погнутый, в схватках, должно быть, крестильный крест. Лицо его хитро подмигивало, реденький ус улыбался. Этот орал во всю глотку, открыто, неприкровенно:

— А вот кому надо холодной! А вот кому надо свежей мытищинской! Сейчас из-под крана, истинный Бог!

Изредка он разнообразил, глядя по публике:

— Святой воды кому надо, товарищ? А вот кому надо крещеной воды! Сам в купель наливал, сам окунался! Аи, кому надо воды! водички! воды! Стояла жара, и оба они торговали по двести с полтиной стакан. Уткнувшись в огромное кирпичное здание с разбитыми окнами и заколоченной дверью, мальчики стали его огибать. Тут, на углу, был водоворот, и как плавучие островки, колеблемые туда и сюда, между толчков, окриков, приветствий и задираний, не чувствуя ни малейшего стеснения или просто хотя б неудобства, люди пили и ели. К услугам их было и молоко, и фруктовые воды, и булочки, и пирожки, и лепешки, и пирожные с кремом…

Те же пирожные в изобилии поглощали и сами бабы-молочницы, рукавом обтирая запенившийся на углах их губ розовый крем, а заодно захватив и толстую красную щеку, облитую потом. Мальчики тут едва протеснились, также сразу вспотев от давки, жары и от извинительной жадности, ничем не утоленной.

Но и дальше не стало просторней. Сплошною толпой, как узкий мосток, был залит тротуар. Встречные волны с трудом одна проникали в другую, кто-нибудь постоянно косо летел на мостовую. Тут были сласти: сахар кусками, ирис, подсолнухи, миндаль и какао, изюм, шоколад и конфеты в бумажках, толстый урюк. Продавцы — девчонки, старухи, мальчишки — жались у стенки, готовой обрушиться. Порой кто-нибудь из папиросников, рассеянных всюду и в самые уши зудивших, как комары, свою однотонную песню, скрывался в пролом, и к застарелой, из окон льющейся вони присоединялась, как крепкая эссенция, влитая в уксус, свежая струя густого и теплого, слишком знакомого запаха. Ленька с Никандром дело это тотчас сообразили. Один за другим юркнули туда и они. Там было мрачно и затхло, промозглая сырость их охватила. Но это нисколько не помешало им выполнить долг, и, сделав необходимое, с новою бодростью, они, облегченные, вышли снова на свет. И когда вылезали, обоим им показалось, что это Маланья.

Правда, они разглядели одни только ноги и желтую кожу на них, зашнурованную чуть не до колен, но раструбы ботинок шли столь широко, как могла на свете распространиться одна только девка Маланья. Высокий подол, как вылезали, хлестнул их по глазам, терпким и пряным, раздражающим запахом ударило в нос. Никандр чуть не схватил за подол проходившую, но в тот же момент на него натолкнулся пожилой господин, несший, откинувшись, легкий полок на груди, заставленный сплошь небольшими коробочками. Он был прилично одет и, резво и рьяно, не переставая, выкрикивал:

— Сахарин настоящий, американский! Кристалл!

Зыбкое его сооружение, от неожиданного толчка между худых колен, заколебалось, он пошатнулся, еще кого-то задел, две дамы в черных вуалях, неспешные, неприспособленные, сорвались на мостовую, крыло у одной от вуали зацепилось за гвоздь на столбе, а в шляпу, сорванную этим рывком с головы, заехала, как лошадь в ворота, толстого пирожника рыжая осанистая борода. Произошло всеобщее замешательство, во время которого Никандр получил в спину изрядный пинок, а Леньку презло щипнул кто-то за ухо. Но оба они и тому были рады, что отделались дешево.